Межэтнические отношения и советская политика 20-30-х годов: пример Восточной Белорусии
Статья основана на главе диссертации «Евреи северо-восточной Белоруссии между двумя мировыми войнами, 1917–1941» (руководитель – проф. Мордехай Альтшулер), защищенной в Еврейском университете в Иерусалиме.
Автор выражает признательность Центру исследования антисемитизма им. Видаля Сассона при Еврейском университете в Иерусалиме за поддержку.
В своих воспоминаниях советские евреи нередко указывают, что враждебность окружающего населения в годы Второй мировой войны оказалась для них полной неожиданностью (См. например: Илья Альтман, Жертвы ненависти: Холокост в СССР, 1941–1945. М., 2002. С. 430.). Важно поэтому проверить отношение неевреев к евреям в предвоенные годы: не рассматривали ли евреи свое окружение сквозь призму советской пропаганды интернационализма. Необходимо также оценить, как довоенная советская социальная и национальная политика повлияла на участие местного населения в Холокосте (О взаимоотношениях евреев и неевреев в годы войны в Белоруссии см.: Даниил Романовский, «Отношения между евреями и окружающим нееврейским населением в Восточной Белоруссии в период Второй мировой войны. К постановке проблемы» // Евреи Беларуси. История и культура (Минск), № 5 (2000). С. 93–127; Альтман, Жертвы ненависти. С. 424–436; Yizhak Arad, Toldot ha-Shoah bi-Vrit ha-Moazot ve-hashtahim ha-mesupahim (Jerusalem, 2004), pp. 763–810.). Был ли всплеск антисемитизма в СССР только следствием проводимой нацистами пропаганды, – или скрытое этническое напряжение уже в самый ранний период оккупации привело к подъему антисемитских настроений среди части населения, а потом и к антиеврейскому насилию, и нацистская пропаганда упала на подготовленную почву.
Материалы из открывшихся советских архивов позволяют углубить представления о межэтнических стереотипах и конфликтах в Советской Белоруссии в межвоенный период, особенно в 1930-е годы, когда сведения такого рода почти полностью исчезли из советских публикаций. Такая информация содержалась в постановлениях партийных и советских органов различного уровня, в официальной советской переписке, в том числе в регулярных или специальных отчетах ОГПУ–НКВД о настроениях населения.
Проблема межэтнических отношений будет рассмотрена в статье на примере северо-восточной Белоруссии, в состав которой входят Витебск и Полоцк, а также ряд еврейских местечек. Такое локальное исследование позволит определить весь спектр межэтнических проблем.
1. Евреи и окружающее население: сосуществование и противостояние
Массовые миграции, урбанизация и индустриализация, начавшиеся в середине 20-х годов, существенно изменили исторически сложившееся в Белоруссии распределение социальных ролей между этническими группами и сломали давние стереотипы. Советская политика белорусизации способствовала росту национального самосознания основной этнической группы – белорусов – и подчеркивала ее значимость, вызывая сопротивление и недовольство остального населения. Особенно чувствительны к новой ситуации были квалифицированные рабочие, служащие и интеллигенция (Национальный архив Республики Беларусь (НАРБ). Ф. 701. Оп. 1. Д. 71. Л. 16.). Все это усиливало традиционные, не всегда осознанные, недоверие и настороженность по отношению к другим группам населения, в том числе к представителям иного этноса (О понятии чужака и об отношении к чужакам, уходящих корнями в родовой период и сформировавшихся в России, в значительной мере, в Средние века, см., например: Ю. М. Лотман, Б. А. Успенский, «“Изгои” и “изгойничество” как социально-психологическая позиция в русской культуре преимущественно допетровского периода (“Свое” и “чужое” в истории русской культуры)» // Типология культуры. Взаимное взаимодействие культур. Труды по знаковым системам. Тарту, 1982. С. 110–121; А. Ахиезер, «Антисемитизм в России: Взгляд культуролога. Социокультурные основания антисемитизма» // Вестник Еврейского университета в Москве, № 1 (1992). С. 98–128.).
Белорусы в основном были крестьянами. Идеи белорусского национализма, распространенные среди белорусской интеллигенции и получившие благодаря политике белорусизации государственную поддержку, находили слабый отклик у основной части крестьянства. Белорусизация ослабевала по мере отдаления от Минска (Аркадий Зельцер, «Белорусизация 20-х: достижения и неудачи» // Евреи Беларуси. История и культура (Минск), № 3–4 (1998). С. 74, 86.).
В основе самоидентификации большей части крестьянства (в общей социально-психологической антитезе «свои – чужие») лежали занятость сельскохозяйственным трудом и, соответственно, традиционный сельский уклад жизни. Важными составляющими этой самоидентификации были язык крестьян (в то время как городское население говорило на русском или на идише) и их конфессиональная принадлежность со сложившейся мифологией, сочетавшей в себе элементы религиозного мировоззрения и фольклорных верований.
К середине 20-х годов процент белорусского населения в городах был достаточно высок и продолжал расти. До революции и в первые годы советской власти многие крестьяне, оказавшись в городе, аккультурировались в русской городской среде. Во второй половине 20-х – начале 30-х годов поток мигрантов из деревень заметно возрос, и бывшие крестьяне, жившие достаточно компактно на городских окраинах, в общежитиях и бараках, оставаясь тесно связанными с деревней (Н. Б. Лебина, Повседневная жизнь советского города. Нормы и аномалии 1920– 1930. СПб., 1999. С. 90–92, 229–238.), перестали полностью перенимать городской стиль жизни, язык и пр., но создали собственную субкультуру.
В 20-е годы началось формирование белорусской национальной бюрократии, что облегчалось политикой коренизации, формальным принципом которой было достижение пропорционального представительства этнических групп во всех областях социальной жизни. Политика коренизации вела к усилению роли белорусов и соответственно к снижению значимости остальных этнических групп (Зельцер, «Белорусизация 20-х». С. 78–82; E. Chernyavski, “Di shverikaytn fun undzernatsyonaler politik” // Shtern, № 3 (1927), p. 37; Mordekhai Altshuler, Ha-Yevsekzia bi-Vrit ha-Moazot, 1918–1930. Bein leumiyut le-komunizm (Jerusalem, 1980), p. 347.). При этом служащие-белорусы, как правило, оставались носителями крестьянской психологии и выразителями крестьянских интересов. Национализм белорусской интеллигенции в значительной степени опирался на традиционализм крестьянства.
В отличие от белорусов, русские в основном жили в городах. До революции они играли ключевую роль в государственном управлении и экономике, однако в послереволюционное десятилетие их позиции ослабли. Первоначально русские чиновники не хотели служить в советских учреждениях, да и советская политика поощряла замену аппарата управления новыми людьми, не связанными с прежним режимом; в результате эти места занимали представители национальных меньшинств. Важное преимущество русских – хорошее владение русским письменным языком – в ходе социальных перемен и политики белорусизации утратило прежнее значение и перестало быть обязательным критерием продвижения по службе. Все чаще определяющим фактором становились безоговорочная преданность режиму, правильное социальное происхождение, – но не национальность. Как правило, недовольство русского населения оставалось пассивным, временами прорываясь резкими антибелорусскими высказываниями и публикациями (Два гады нацыянальнай работы ў БССР (Збор прамоў, артыкулаў і рэзалюцый па нацыянальным пытанні). Мінск, 1929. С. 93–94; Перед крутым поворотом. Тенденции в политической и духовной жизни Беларуси (1925–1928 годы). Минск, 2001. С. 124–125; Государственный архив Витебской области (ГАВО). Ф. 10051. Оп. 1. Д. 454. Л. 265; П. Рысаков, «Критика шовинизма и местного национализма» // Революция и национальности, № 8–9 (1930). С. 27. Существовали трения и между белорусами и поляками, а также между белорусами и латышами; проявляться они могли в конфессиональной области, в языке и в социальной сфере (НАРБ. Ф. 701. Д. 71. Л. 28; Перед крутым поворотом. С. 119).).
Евреи проживали в основном в городах и местечках. Немногие были заняты в сельском хозяйстве. В годы военного коммунизма и НЭПа произошли серьезные изменения в структуре занятости еврейского населения. Из ремесленников-одиночек и работников мелких мастерских в Витебске сформировался социально привилегированный слой фабричных рабочих. Образованная часть городского еврейского населения пополнила ряды служащих; как и рабочие, они состояли в профсоюзах и в силу этого занимали сравнительно высокую ступень в советской социальной иерархии. Евреи, и прежде игравшие определенную роль в экономике региона, заняли теперь позиции в государственном управлении и в идеологических учреждениях (в партии, в комсомоле).
Взаимные межэтнические стереотипы базировались как на традиционных представлениях, сложившихся на протяжении длительного периода совместного существования, так и на критериях, которые сформировались уже после революции. В дореволюционные годы многие традиционные предрассудки (религиозные, этнические, социальные) усиливались под влиянием враждебной евреям царской бюрократии и близких к ней консервативных кругов, в том числе части интеллигенции (R. Edelman, Gentry Politics on the Eve of the Russian Revolution: The Nationalist Party, 1907–1917 (New Brunswick, 1980), pp. 65–101.).
Новые межэтнические стереотипы явились в значительной мере результатом быстрого социального продвижения евреев, что стало возможным благодаря эмансипации, дарованной февральской революцией 1917 года. Принцип этнического равенства был полностью принят большевистским руководством, и его реализация легла в межвоенные годы в основу советской национальной политики. Поощрение национальных меньшинств в середине 20-х – середине 30-х годов способствовало быстрому социальному продвижению части еврейского населения.
Вместе с тем не всегда можно однозначно отделить традиционные стереотипы от новых. Под воздействием советской политики традиционные предрассудки изменялись и приобретали специфические советские черты.
Религиозные стереотипы – традиционная форма противостояния – в советские годы продолжали присутствовать на бытовом уровне; религиозная самоидентификация оставалась достаточно сильной. В конце 20-х годов, в период усиления продовольственных трудностей, в Витебске накануне пасхи можно было услышать, что «жиды… на свою пасху получили муку для мацы» (ГАВО. Ф. 10051. Оп. 1. Д. 745. Л. 381.). По сводкам НКВД, в 1937 году в Освейском районе во время крестьянского митинга, посвященного выборам в Верховный Совет, прозвучало мнение, что будут использоваться два вида бюллетеней – синий для евреев и белый для православных (НАРБ. Ф. 4. Оп. 21. Д. 1099. Л. 31.).
Значимость религиозной самоидентификации свидетельствовала о слабо развитом этническом сознании неевреев: евреи воспринимались скорее как нехристиане, чем как иная этническая группа. В конце 20-х годов шестидесятилетнего еврея вытолкнули из хлебной очереди со словами: «Жиды взяли власть в свои руки и морят православных голодом» (ГАВО. Ф. 10051. Оп. 1. Д. 704. Л. 12.).
Белорусскому населению, очевидно, и в 20-е годы была свойственна отмеченная этнографами конца XIX – начала XX веков склонность к демонизации евреев («мистический страх перед евреями», по словам Бердяева) (О демонизации образа евреев в фольклорных поверьях белорусского крестьянства см.: О. Белова, «Евреи и нечистая сила (По материалам славянской народной культуры)» // Джошуа Трахтенберг, Дьявол и евреи. Москва–Иерусалим: Гешарим, 1998. С. 258–276 (особенно 260). Н. Бердяев, «Христианство и антисемитизм. Религиозная судьба еврейства» // Еврейский вопрос в русской религиозной мысли конца XIX – первой половины XX веков. СПб., 1993. С. 328.). Бытовому христианскому сознанию по-прежнему была присуща уверенность в том, что евреи используют христианскую кровь в ритуальных целях. В 1928 году этот вопрос волновал школьников Витебского округа (ГАВО. Ф. 10051. Оп. 1. Д. 705. Л. 24. О ритуальных мотивах антисемитизма и слухах о ритуальных убийствах в других местах страны см.: Н. Тепцов, «Монархия погибла, антисемитизм остался (Документы Информационного Отдела ОГПУ 1920-х годов)» // Неизвестная Россия. XX век. М., 1993. С. 327–328, 343–344).). В апреле 1933 года уборщица на одной из фабрик Витебска рассказывала рабочим, что однажды перед еврейской пасхой евреи заперли ее в квартире, хотели зарезать, чтобы на ее крови испечь мацу (ГАВО. Ф. 102. Оп. 1. Д. 189. Л. 266.).
Советская антирелигиозная политика также способствовала росту антиеврейских настроений. Население было уверено, что в предвзятом отношении властей к православию и в преследовании православия особую роль играют евреи. Эта уверенность, зародившись во времена изъятия церковных ценностей в начале 20-х годов, вновь дала о себе знать в ходе кампании массового закрытия культовых зданий, начавшейся в 1929 году. Крестьяне в деревнях были убеждены, что закрывают только церкви, но не синагоги (ГАВО. Ф. 10051. Оп. 1. Д. 747. Л. 328–329.). Во время коллективизации конца 20-х – начала 30-х годов, когда евреи – члены еврейских сельскохозяйственных артелей оказались в одних колхозах с крестьянами, различия в религиозном укладе превратились в дополнительный источник конфликтов. В частности, столкновения происходили из-за того, что евреи отказывались работать в дни религиозных еврейских праздников (НАРБ. Ф. 4. Оп. 14. Д. 29. Л. 263.).
В то же время этническая или религиозная принадлежность носителей ксенофобии не стала в Белоруссии определяющим фактором: случаи агрессии по отношению к евреям встречались на предприятиях вне зависимости от того, были большинство рабочих белорусами или поляками.
Традиционные предрассудки в отношении евреев отличали прежде всего крестьян – наиболее консервативный слой населения. Крестьяне переносили на евреев свое недовольство городом; более того, в Белоруссии евреи превратились в символ городского образа жизни (Так, например, cекретарь ЦК Компартии Белоруссии Криницкий указывал: «Отношение между рабочими и крестьянами есть фактически отношение между еврейскими рабочими и белорусскими крестьянами» (Di baratung fun di yidsektsyes ba der kompartey fun Vaysrusland // Der emes, Oct. 23, 1925). См. также: Altshuler, Ha Yevsekzia bi-Vrit ha-Moazot, p. 212; «Достижения в национальной политике в БССР» //Трибуна, № 20 (1928). С. 3).). Декларирование классовой избранности пролетариата лишь усиливало напряженность (R. Kugel, “Der yidisher arbeter un der vaysrusisher poyer” // Der veker, Dec. 8, 1924. О недовольстве советского крестьянства своим статусом в середине 20-х гг. см., например: Vladimir Brovkin, Russia after Lenin. Politics, Culture and Society, 1921–1929 (London, New York, 1998), pp. 161–163; Sheila Fitzpatrick, Stalin’s Peasants: Resistance and Survival in the Russian Village after Collectivization (New York and Oxford, 1994), pp. 27–28; Перед крутым поворотом. С. 119.).
Крестьяне, мало склонные к политическим и идеологическим обобщениям и теоретизированию, были заинтересованы в сохрнении экономической стабильности и болезненно относились к угрозе голода (М. М. Кудюкина, «Отношение российского крестьянства к власти во второй половине 20-х годов» // Российская ментальность: Методы и проблемы изучения. М., 1999. С. 161–165; Brovkin, Russia a fter Lenin, p. 167.). Когда в конце 20-х годов опасность голода стала реальностью (выросли цены, выросли налоги, началась коллективизация), враждебность крестьян к евреям-горожанам усилилась. Все чаще можно было услышать: «Что ты хочешь от жидов, они сами кушают белый хлеб, а нам и черного не дают» (ГАВО. Ф. 10051. Оп. 1. Д. 705. Л. 26. Социальное недовольство принимало этнические признаки. Ср. также высказывание рабочего в Ленинграде в 1935 г., после отмены продовольственных карточек: «Только богатые будут есть белый хлеб, как и в прошлом» (Sarah Davies, Popular Opinion in Stalin’s Russia: Terror, Propaganda and Dissent, 1934–1941 (Cambridge, 1997), p. 28).).
Приобщение евреев (при поддержке государства (Тепцов, «Монархия погибла…». С. 338–342; Matthias Vetter, Antisemiten und Bolschewiki: Zum Verhältnis von Sowjetsystem und Judenfeindschaft, 1917–1939 (Berlin: Metropol, 1995), S. 143–144.)) к сельскому хозяйству вызывало недовольство крестьянства; острый дефицит пригодных для возделывания земель и продолжавшиеся в советское время массовые миграции крестьян-белорусов на свободные земли Сибири и Дальнего Востока только ухудшали ситуацию. Крестьяне-белорусы считали себя полноправными наследниками помещичьих земель и видели конкурентов как в евреях, так и в латышских крестьянах, обычно более зажиточных и образованных.
Со своей стороны евреи видели в крестьянстве малообразованный слой населения («poyersher kop» – аналог русского выражения «дубовая голова») (I. Guri, Vi kumt di kats ibern vaser (Jerusalem, 1997), p. 129. О высокомерии евреев по отношению к неевреям см., например: A komunist, “Vi zet oys di masn-arbet tsvishn di borisover arbeter” // Der emes, Apr. 25, 1929.), получавший льготы при налогообложении. Острая конкуренция между евреями и крестьянами возникала не только среди местечковых и сельских кустарей, но и при распределении общественных и строительных работ, когда работодатели предпочитали евреям крестьян (НАРБ. Ф. 4. Оп. 10. Д. 7. Л. 147.).
Трения усугублялись также слабостью государственной и кооперативной торговли. Не найдя нужного товара в потребительской кооперации или не сумев продать ей свой продукт из-за затоваривания кооператива (причем если в местечковом кооперативе работали евреи, в них и видели причину неудачи), крестьяне были вынуждены обращаться к частнику, лавочнику-еврею, и покупать или продавать на худших условиях (ГАВО. Ф. 10051. Оп. 1. Д. 524. Л. 155; ГАВО. Ф. 10051. Оп. 1. Д. 705. Л. 16.).
В периоды массовых миграций, например, когда крестьяне уходили в города на сезонные заработки (в 20-е годы), взаимное влияние города и деревни усиливалось. Настроения горожан, в том числе отношение к евреям, передавались крестьянам; новые городские жители сохраняли крестьянскую психологию.
В городах источниками напряженности становились безработица, жилищный кризис (особенно болезненный в фабричных поселках, где большинство жителей составляли бывшие крестьяне, ютившиеся на жилой площади в два раза меньше городской санитарной нормы), а также малограмотность и низкая квалификация новых рабочих, снижавшие их конкурентоспособность (N. Kabakov, “Der voynung-krizis in Vitebsk” // Oktyabr, Aug. 8, 1926; G. F. R., “Ir kent mit der zhidovke ton vos ir vilt” // Oktyabr, Nov. 24, 1928.). Миграция местечковых евреев в Витебск, как и значительно более массовый приток крестьян, обостряла конкуренцию на рынке труда. Недовольство своим социальным или экономическим положением, рабочие конфликты, вертикальные (конфликт между начальником-евреем и подчиненным-неевреем, или наоборот) или горизонтальные, – все это немедленно сказывалось на межэтнических отношениях. Нередко обе стороны были убеждены в существовании особого протекционизма по этническому признаку, одобренного и поддержанного властью. В 1929 году уборщица в фармацевтической лаборатории просила евреев научить ее говорить на идише, надеясь этим облегчить себе проблемы с продовольствием: «Евреям дают больше хлеба, чем русским, и если бы я умела по-еврейски говорить, то меня приняли бы за еврейку и дали бы больше хлеба» (ГАВО. Ф. 10051. Оп. 1. Д. 746. Л. 364.). Евреи, в свою очередь, считали, что «гой за гоя тянет» (Об отношении евреев к неевреям см., например: П. Стасулис, «Вылазка еврейского шовиниста» // Витебский пролетарий, 18 дек. 1929.).
Другим антиеврейским стереотипом, распространенным как в Витебске, так и в местечках, была вера в паразитический образ жизни евреев, процветающих за счет остального населения (N. Kabakov, “Vos iz forgekumen afn fabrik ‘Dvina’” // Oktyabr, Nov. 27, 1928. О подобных высказываниях по всей стране см.: Тепцов, «Монархия погибла…». С. 3 27–345.). Для многих бывших крестьян образ белорусской деревни, кормящей еврейский город, трансформировался в образ трудящихся неевреев и не желающих работать, но хорошо живущих евреев. Такие же обвинения нередко слышались, впрочем, и со стороны горожан и отражали старые противоречия между горожанами и евреями (См., например: Heinz-Dietrich Löwe, The Tsars and the Jews: Reforms, Reaction and Anti-Semitism in Imperial Russia, 1772–1917 (Chur, Switzerland, 1993), pp. 13–18.). В рукописной листовке под названием «Бей жидов», написанной школьницей из Городка, негативное отношение к евреям проявляется через рефлексию собственной неустроенности:
Жид считает мужика
Хуже всех за дурака,
Хуже нету мужикам
Им усюды (всюду), как ослам.
В худшей праце и везде
Мужик заусёды впераде (всегда впереди).
Он привык быть в нищете,
Не живавши в доброте,
Найхудшейших условиях бывать,
Век веками на разумных працавать (работать) (ГАВО. Ф. 10051. Оп. 1. Д. 705. Л. 24.).
Парадоксальным образом из обвинений евреев в паразитическом образе жизни отнюдь не следовало требование принудить их к производительному труду. Наоборот, провинциальное население сохраняло сложившиеся годами представления о евреях как о торговцах или, в крайнем случае, ремесленниках. Раздражение части населения вызывал сам факт перемены евреями рода занятий, а тем более социальное продвижение. Даже городские рабочие, не говоря уже о новой белорусской бюрократии, полагали, что дело евреев – заниматься торговлей: «Еврейские работницы лентяйки, их не следует пускать на фабрику, торговать селедкой – это их дело» (N. Kabakov, “Vos is forgekumen afn fabrik ‘Dvina’” // Oktyabr, Nov. 27, 1928; G. F. R., “Ir kent mit der zhidovke ton vos ir vilt” // Oktyabr, Nov. 24, 1928. В Ленинграде часть населения считала «лодырями» и грузин (Davies, Popular Opinion, p. 136).).
Точно так же считалось, что евреи уклоняются от службы в армии. Существовавший в годы Гражданской войны стереотип сохранялся на протяжении 20-х годов, а возможно, даже усиливался по мере обострения напряженности в отношениях СССР с другими странами (Польшей, Англией и др.): «Они (евреи) все убегали с фронта и только старались, как бы куда залезть в тыл и поступить в милицию или губпродком. Это была их работа, а теперь их право больше, они пролезли и в канцелярию и в кооперацию, везде их полно стало, а чуть начнись война, так их ни одного не увидишь на фронте, все станут больными» ( ГАВО. Ф. 10051. Оп. 1. Д. 705. Л. 19.).
Часть населения склонна была обвинять в паразитическом образе жизни как евреев, так и власти, причем к властям причисляли и образованную часть служащих, которые в отличие от «народа» производительным трудом заняты не были, но жили лучше, особенно в 30-е годы. Нередко обвинения в «паразитизме» и в «иудеократии» сливались в одно (Davies, Popular Opinion, pp. 136–137.).
Новые стереотипы в отношении евреев появились как результат советских экономических, социальных и национальных преобразований. Население вносило в антиеврейские настроения политические мотивы (как писал Бердяев, «люди… связывают свои личные несчастья с несчастьями историческими» (Бердяев, «Христианство и антисемитизм». С. 331.)). Убежденность в существовании «еврейского засилья» отражала глубокий конфликт между населением и чуждой этому населению советской и партийной элитой. Так, например, рабочие видели врага в лице коммунистов, евреев и специалистов (Davies, Popular Opinion, pp. 84, 129–130; Brovkin, Russia after Lenin, pp. 186–187.). Интеллигенция и служащие сужали эту схему до коммунистов и евреев. В некоторых случаях все эти признаки оказывались характерны для одной группы населения. Недовольство «засильем евреев» в политической элите следует рассматривать в контексте общего недовольства присутствием чужаков («неславян»). Такого рода взгляды получили распространение по всей стране и касались не только евреев, хотя, вероятно, в Белоруссии предубеждения по отношению к евреям были много сильнее, чем по отношению, например, к «кавказцам» (Davies, Popular Opinion, pp. 88–89. В Белоруссии НКВД зафиксировал выступление против кандидатуры Сталина в ходе выборов 1937 г. и призыв не голосовать за него «из-за национальных различий» (НАРБ. Ф. 4. Оп. 21. Д. 1099. Л. 27). Впрочем, крестьяне воспринимали его и как человека иного социального слоя. Среди белорусских крестьян циркулировали слухи о чуждом происхождении Сталина, о том, что он либо сам помещик, либо сын помещика (НАРБ. Ф. 4. Оп. 21. Д. 1099. Л. 5). Точно так же в разговорах о Кагановиче (о том, что он еврей, знали все) подчеркивалось его чуждое крестьянам социальное происхождение (НАРБ. Ф. 4. Оп. 21. Д. 1099. Л. 26).).
Борьба с внутрипартийной оппозицией, в которой видные места занимали евреи (Троцкий, Зиновьев, Каменев, Лашевич, Сокольников и др.), также усиливала межэтническую напряженность. Дискредитация оппозиционеров в прессе воспринималась как освобождение от евреев38. Часть населения сохраняла враждебность к Троцкому – еврею, да еще и преуспевшему в социальном плане, – даже в 30-е годы, когда он был уже выслан из СССР: «Троцкого убрали, уберем и перебьем всех жидов» (ГАВО. Ф. 102. Оп. 1. Д. 285. Л. 79.). И наоборот: в 20-е годы евреи нередко считали, что стремление исключить Троцкого и Зиновьева из партии обусловлено их еврейским происхождением (Перед крутым поворотом. С. 66). Недовольство неевреев вызывал сам факт присутствия евреев в местном партийном и советском руководстве. Одна из витебских коммунисток, не сумев как-то в 1928 году попасть на прием к секретарю Витебского окружкома партии, еврею, была убеждена, что к русскому секретарю она бы обязательно попала (ГАВО. Ф. 10051. Оп. 1. Д. 690. Л. 386.). По-видимому, даже рассуждения о необходимости особого внимания к евреям из-за их угнетенного положения в прошлом могли вызывать раздражение остального населения (А. И. Вдовин, В. Ю. Зорин, А. В. Никонов, Русский народ в национальной политике XX века. М., 1998. С. 273.), хотя до середины 30-х годов таков был общепринятый подход к проблемам всех национальных меньшинств, как евреев, так и белорусов.
Введение языка идиш в работу учреждений, – один из основных элементов советской национальной политики в отношении евреев, – могло усилить общее негативное восприятие носителей чужого языка. Разговор на идише вызывал раздражение («Все они на своем языке лопочут» (ГАВО. Ф . 10051. Оп. 1. Д. 745. Л. 337.)). В 1927 году секретарь Евсекции Витебского окружкома комсомола в письме в ЦК ВКП(б), отмечая рост антисемитизма в Витебске, указывал на открытое недовольство использованием идиша в повседневной жизни («Жиды, жиды, разговаривают все по-жидовски. По-русски надо говорить, а не по-жидовски», и упоминал избиение еврейки – за то, что она запела песню на идише ( НАРБ. Ф. 4. Оп. 21. Д. 118. Л. 92.). Евреи, предполагая, что окружающим непонятен их язык, далеко не всегда были корректны; имевшие негативный оттенок слова типа «goy», «shikse», «fonya», «sheygets» в различных вариациях широко использовались в витебской еврейской среде (Goryachikov, “Oysvortslen dem «traditsyonaln» shovinizm” // Der emes, Feb. 3, 1929.), несмотря на то, что часть неевреев, выросших в еврейском окружении, неплохо понимала идиш. С другой стороны, не понимавшим идиш неевреям казалось, что евреи все время о них говорят (B. Shulman, “Shovinizm un antisemitizm” // Oktyabr, Nov. 29, 1928.). Недовольство усилилось, когда идиш вошел в обиход части заводских профсоюзов. На витебской швейной фабрике «Профинтерн» в 1930 году семеро рабочих-белорусов покинули собрание, где представитель газеты “Der emes” выступал на идише, несмотря на обещания, что по завершении доклада последует перевод (Li, “A muster fun farkriplungen di partey-linye in der natsarbet” // Der emes, Oct. 9, 1930.). Дополнительным раздражителем стала деятельность общества ОЗЕТ, особенно когда в конце 20-х годов в него начали усиленно привлекать неевреев. Членство в обществе и участие в его лотерее на предприятиях, юридически добровольные, несли отпечаток принудительности (Бейзер, Евреи Ленинграда. С. 109–110.). Население, уставшее от постоянных сборов в добровольные общества и от многочисленных разовых займов, рассматривало лотерею ОЗЕТ как особый «еврейский налог». Витебский служащий жаловался: «Неудобно не взять билет, если предлагает начальство, но взять билет на ОЗЕТ – это равносильно тому, что выбросить деньги в клозет» (ГАВО. Ф. 10051. Оп. 1. Д. 705. Л. 22.).
Со своей стороны еврейское население объясняло антисемитизмом многие действия новой белорусской бюрократии, как в экономической сфере, так и в области национальной политики. Так, в 1929 году в Бешенковичах среди населения было широко распространено мнение, что районное начальство, включая руководство райкома и райисполкома, в силу антисемитизма саботирует еврейскую работу и «игнорирует интересы еврейских масс» (I. V. Raysin, “Ofener oportunizm in beshenkovicher praktik” // Oktyabr, June 20, 1929.).
Дополнительным фактором, повлиявшим на усиление межнациональных разногласий, стала политика интернационализации, с 1927 году определявшая происходящее в промышленности, в сельском хозяйстве и в общественной сфере. Интернационализация была призвана ликвидировать этнические различия в занятости, позволить различным этническим группам привыкнуть друг к другу и тем самым уменьшить межэтнические трения; однако на практике привела к обратным результатам. Во второй половине 20-х и в 30-е годы по всей стране численность рабочих на промышленных предприятиях быстро росла; приходили люди, незнакомые с профессиональной заводской (фабричной) или даже ремесленной деятельностью, и напряженность между «новыми» и «старыми» рабочими усиливалась (См., например: Hiroaki Kuromiya, Stalin’s industrial Revolution: Politics and Workers, 1928–1932 (Cambridge, 1988), pp. 87–99.). Разумеется, социальное напряжение немедленно проявлялось в чувствительной межэтнической сфере. Немногочисленные представители одного этноса, оказавшись на фабриках, где большинство составляли представители других этнических групп, сталкивались со всем комплексом межэтнических предубеждений. Неудивительно, что наиболее нашумевшие проявления антисемитизма на заводах и фабриках случались на предприятиях, где евреи были меньшинством и хулиганы не сомневались в своей безнаказанности (ГАВО. Ф. 10051. Оп. 1. Д. 690. Л. 449; Я., «Начался процесс над хулиганами и антисемитами завода “Новки”» // Заря Запада, 20 марта 1929; НАРБ. Ф. 11. Д. 120. Л. 28.). И наоборот, известен случай хулиганского поведения рабочих-евреев по отношению к белоруске, произошедший в 1930 году на витебской швейной фабрике «Профинтерн», где большинство работников были евреями (НАРБ. Ф. 11. Д. 120. Л. 87; “Me hot gevolt makhn a shpas” // Der emes, Oct. 28, 1930. Известны несколько случаев агрессии евреев по отношению к белорусам и полякам и на «нееврейских» предприятиях. В Бобруйске на фабрике «Октябрь», известной «делом Баршай», комсомольцы-евреи обварили белоруса, мотивировав это желанием отомстить за историю с Баршай. В Витебске на фабрике «Двина» еврейка-комсомолка избила немую белоруску (Перед крутым поворотом. С. 94, 97).).
Евреев посылали в деревню к крестьянам ради сближения двух этнических и социальных групп, что на практике далеко не всегда способствовало ликвидации напряженности, особенно в период социальных кризисов, в том числе в ходе коллективизации (ГАВО. Ф. 102. Оп. 1. Д. 285. Л. 76; ГАВО. Ф. 1292. Оп. 1. Д. 325. Л. 36–39.). Интернационализация колхозов, начавшаяся в середине 1929 года, привела лишь к обострению межнациональных отношений (См.: H. Shmeruk, Ha-kibuz ha-yehudi ve-ha-hityashvut he-haklait ha-yehudit ba-Beylorusia ha-Sovyetit (1918–1932) (Jerusalem, 1961), pp. 130–153; Kh. Avrutin, “Aroystraybn fun kolvirt di antisemitn (Polotsk)” // Oktyabr, July 4, 1934; “Kamfn far proletarisher internatsyonalizm fun numer tsu numer” // Oktyabr, Aug. 8, 1934.). Одной из причин напряжения стало несоответствие уставных положений в еврейских артелях и в новых колхозах: в еврейских артелях весь инвентарь и скот были обобществлены, а крестьяне после вступления в колхоз продолжали (частично) владеть собственностью (НАРБ. Ф. 4. Оп. 14. Д. 29. Л. 262; НАРБ. Ф. 255. Оп. 2. Д. 177. Л. 268; НАРБ. Ф. 4. Оп. 10. Д. 29. Л. 69.). Нередко городские жители видели источник всех бед в присутствии евреев в руководстве колхозов: «С колхозов ничего не будет, пока евреи будут руководить колхозами и мы будем голодать» (ГАВО. Ф. 102. Оп. 1. Д. 189. Л. 253.). Даже ослабление давления на крестьянство в марте 1930 года воспринималось частью крестьян как уступка евреям: «Дом не обогуливать (не обобществлять), корову одну не обогуливать, а у кого это? У того, кто разбазарил, осталась одна корова, и поголовно у всех евреев, – им больше чем на руку: у них дом, корова и огородик» (ГАВО. Ф. 10051. Оп. 1. Д. 747. Л. 335.).
Возможность продемонстрировать отношение к чужакам население получало в ходе выборов в центральные и местные органы власти, профсоюзы и пр. Так, например, в Городке во время выборов в местные советы в 1925–1926 годах евреи голосовали только за евреев (а неевреи, по-видимому, за неевреев) (Властям удалось тогда несколько ослабить это противостояние, но напряженность не исчезла (НАРБ. Ф. 4. Оп. 10. Д. 47. Л. 108).). В Бешенковичах во время предвыборного собрания в еврейский национальный совет в 1929 году часть избирателей покинула собрание с выкриками: «Вместе с евреями выбирать в совет не желаем» (I. V. Raysin, “Ofener oportunizm in beshenkovicher praktik”// Oktyabr, June 20,1929.). Подобные настроения встречались в Белоруссии и во время выборов в Верховный Совет в 1937 году, когда крестьяне отказывались голосовать за евреев и призывали голосовать за белорусов. Так, витебский НКВД зафиксировал высказывание крестьянки- староверки, не пожелавшей голосовать за наркома внутренних дел республики Бермана, поскольку он еврей (НАРБ. Ф. 4. Оп. 21. Д. 1099. Л. 6, 27, 40.).
Другой формой противостояния были взаимные оскорбления и насилие, получившие распространение в повседневной жизни. Враждебность на этнической почве встречалась во всех слоях общества, как в городе, так и в деревне, в том числе среди членов партии и комсомола (ГАВО. Ф. 10051. Оп. 1. Д. 705. Л. 24; ГАВО. Ф. 10051. Оп. 1. Д. 690. Л. 386; An oysforsher, “Tsutsyen tsu farantvortlekhkayt” // Oktyabr, Feb. 15, 1929; В. С. Измозик, Еврейский вопрос в частной переписке советских граждан середины 20-х годов. По материалам перлюстрации // Вестник Еврейского университета в Москве, № 3 (7) (1994). С. 164–188; Тепцов, «Монархия погибла…». С. 327–351.). Действия – или бездействие – властей в ситуациях межэтнической напряженности сказывались на отношении различных этнических групп друг к другу и к самой власти.
Вас может заинтересовать: В январе 2016 года президент РФ В. Путин встретился с Вячеславом Моше Кантором, который возглавляет Европейский еврейский конгресс. Основным итогом встречи стала убежденность обеих сторон в том, что положение еврейской общины в России на сегодня можно считать одним из самых стабильных, и все это благодаря разумной национальной политике, проводимой руководством страны. Также были затронуты вопросы по борьбе с мировым терроризмом и антисемитизмом.