Глава XVIII Работа Коммуны
Несостоятельность и слабость Исполнительной комиссии стала настолько вопиющей, что 20-го апреля Совет решил заменить ее делегатами 9 комиссий, на которые возложили различные функции. Комиссии начали действовать в тот же день. Как правило, их работой пренебрегали. Как можно было выносить ежедневные заседания в ратуше, в ее комиссии и мэрии? Ведь Совет поручил своим членам администрирование соответствующих округов, а реальную работу нескольких комиссий возложили на делегатов, которые председательствовали в них с самого их образования. Их не сменили 20-го апреля. Они продолжали с тех пор действовать, почти единолично. Прежде чем продолжить повествование, приглядимся внимательно к их действиям.
Двум группам делегатов требовалась лишь добрая воля – делегатам от департамента снабжения продовольствием и департамента общественных или муниципальных служб. Доставка в город продовольствия осуществлялась через нейтральную зону, которую Тьер, как ни хотел уморить город голодом (131), не мог перекрыть. Все диспетчеры оставались на своих постах, муниципальные службы не пострадали. Четыре группы делегатов – от финансового, военного и общественной безопасности ведомств – требовали особых качеств. Трем другим группам – от образования, юстиции, труда и биржи – пришлось выносить на обсуждение философские принципы этой революции. Все делегаты, кроме рабочего Франкеля, принадлежали к мелкой буржуазии.
В центре работы комиссии финансов находился Журде, который своей неистощимой словоохотливостью затмевал слишком скромного Варлена. Задача комиссии состояла в том, чтобы каждое утро добывать 675 000 франков для оплаты городских служб, обеспечения продовольствием 250 000 человек и ведения войны. В финансовом ведомстве было обнаружено, кроме 4 658 000 франков, хранившихся в сейфах казначейства, 214 миллионов в акциях и других бумагах. Однако Журде не мог или не желал вести переговоры об этом. Чтобы собрать финансовые средства, ему пришлось воспользоваться доходами всех административных служб. Речь идет о телеграфе и почте, городских пошлинах, прямых пожертвованиях, таможне, рынках, продаже табачных изделий, регистрации и выпуске марок, муниципальных фондах и железнодорожных тарифах. Банк малыми долями предоставил 9 400 000 франков в рамках обязательств перед городом и даже поделился 7 290 000 франками со своего счета. Таким образом, с 20 марта по 30 апреля скопилось 26 000 000 франков. Только военное ведомство в тот же период поглотило более 20 миллионов. Интендантство получило 1 813 000 франков, все муниципалитеты вместе – 1 446 000 франков, ведомство внутренних дел – 193 000 франков, морское ведомство – 29 000 франков, ведомство юстиции – 5 500 франков. Торговля получила 50 000 франков, образование – только 1 000, ведомство внешних сношений – 112 000, пожарники – 100 000, Национальная библиотека – 80 000, комиссия по баррикадам – 44 500, Национальная типография – 100 000, Ассоциация портных и сапожников – 24 882. Такое соотношение сохранялось с 1-го мая до падения Коммуны. Расходы во второй период выросли почти на 20 миллионов франков. Сумма общих расходов Коммуны составила около 46 300 000 франков. Из них 16 696 000 были предоставлены банком, а остальная сумма различными службами. Городские пошлины дали почти 20 миллионов.
Большинством этих служб управляли рабочие или бывшие мелкие служащие. Для их работы достаточно было четверти обычной численности персонала. Директор почтового департамента, Тейш, гравер, обнаружил свою службу в крайне дезорганизованном состоянии. Ее филиалы закрыли, марки спрятали или унесли, вынесли почтовые принадлежности, печати, карточки и т.д., опустошили сейфы. Листовки, расклеенные в вестибюле и во дворе, велели служащим бежать в Версаль под угрозой увольнения, но Тейш действовал расторопно и энергично. Когда мелкие служащие, не уведомленные об этой угрозе заранее, вышли, как обычно, на работу, он обратился к ним с речью, поспорил с ними и велел закрыть двери. Мало- помалу они уступили. Некоторые работники, бывшие социалистами, даже оказывали помощь, а управление различными отделами поручили старшим функционерам. Открыли филиалы и в течение 48 часов вновь организовали сбор и разнос писем по Парижу. Что касается писем, предназначенных для отправки в провинции, то находчивые почтальоны бросали их в отделения Сент-Дени и те, что располагались в десяти милях, от города. Доставлять же письма в Париж каждый был волен по собственной инициативе. Учредили высший совет, который повысил зарплаты почтовикам, сортировщикам, почтальонам и обслуживающему персоналу, сократил время сверхурочной работы и постановил, что профессиональная пригодность служащих в будущем должна определяться посредством тестов и экзаменов (132).
Монетный двор под руководством Камелинá, мастера по бронзе, одного из активных членов Интернационала, изготовил почтовые печати. В монетном дворе, так же как в Главпочтамте, директор-версалец и ряд начальников сначала вступили в переговоры, затем удалились со службы. Камелинá, при поддержке друзей, смело взялся за дело, продолжил работу этих служб. Каждый внес профессиональный опыт и сноровку в улучшение действовавшего механизма, внедрили новые методы работы. Банк, прятавший свои слитки, был вынужден выдать их на 110 000 франков. Из них немедленно отлили пятифранковые монеты. На дисках оттеснили новую гравировку, и монеты были готовы поступить в обращение, когда версальцы вошли в Париж.
Департамент социальной помощи зависел от департамента финансов. Человек, весьма достойный, Трейхар, реорганизовал службу социальной помощи, которую нашел в полном расстройстве. Некоторые врачи и сотрудники службы бросили больницы. Директор и управляющий дома престарелых Petits-Menage в Исси сбежал, вынуждая, таким образом, пенсионеров заняться попрошайничеством. Некоторые служащие заставляли раненых ждать у дверей больницы, в то время как сестры милосердия пытались пристыдить их за раны. Но Трейхар вскоре все устроил. Второй раз после 1792 года больные и инвалиды нашли друзей в своих опекунах и благословляли Коммуну. Этот добросердечный образованный человек, убитый версальцами 24 мая у Пантеона, оставил после себя очень подробный доклад о необходимости упразднения бюро благотворительности, ставящее бедных в зависимость от правительства и духовенства. Он предложил заменить его отделами соцобеспечения в каждом округе, работающими под руководством общественного комитета.
Работой Телеграфа, Регистрации и департамента собственности руководил честный Фонтень. Фэйе и Комбо полностью перестроили налоговую службу. Дебок реорганизовал и управлял с замечательным искусством департаментом национальной печати (133). Эти и другие департаменты, связанные с департаментом финансов и обычно контролировавшиеся крупной буржуазией, управлялись умело и экономно рабочими, мелкими служащими, максимальная зарплата которых никогда не превышала 6 000 франков. И это не самое малое их преступление в глазах версальской буржуазии.
В сравнении с департаментом финансов военной ведомство представляло собой сферу неясности и смятения. Офицеры и охранники толпились в офисах министерства, кто с требованиями боеприпасов и продовольствия, кто с жалобами на то, что не были освобождены от военной службы. Их отсылали назад на Вандомскую площадь, сохраняя вопреки здравому смыслу под командой довольно сомнительного полковника Анри Прудома. Этажом ниже вел суматошную работу ЦК, организованный Клюзере. Этот орган проводил время в бесконечных заседаниях, придирался к военным курьерам, тешил себя изобретениями новых знаков различия, принимал недовольных военным министерством, требовал сведений от генштаба, претендовал на то, чтобы давать рекомендации по ведению боевых операций. В свою очередь Артиллерийский комитет, образованный 18-го марта, пререкался с военным министерством по вопросу о диспозициях орудий. Министерство располагало орудиями на Елисейских полях, комитет же – на Монмартре. Предпринимались впустую попытки создания основного резерва артиллерии (134) или даже выяснения точного количества орудий. Дальнобойные орудия до последнего момента располагались вдоль крепостного вала, в то время как форты располагали лишь 70- и 120-и миллиметровыми орудиями для стрельбы в ответ на огонь тяжелой морской артиллерии. Причем нередко доставлялись боеприпасы не подходящего калибра. Комиссариат, осаждавшийся разного рода авантюристами, расходовал свои запасы бессистемно. Сооружение баррикад, решение о которых было принято 9-го апреля и которые должны были формировать вторую и третью линии обороны, поручили своенравному малому, начавшему повсюду беспорядочные работы, вопреки планам начальства. Другие службы работали в таком же духе, без определенной системы, выходя за пределы своей компетенции, без координации деятельности друг друга. В этом оркестре без дирижера каждый исполнитель вел свою партию, принимая ее за партию соседа.
Решительный и гибкий человек восстановил бы гармонию в ближайшее время. ЦК, несмотря на претензию читать нравоучения Коммуне, которая, по его словам, была «его дочерью и ей нельзя было позволить заблудиться», представлял собой теперь лишь сборище говорунов, лишенных всякого авторитета. Со времени учреждения Коммуны он был, в значительной степени, обновлен. Весьма напряженное выборное состязание – многие стремились стать его участниками – привели к появлению в этом органе, большей частью, неустойчивых, бестолковых людей (135). В сложившемся состоянии значение этого органа определялось ревностью Совета. Артиллерийский комитет, монополизированный крикунами, сдавался при малейшем давлении. Комиссариат и другие службы целиком зависели от делегата военного ведомства.
Фантомный генерал, растянувшись на диване, рассылал приказы, циркуляры, то меланхолично, то командирским тоном. Он не шевелил и пальцем для проверки их выполнения. Если приходил какой-нибудь член Совета, чтобы его встряхнуть, мол, - Что вы делаете? То-то и то-то в опасности, - он величаво отвечал: - Все меры предосторожности приняты. Дайте время, чтобы осуществились мои задумки, - и отворачивался от посетителя. Одним днем он запугивал ЦК, который оставил военное министерство, чтобы переехать на улицу Энтрепо и расположиться там в неудобстве. Неделей позже он последовал за тем же ЦК с просьбой вернуться в министерство. Без зазрения совести (136) он показывал фиктивные письма Тодлебена с обоснованиями плана обороны и позировал перед корреспондентами иностранных газет. Он бахвалился тем, что никогда не одевал военного мундира, хотя в то время это была одежда пролетария. Совету понадобился месяц для признания того, что этот жалкий хвастун был всего лишь разочарованным офицером регулярной армии, несмотря на его мнимое новаторство.
Надежды многих обратились к его начальнику штаба, Росселю, молодому, сдержанному и аскетическому, перебесившемуся радикалу 28 лет. Когда он был капитаном инженерных войск в армии под Мецем, то пытался сопротивляться Базеню, и отказался сдаваться пруссакам. Гамбетта назначил его полковником инженерных войск в лагере Невер, где он и пребывал до 18-го марта. Он был наивен, видел в Париже будущее Франции и свое собственное будущее. Он бросил службу и поспешил в столицу, где друзья определили его в 17-ый легион. Россель держался высокомерно, вскоре стал непопулярным и был арестован 3-го апреля. Два члена Совета, Мало и Шарль Жерарден, освободили его и представили Клюзере, который назначил его начальником генштаба. Россель, вообразивший, что ЦК пользуется властью, появился там, видимо, для того, чтобы посоветоваться и найти людей, по его мнению, пользующихся популярностью. Его хладнокровие, техническая образованность, четкость речи, величественная осанка очаровали бюро, но те, кто были внимательнее, заметили его бегающий взгляд, верный признак внутреннего смятения. Постепенно молодой революционный офицер вошел в моду, его повадки консула не могли не понравиться публике, удрученной слабохарактерностью Клюзере.
Однако это обожание не было ничем оправдано. С 5-го апреля, когда Россель стал начальником генштаба, он позволил замкнуть на себя все службы. Единственной, в какой-то мере организованной службой был Контроль над общей информацией, которым заведовал Моро. Каждое утро он обеспечивал военное ведомство и Коммуну подробными и очень красочными докладами о военных операциях и моральном состоянии Парижа.
В этом состояла почти вся политика Коммуны. Комиссия общественной безопасности, которая должна была проливать свет на большинство тайн, только мерцала неровным светом.
ЦК назначил Рауля Риго, молодого человека 24-х лет, активно участвовавшего в революционном движении, гражданским делегатом в префектуру полиции, но под строгим руководством Дюваля. Из Риго под хорошим надзором получился бы хороший помощник, и пока был жив Дюваль, он не совершал ошибок. Непростительным промахом Совета стало назначение Риго во главе службы, где малейшая ошибка была чревата большей опасностью, чем пребывание на передовой. Его друзья, за исключением Ферре, Ренара, двух или трех других, были столь же молоды и импульсивны, как он сам. Они выполняли весьма деликатные функции по-мальчишески. Комиссия общественной безопасности, которая должна была контролировать Риго, лишь следовала его примеру. Они вели себя в комиссии по-компанейски, не сознавая, очевидно, что взяли на себя защиту и ответственность за 100 000 жизней.
Неудивительно, что вскоре мыши стали играть под носом у кота в префектуре полиции. Газеты, закрытые утром, по вечерам продавались на улицах. Заговорщики лезли во все службы, не вызывая подозрений у Риго и его компаньонов. Они не раскрыли, что им необходимо было делать. Производили аресты, словно совершали днем военные парады с привлечением крупных сил Национальной гвардии. После декрета о заложниках, им удалось только схватить четыре-пять известных священнослужителей: ярого бонапартиста, архиепископа Галльского Дарбоя; его заместителя Лагара; викария церковного прихода Мадлен, Дегерри, своеобразного де Морни в рясе; аббата Айара, епископа Сурата, и нескольких дерзких иезуитов. Только по случаю к ним в руки попал председатель Апелляционного суда Бонжо (137), известный инициатор экспедиции в Мексику (138).
Достойной осуждения беспечностью, за которую народ заплатил своей кровью, было освобождение преступников. Несколько национальных гвардейцев предали огласке тайны монастыря Picpus. Они обнаружили трех несчастных женщин, заключенных в клетки с решетками, а также странные предметы (139), корсетные изделия из железа, порку ремнем, пытки, напоминавшие времена Инквизиции, трактат об аборте и два черепа, еще покрытых волосами. Одна из узниц, единственная, которая осталась в здравом сознании, сообщила, что сидела в клетке десять лет. Полицейские довольствовались отсылкой монахинь в Сент-Лазар (140). Жители десятого округа обнаружили женские скелеты в подземельях церкви Сен-Лоран. Префектура лишь провела показательное расследование, которое завершилось ничем.
Однако, среди этих промахов, раскрывался гуманизм. Настолько здоровой в своей основе была эта народная революция. Глава Бюро общественной безопасности, обращаясь к общественности по вопросу о жертвах войны, сказал: - Коммуна послала хлеб девяносто двум женам тех, которые убивают нас. Вдовы не принадлежат ни к одной партии. У Республики находится хлеб для каждого несчастного и забота для каждой сироты. – Это замечательные слова, достойные Шалье и Шомета. Префектура, заваленная жалобами, заявила, что не будет рассматривать анонимные обращения. «Человек, - писала Officiel, - который боится подписать свою жалобу, старается ради мести, а не ради общественной пользы». Заложникам позволяли получать извне пищу, белье, книги, бумагу, встречаться с друзьями и репортерами зарубежных газет. Даже было предложено Тьеру обменяться широко известными заложниками. За одного Бланки предлагались архиепископ Дегерри, Бонжан и Лагар. Для ведения переговоров в Версаль был послан викарий, который поклялся архиепископу, что вернется в тюрьму в случае провала переговоров. Но Тьер полагал, что Бланки обеспечит руководство революционным движением, между тем ультрамонтаны, жаждавшие епископского места в Париже, воздержались от содействия спасению архиепископа Галльского Дарбоя, чья смерть принесла бы им двойную выгоду. Дала бы им богатое наследство и мученика за ничтожную плату. Тьер отверг предложение, и Лагар остался в Версале (141). Совет не стал наказывать епископа за вероломство и через несколько дней освободил его сестру. Никогда, даже в самое отчаянное время, не забывалось о женских привилегиях. Виновные монахини Пикпуса и другие духовные лица, препровожденные в Сен-Лазар, были помещены в особой части здания.
Префектура и делегация министерства юстиции также проявили гуманизм, улучшая содержание тюрем. Совет, в свою очередь, стремясь гарантировать индивидуальную свободу, постановил, что о каждом аресте следует немедленно ставить в известность делегата от министерства юстиции, и что обыск нельзя производить без соответствующего ордера. Национальных гвардейцев, арестовавших по неведению некоторых людей, показавшихся им подозрительными, Совет предупредил через “Officiel”, что любой своевольный акт будет караться увольнением и немедленным судебным преследованием. Батальон, искавший оружие в помещении газовой компании, счел себя вправе прихватить кассу. Совет сразу же распорядился вернуть деньги. Комиссар полиции, арестовавший Густава Шодди, обвинявшегося в отдаче приказа открыть огонь 22-го января, также воспользовался деньгами заключенного. Совет уволил комиссара. Для предотвращения злоупотреблений властью Совет распорядился провести расследование положения заключенных и мотивов их ареста. В то же время он санкционировал, чтобы все его члены посетили узников. Поэтому Риго подал в отставку, которая была принята, потому что он начал всем надоедать, и Делеклюз был вынужден сделать ему выговор. Его выходками пестрели все газеты Версаля, постоянно выискивавшие скандальные истории. Они обвиняли этого ребячливого полицейского в том, что он терроризирует Париж, и представляли членов Совета, отказывавшихся утвердить приговоры военного трибунала, убийцами. Историки из «Фигаро» подхватили этот миф. Злобная буржуазия, не осмелившаяся протестовать против 30 000 арестов в декабре по указу Империи о заточении без суда и следствия, аплодировавшая арестам 50 000 человек в мае, все еще льет крокодиловы слезы по 800 или 900 арестам, произведенным Коммуной. Коммунары никогда не превысили эту цифру в течение двух месяцев борьбы, причем две трети арестованных содержались в заточении несколько дней, многие несколько часов. Однако провинции, которые пичкала информацией лишь версальская пресса, верили буржуазным вымыслам, умноженным циркулярами Тьера, телеграфировавшего префектам: «Мятежники опустошают состоятельные дома Парижа, чтобы выставить мебель на продажу».
Просветить провинции и побудить их присоединиться к борьбе такова была роль депутации министерства внешних сношений, которое, несмотря на неудачный выбор названия, было вторым по значению после военного министерства. С 4-го апреля (позднее я перечислю эти выступления масс) департаменты пришли в волнение. Помимо Марселя, частично разоруженного, национальные гвардейцы были вооружены повсюду. В центре, на востоке, западе и юге легко могли совершаться отвлекающие действия, занимались вокзалы, а подкрепления и артиллерия, предназначавшиеся для Версаля, задерживались.
Депутация довольствовалась посылкой нескольких эмиссаров, которые не знали местностей, куда посланы, не имели такта и полномочий. Ее даже использовали предатели, присвоившие ее деньги и передававшие ее инструкции Версалю. Хорошо известные республиканцы, знакомые с обычаями провинций, напрасно предлагали свои услуги. Там, как и везде, необходимо было быть любимцем. Наконец, для просвещения и привлечения Франции к восстанию выделили сумму всего лишь в 100 000 франков.
Депутация выступила с небольшим количеством манифестов. Один, правдивый и красноречивый, резюмирует революцию в Париже, второй представляет собой обращение к крестьянам. Обращение за подписью мадам Андре Лео написано простым языком, эмоционально и понятно крестьянам: «Брат, тебя обманывают. У нас одни и те же интересы. То, чего хочу я, хочешь и ты. Мое требование свободы - твое требование… То, чего добивается Париж, заключается в наделении крестьянина землей, рабочего – орудиями труда». Добрые семена разносились воздушными шарами, которые, благодаря оригинально придуманному устройству, время от времени сбрасывали печатные материалы. Как много их было потеряно, упало в недоступные места!
Эта депутация, созданная исключительно для внешних сношений, совершенно забыла об остальном мире. Рабочие всей Европы с нетерпением ждали вестей из Парижа, всей душой сочувствовали защитникам великого города, ставшего теперь их собственной столицей, множили свои митинги, демонстрации и обращения. Их газеты, большей частью убогие, смело разоблачали клеветнические измышления буржуазной прессы. Долгом депутации было протянуть руку к этим бесценным помощникам. Она не сделала этого. Некоторые из этих газет истощили последние средства, защищая Коммуну, которая позволяла своим сторонникам погибать из-за недостатка хлеба.
Депутация без опыта и средств не могла победить изворотливость Тьера. Она проявила большое рвение в защите иностранцев и отправила богатую серебром пластину министерства в Монетный двор, но он почти ничего не сделал.
Теперь мы подошли к депутациям, имевшим жизненно важное значение. Поскольку неумолимым ходом событий Коммуна стала поборником революции, ей следовало провозгласить устремления века, и, если ей суждено было погибнуть, оставить, хотя бы, завещание на своей могиле. Было бы достаточно, ясно заявить о целом ряде учреждений, которые в течение 40 лет требовала революционная партия.
Делегату от юстиции, адвокату, пришлось только подытожить реформы, которые уже долго требовали все социалисты. Долгом пролетарской революции было показать аристократичность нашей судебной системы, деспотичный и устарелый характер Кодекса Наполеона. Суверенный народ едва ли осуществлял правосудие сам. Его судила каста, порожденная не его собственной властью. Это была абсурдная иерархия судей и трибуналов, канцеляристов, прокуроров. В нее входили 400 000 нотариусов, адвокаты, жандармские офицеры, регистраторы, судебные приставы, юристы. Эта каста расточала национальное богатство на сотни миллионов франков. Кроме того, ради революции, совершенной от имени Коммуны, следовало снабдить Коммуну трибуналом, в котором люди, восстановленные в правах, будут рассматривать посредством жюри присяжных все дела, гражданские и коммерческие, мелкие преступления и крупные. Суд последней инстанции, не принимая апелляций, но ради формальных требований, сообщит, как адвокаты, регистраторы, шерифы могут быть признаны бесполезными, а нотариусы могут быть заменены простой службой регистрации. Делегат ограничил себя, главным образом, назначением нотариусов, жандармских офицеров и судебных приставов, обеспеченных твердой зарплатой – совершенно бесполезные назначения во время войны, и которые, помимо этого, страдали тем недостатком, что освящали принцип необходимости таких служащих. Из этого едва ли вышло что-либо положительное. Постановили, что в случае арестов в протоколах должны указываться мотивы и имена свидетелей, в то время как документы, ценности и вещи задержанных должны передаваться в Исковый фонд. Другое постановление предписывало директорам психолечебниц представить в течение четырех дней поименный и разъясняющий отчет относительно своих пациентов. Если бы Совет пролил немного света на эти учреждения, которые покрывают так много преступлений, то человечество осталось бы перед ним в долгу. Однако его указы не были выполнены.
Обладала ли депутация практическим познавательным инстинктом? Пролила ли она свет на тайны подземелий Рикпуса, скелетов Сен-Лорана? Кажется, она их вообще не заметила, а реакция осмеивала эти предполагаемые открытия. Депутация даже упустила возможность расположить к Коммуне, хотя бы на один день, всех республиканцев Франции. Жеккер был в их власти. Богатый, смелый, дерзкий, он всегда жил в условиях определенной безнаказанности, поскольку буржуазная юстиция не наказывает за такие преступления, как экспедиция в Мексику. Только революция может его покарать. Нет ничего проще, чем организовать его судебное преследование. Жеккер, представляясь простаком Империи, жаждал сделать откровения. Перед лицом общественного суда и двенадцати присяжных заседателей, выбранных наудачу, перед лицом всего мира, и посредством свидетельств Жеккера мексиканская экспедиция могла быть тщательно исследована, могли быть разоблачены интриги духовенства, вывернуты карманы воров. Можно было показать, как императрица, Мирамон и Морни организовали на стадии приготовления экспедиции заговор, ради осуществления которого французы пролили море крови и потеряли сотни миллионов франков. Впоследствии можно было бы совершить обряд искупления при дневном свете на площади Согласия, перед лицом обитателей Тюильри. Поэты, в которых редко стреляют, возможно, вздыхали бы, но простые люди, вечные жертвы, аплодировали бы этому и говорили: - Только революция осуществляет справедливое правосудие. – Депутация же пренебрегла даже допросом Жеккера.
Депутации от Департамента образования суждено было вписать самые славные страницы Коммуны, потому что после стольких лет изучения и экспериментов сформулировать этот вопрос не составляло труда подлинно революционному сознанию. Депутация не оставила мемуаров, набросков, адресата, нити для того, чтобы засвидетельствовать себя в будущем. Тем не менее, известно, что одним из делегатов был врач, студент университета в Германии. Он нашел удовлетворение в ликвидации распятий в классах и обращении к тем, кто занимался вопросом учительства. Особую комиссию уполномочили организовать первичную и профессиональную подготовку. Ее задачей было объявить открытие школы 6-го мая. Другую комиссию по образованию женщин учредили в день, когда в Париж вошли версальцы.
Административные меры делегата свелись к неосуществимым указам и нескольким назначениям. Двум преданным и способным людям, Элизе Реклю и Б. Гастиньо, поручили реорганизацию Национальной библиотеки. Они запретили одалживание книг, положив конец скандальной практике, благодаря которой привилегированные лица комплектовали личные библиотеки за счет государственных коллекций. Федерация художников под председательством Курбе, избранного в Совет 16-го апреля, занялась открытием и музеев и надзором над ними.
Ничего не было бы известно об идеалах этой революции, если бы ни несколько циркуляров муниципалитетов. Многие из них вновь открыли школы, брошенные конгрегационистами и муниципальными учителями, или разогнанные священниками, которые остались в Париже. Муниципалитет двадцатого округа кормил и одевал детей. Четвертый муниципалитет заявлял: «Учить детей любить и уважать своих сверстников, внушать им любовь к правосудию, учить их руководствоваться интересами других, - таковы моральные принципы, на которые будет опираться будущее общественное образование». «Учителя школ и детских приютов, - провозглашал муниципалитет семнадцатого округа, - будут использовать в будущем исключительно проверенные опытом и научные методы обучения. Они будут всегда исходить из фактов материалистического, морального и интеллектуального характера». Но эти расплывчатые формулировки не могли компенсировать отсутствие законченной программы.
Кому, тогда, говорить от имени народа? Депутации от департамента труда и биржи. Имея в своем составе исключительно революционеров-социалистов, она поставила своей целью: «Изучать все реформы, которым следует подвергнуть государственные службы Коммуны или отношения трудящихся мужчин и женщин с предпринимателями; пересмотр торгового кодекса и функций таможни, пересмотр прямых и косвенных налогов, статистику трудовых отношений». Она намеревалась собирать материалы от самих граждан для указов, которые будут представлены на рассмотрение Коммуны.
Делегат этого департамента Лео Франкель обеспечил помощь комиссии в деле реализации инициатив трудящихся. Во всех округах открылись службы регистрации предложения и спроса рабочей силы. По просьбе поденщиков-пекарей была отменена ночная работа, что стало мерой, как гигиенической, так и моральной. Депутация подготовила проект упразднения ломбардов, указ, касающийся удержаний из зарплат, и поддержала указ относительно мастерских, брошенных сбежавшими хозяевами.
План депутации предусматривал безвозмездное возвращение заложенных в ломбард вещей жертвам войны и беднякам. Те, кто могли отказаться признать своей собственностью заложенные вещи, должны были получить их в обмен на обещание погашения в пять лет. Доклад депутации завершался словами: «Понятно, что за упразднением ломбардов должна последовать социальная организация, дающая надежные гарантии помощи трудящимся, лишенным работы. Установление Коммуны делает необходимым создание учреждений, защищающих рабочих от эксплуатации капиталом».
Указ, запретивший удержания из зарплат, положил конец одному из самых вопиющих беззаконий капиталистического режима. Подобные штрафы часто налагались под крайне надуманным предлогом самим работодателем, который становился, таким образом, одновременно судьей и истцом.
Указ, касающийся брошенных мастерских, передал их массам, веками лишенным собственности. Исследовательской комиссии, назначенной палатами профсоюзов, поручили подсчитать и составить инвентарную опись брошенных мастерских для передачи их в собственность трудящимся. Таким образом, «экспроприаторы были в свою очередь экспроприированы». ХIХ-ый век не пройдет мимо такой революции. Прогресс в технике приближает ее. Чем больше эксплуатация труда сосредотачивается в немногих руках, тем больше собирается вместе рабочей силы, тем больше она дисциплинируется. Вскоре, трудящиеся классы, сознательные и объединенные, подобно молодой Франции 1789 года, столкнутся лишь с горсткой привилегированных собственников. Самый закоренелый социалист-революционер – монополист.
Несомненно, этот указ содержал пробелы и нуждался в тщательном разъяснении, особенно, по вопросу кооперативных сообществ, которым следовало передавать мастерские. В это время борьбы этот указ был не более применимым, чем другие, и требовал ряда дополнительных указов. Но он, по крайней мере, дал некоторое представление о требованиях рабочего класса, даже если бы в его активе больше ничего не было. Простым созданием комиссии по труду и бирже революция 18-го марта сделала для рабочих больше, чем вся буржуазная Ассамблея Франции с 5-го мая 1789 года.
Депутация департамента труда пожелала глубоко вникнуть в контракты комиссариата торговли. Проверка показала, что в случае контрактов по самой низкой цене, снижение цен распространяется на зарплаты, но не на прибыль подрядчика. «И Коммуна проявляет известную слепоту, поддаваясь на такие маневры, - говорится в докладе депутации, - и это в то время, когда трудящиеся предпочитают гибель продолжению эксплуатации». Делегат потребовал, чтобы в смете расходов учитывалась стоимость труда, чтобы в размещении заказов отдавалось предпочтение организациям трудящихся, а цены контрактов фиксировались на основе арбитража комиссариата, профсоюза организации и делегата от департамента труда.
Чтобы надзирать за распоряжением депутациями финансами, Совет учредил в мае надзорную комиссию, которой поручалось проводить аудит счетов депутаций. Он постановил, что функционеры и подрядчики, виновные в растратах или воровстве, должны караться смертью.
Одним словом, за исключением депутации департамента труда, где работа велась эффективно, другие основные депутации не отвечали предъявляемым им требованиям. Все они совершали одни и те же ошибки. В течение двух месяцев в их распоряжении были архивы буржуазии с 1789 года. Имелась Счетная палата для раскрытия секретов официального воровства, темных, деспотических замыслов Госсовета, скандальных решений префектуры полиции, сервильности и покрытия преступлений самого деспотичного из всех классов министерством юстиции. На хранении в ратуше лежали еще не исследованные документы первой Революции, а также революций 1815, 1830, 1848 г.г. Все дипломаты Европы опасались раскрытия содержимого портфелей в министерстве иностранных дел. Эти документы могли бы обнажить для людей сокровенную историю Революции, Директории, Первой империи, июльской монархии 1848 года и Наполеона III. Они опубликовали лишь три сборника этих документов (142). Делегаты спали рядом с этими сокровищами, пренебрегая их ценностью.
Радикалы, наблюдая этих адвокатов, ученых, публицистов, позволивших Жеккеру промолчать, а Счетной палате бездействовать, не поверили в такое пренебрежение и все еще объясняют эту загадку обвинением делегатов в «бонапартизме». Глупое обвинение, учитывая, что это ложь, которая доказана тысячекратно. Даже во имя спасения чести делегатов следует сказать горькую правду. Их небрежность никто не стимулировал, она существовала сама по себе. В большой степени это было следствие прежнего угнетения.
.