Приложения - Лиссагарэ
I
В Центральный комитет, образованный в военном ведомстве, и газету «Офисиель» Коммуны, выпущенную 25-го апреля, поступило следующее письмо от верховного командующего артиллерией генералу Сюзанн.
Париж
12 декабря 1870 г.
Дорогой Сюзанн!
Среди молодых помощников я не нашел вашего протеже Хетцеля, но лишь господина Хесселя. Не его ли вы имели в виду?
Скажите откровенно, чего вы хотите, и я сделаю все. Я включу его в свой штаб, где он будет скучать из-за отсутствия работы, или отправлю его в Мон-Валерьен, где он подвергнется меньшему риску, чем в Париже (это для родителей) и где он приобретет вид человека, стреляющего из орудий в воздух, согласно методу Ноэля.
Конечно, если вы дадите знак.
Ваш Гьо
Упомянутый Ноэль командовал фортом Мон-Валерьен.
II
Роль ЦК в течение 18-го марта. (Фрагмент письма, присланного автору членом ЦК).
Напомню вам, что ЦК выделился в пол третьего ночи с 17-го на 18-е марта. Перед началом заседания решили, что встреча на следующий день должна состояться в 11 часов вечера в здании школы, выбранной для этой цели на улице Басфруа.
Несмотря на поздний час, нечего не прояснилось относительно действий правительства, и ЦК, только что собравшийся для оценки своих полномочий и распределения комиссий, не имел никакой информации, которая могла бы дать представление о степени опасности. Его военная комиссия еще не начала работать. В ее распоряжении были документы, записи и протоколы прежней комиссии, и это все.
Вы знаете, как встретил Париж утро 18-го марта. Члены ЦК знали о ночных событий по слухам и официальным оповещениям плакатами. Что касается меня лично, то, поднявшись около 8 утра, я быстро оделся и отправился на улицу Басфруа через площадь Бастилии, занятую национальными гвардейцами Парижа. Едва я вступил на улицу Рокетт, как увидел людей, собравшихся организовать оборону. На углу улицы Нев де Лаппе строили баррикаду. Чуть выше мне не дали пройти, несмотря на мое заявление о членстве в ЦК. Пришлось идти на улицу Шаронн, в предместье, и возвращаться в направлении улицы Сен-Бернар. На улице предместья Сен-Антуан никаких работ не велось, но было много суеты. Наконец, к 9.30 я пришел на улицу Басфруа, которую забаррикадировали с двух сторон, за исключением прохода для пушек, которые притащили на эту улицу. Их следовало перетаскивать по одной на другие баррикады в случае их сооружения.
Мне удалось не без труда пробраться в школьную комнату, где собрались несколько моих коллег. Там были граждане Асси, Прюдом, Руссо, Гуйе, Лавалет, Жересм, Буйи и Фужере. Как только я вошел, ввели штабного младшего лейтенанта, арестованного на улице Сен-Мор. Его допросили. Затем ввели жандарма, но при нем обнаружили лишь повестки, переданные в одну из мэрий. Икс, уполномоченный заниматься этими делами, организовал во дворе подобие тюрьмы. Я также увидел, как провели группу из пятнадцати человек, военных и гражданских, арестованных народов. Между тем я узнал, что Бержере послали принять командование Монмартром, где днем раньше его назначили командиром легиона. Варлен, вошедший сразу после меня, вновь ушел для организации обороны Батиньйоля. Арнольд тоже появился на короткое время, и затем отправился возглавить батальон. ЦК принял своими членами граждан Одойно, Ферра и Бильйоре.
В полдень все еще ждали, какой оборот примут события, не было принято никакого решения. Я попросил своих коллег оставить Икса продолжать его бесполезные допросы и перенести обсуждение в другую комнату. Та комната, в которой мы находились, была заполнена людьми, не имеющими отношения к ЦК. Когда мы организовались, то спросили некоторых граждан, готовы ли они послужить нашему генштабу и информировать нас по обстановке в различных кварталах города. Свои услуги предложили многие. Мы разослали их в разных направлениях сообщить нашим соратникам, чтобы они поспешили с сооружением баррикад, мобилизацией национальных гвардейцев, руководством ими и определением рубежей, с которых нам следовало развивать свои коммуникации.
Только четверо из наших посланцев вернулись назад. Тот из них, кого мы послали в двенадцатый округ, сообщил, что сборные пункты находились на улице Парижа и в Менилмонтане перед новой мэрией. Варлену давалось с большим трудом собрать национальных гвардейцев в Батиньйоле. Один из наших штабистов возглавил силы сопротивления на площади Трона и направился в казармы Нейи, но солдаты закрыли ворота и угрожали дать отпор. Брюнель вместе с Лисбоном приготовились к штурму казарм Шато д’О.
Из других сообщений мы узнали, что люди ждут приказов ЦК. Утвердился и ожидал приказов Дюваль в Пантеоне. Фальто прислал записку следующего содержания: «У меня на улице Севр пять-шесть батальонов. Что делать дальше?» Панди овладел мэрией третьего округа и возглавил батальоны, верные ЦК. Как только мы получили эту информацию, были выбраны диспозиции для дальнейшего наступления.
Пока обсуждались эти решения, прибыл Луйе, чтобы предоставить себя в распоряжение ЦК. Комитет отдал ему официальный приказ и ограничился указанием, чтобы он возглавил все имеющиеся в наличии силы для захвата ратуши.
Для обеспечения передачи приказов, каждый из присутствовавших членов ЦК – подошло еще несколько человек, но не могу назвать, кто конкретно – вызвались доставить их в пункты назначения. Таким образом, в три часа члены Комитета разошлись, оставив Асси и двух других его коллег в качестве постоянного подкомитета на улице Басфруа.
III
Вот письмо одного из членов подкомитета, позже наиболее злобного врага Революции, господина Мелина, генерального секретаря министерства юстиции. Оно написано 30-го марта председателю Совета Коммуны.
Город Париж
(Первый округ, мэрия Лувра)
Гражданин председатель!
После такой изнуряющей работы у меня не осталось достаточных физических сил бороться в рядах нашего собрания, которое должно решать так много серьезных вопросов. Прошу вас принять мою отставку и искренние надежды на то, что собрание сможет консолидировать Республику.
Примите, гражданин председатель, мои братские пожелания.
Подпись: Жюль Мелин
30-го марта 1871 года
IV
Письмо, адресованное делегату военного ведомства.
Гражданин!
Простите за эти строки, и прошу вас принять во внимание мою просьбу.
Трое моих сыновей служат в рядах национальной гвардии – самый старший – в 197-м батальоне, второй – в 126-м и третий – в 97-м. Я же служу в 177-м батальоне.
Однако у меня есть еще один сын, самый младший. Ему исполнится скоро шестнадцать лет, и он всем сердцем желает быть зачисленным в какой-нибудь батальон, поскольку солидарен с братьями и со мной. Он готов взяться за оружие и защищать молодую республику против палачей Версаля.
Мы согласились, и дали друг другу клятву отомстить за того, кто падет от братоубийственного огня наших врагов.
Гражданин! Примите последнего из моих сыновей. Я отдаю его республиканскому Отечеству от всей души. Поступайте с ним, как хотите, зачисляйте в батальон по вашему выбору, вы осчастливите меня тысячу раз. – Примите, гражданин, мой братский привет.
Подпись: Огюст Жюлон,
Гвардеец 177-го батальона.
18 авеню, Париж
12-го мая 1871 года
V
Газеты того времени изобиловали примерами отваги. Вот выдержка наугад из «Ла Коммуны» от 12-го апреля.
В четверг 6-го апреля, когда 26-ой батальон из Сен-Ке оборонял баррикаду на перекрестке, четырнадцатилетний мальчишка В. Тибо бежал под градом снарядов, чтобы доставить защитникам баррикады питьевую воду. Обстрел вынуждал федералов отступить. Они собирались пожертвовать провизией батальона, когда мальчишка, пренебрегая рвущимися ядрами, метнулся к бочонку с вином и закричал: - Ни за что не давайте им пить наше вино. – В тот же миг он схватил ружье павшего федерала, зарядил его, прицелился и убил жандармского офицера. Потом, заметив повозку с двумя запряженными лошадьми, он погнал лошадей и спас повозку. – Эжен Леон Ванвир в возрасте тринадцати с половиной лет сумел увезти оружие на аванпосте Порт-Мейло, несмотря на ранение.
VI
Префект полиции Валентен разослал нижеследующий циркуляр комиссарам разных вокзалов:
Версаль
15-го апреля 1871 года
Глава исполнительной власти только что распорядился, чтобы продовольственные поезда и все поставки провизии, направляющиеся в Париж, были остановлены.
Прошу вас принять все необходимые меры для немедленного выполнения этого распоряжения. Вам надлежит уделить максимум внимания досмотру железнодорожных поездов, всех повозок, направляющихся в Париж, и возвращать поставщикам всю провизию, которую обнаружите.
С этой целью согласуйте свои действия с … и т.д.
Подпись: Валентен.
VII
Фрагмент рассказа, направленного автору Тисом:
… В сопровождении Франкеля и одного из своих братьев я направился на Главный почтамт, который все еще занимали гвардейцы порядка. Меня немедленно принял Рампон в окружении членов Административного совета. Сначала Рампон заявил, что не признает власти ЦК, который назначил меня на должность, но мне показалось, что это проста мера предосторожности, поскольку он сразу же начал переговоры. Я напомнил, что назначившее его правительство 4-го сентября, тоже проявилось в результате революционного движения, и что, несмотря на это, он принял это назначение. В ходе переговоров он сказал, что является мутуалистом-социалистом, сторонником учения Прудона и, следовательно, враждебен идеям коммунизма, которые восторжествовали в революции 18-го марта. Я ответил, что революция 18-го марта не является триумфом социалистического учения, но прелюдией к социальной трансформации, не скованной каким-либо учением, что сам я сторонник мутуализма. После долгого обсуждения, в ходе которого Рампон заявил о своей готовности признать власть Коммуны, которую должны были провозгласить через два-три дня, он предложил мне сообщить ЦК, что до провозглашения Коммуны намерен оставаться во главе Почтамта, что он признает надзор за его ведомством двух делегатов ЦК. Я передал это предложение Вальяну и А. Арно (который сообщил мне о моем назначении), чтобы они доложили о нем ЦК. Я так и не дождался ответа.
Коммуна собралась. Кажется, на второй день я поставил вопрос о Почтамте. Его должны были включить в повестку дня, но, как обычно, в ход дебатов вмешалось непредвиденное обстоятельство, когда 30-го марта прибыл один рабочий с уведомлением Панди о том, что администрация покинула Почтамт. Коммуна немедленно проголосовала за мое назначение и приказала мне занять учреждение. Туда в компании Верморелем и мной отправился Шардон во главе батальона. На часах было семь или восемь вечера. Когда мы прибыли, в Почтамте оставалось небольшое число сотрудников. Некоторые встретили нас доброжелательно, другие – безразлично. Шардон выставил охрану, и я провел ночь в учреждении в одиночестве.
На следующий день в три часа ночи я посетил комнаты и дворики, где собирались сотрудники для выдачи почтовых отправлений. Письменные уведомления, расклеенные во всех комнатах и двориках, предписывали под угрозой увольнения сотрудникам бросать службу и отправляться в Версаль. Я разорвал эти уведомления и призвал сотрудников выполнять свой служебный долг. Сначала возникло некоторое замешательство, затем несколько человек определилось и окружило меня.
В восемь часов прибыли другие сотрудники, а в девять часов – еще больше. Они разбились на группы в большом дворике, разговаривали, дискутировали. Некоторые выступали за оставление учреждения, их примеру собирались последовать другие.
Я распорядился закрыть двери и выставить у них охрану. Затем я переходил от группы к группе, вступая в разговоры и угрожая. Наконец, приказал каждому вернуться на свое место работы. После этого пришла очень нужная помощь. Подошел гражданин А – сотрудник почты, социалист, которого рекомендовал мне мой друг. Некоторое время он колебался. Отцу уважаемого семейства, ожидавшему в ближайшее время повышения, предстояло рискнуть своей выгодой. Но его колебание длилось всего несколько секунд. Он обещал мне поддержку, и оказывал мне ее последовательно до последнего дня. Он связал меня с гражданином Б, который вскоре стал моим заместителем. Оба они снабжали меня весьма ценной информацией о работе своего ведомства, о которой я не знал даже самых простых вещей.
Все руководители почтовых отделов бросили свои посты. Так же поступили их заместители, кроме одного, который немедленно взял больничный. А и Б собрали друзей, опытных служащих, которые долгое время выполняли работу начальников почтовых отделов. Гражданина В назначили начальником почтовой службы Парижа.
Все почтовые отделения, кроме двух, были закрыты и брошены. Инвентарь унесли, кассу опустошили, о чем свидетельствовали протоколы, составленные комиссаром Коммуны при помощи нескольких хорошо известных граждан квартала, среди которых был господин Брелэ, выбранный с этих пор депутатом Парижа. Не хватало почтовых марок. Открытки отослали в Версаль.
А, Б и несколько других неутомимых сотрудников открывали замки районных отделений в присутствии комиссаров кварталов и поручали работу в них благонамеренным лицам, которые обучались под их присмотром. Но отправка писем задержалась на два дня, дав повод для общественного ропота. Мне пришлось объяснять причину задержки плакатами. По истечении сорока восьми часов А и Б реорганизовали сбор и доставку писем.
Все граждане, выполнявшие вспомогательную работу, до определения квалификации получали временно дневную зарплату в пять франков.
Мы обнаружили случайно на дне ящика некоторое количество почтовых марок по десять сантимов. Камельна назначил директора Монетного двора, послал за печатными формами и материалом, начал производство марок.
В первое время связки писем из Парижа, предназначенные для доставки в провинции, сосредотачивались у приемщика в Со, который не имел точных указаний. Затем установили блокаду. Чтобы отправить письма в провинции приходилось ежедневно вести борьбу. Секретные агенты шли, чтобы бросить письма в почтовые ящики, расположенные в десятках километров вокруг столицы. Письма внутри Парижа штамповались с обозначением дат. Письма, отправляемые в провинции контрабандой, просто штамповались, что не позволяло их отличить от других. Когда Версаль обнаружил этот маневр, он изменил пунктир своих печатей. Мы расквитались с Парижем, отсылая важные письма без предоплаты и добывая печати из Версаля.
Если письма из Парижа еще доставлялись по адресам, то доставка писем в Париж прекратилась. Письма из провинций скапливались в Версале. Некоторые деловые люди создали конторы, где за очень высокую плату можно было добыть письма, которые следовало доставлять в Версаль. Эти люди наживались на нуждах населения, но мы не могли без них обойтись и были вынуждены закрывать на это глаза. Мы удовольствовались некоторым сокращением своей прибыли от почтовых сборов с каждого письма, разносимого внутри Парижа, без того, чтобы они имели возможность за счет этого поднять сумму, обозначенную в их рекламах.
Попытки Версаля дезорганизовать восстановленную почтовую службу несколько раз срывались благодаря бдительности двух наших инспекторов. Однако мы не смогли помешать всем их попыткам подкупа.
В начале апреля мы учредили на почте совет, состоящий из делегата, его секретаря, генерального секретаря, глав всех служб, двух инспекторов и двух старших почтальонов. Увы, зарплаты почтальонам, сторожам и сортировщикам были повышены незначительно! Ведь наши сократившиеся доходы не позволяли нам быть щедрыми.
Мы решили в чрезвычайной обстановке, если не все время, то хотя бы часть его, работать сверхурочно строго определенные часы. Пригодность работников, а также количество и качество их труда, устанавливались отныне тестами и экзаменами.
VIII
Ограниченный объем Приложения вынуждает меня сделать краткий обзор чрезвычайно интересных рассказов Фэйе и Луи Дебока о прямых налогах и Национальной типографии.
Вечером 24-го марта в ведомстве сбора прямых налогов появились Фэйе и Комбо (из Интернационала). Директор ведомства, заявив письменно, что подчиняется силе, передал им ключи. Гражданин Икс, хорошо знакомый с административной работой, живо отдал себя в распоряжение Коммуны.
Оригинальный реестр и другие материалы по сбору налогов исчезли. Решили собирать налоги согласно реестру 1869 года. Персонал сорока налоговых отделений, оценщики, сотрудники по разработке реестра разбежались. Сборщиков налогов заменили сорока гражданами, некоторыми рабочими из Интернационала, клерками из торговых домов и правительственных учреждений. Старые сотрудники ведомства, которые не дезертировали, сохранили свои места, но работали под надежным надзором. Наличие гражданина Икс способствовало возвращению многих сотрудников и налаживанию работы под новым руководством.
В ведомство прямых налогов входили: для внутренних дел – директор, главный администратор, генеральный секретарь, два помощника секретаря, начальник бюро налогов и реестров, главный счетовод, пять других счетоводов, два инспектора. Для внешней деятельности – сорок сборщиков налогов, каждому из которых помогали два-три клерка, разносчик повесток и агент с бухгалтерами в таможенном бондовом складе вина.
Раз или дважды в неделю директор делал обход отделений сбора налогов, которые инспекторы посещали каждый день. Каждый сборщик сдавал кассиру-контролеру дирекции квитанции предыдущего дня. Кассир каждый вечер докладывал администрации о поступлениях налогов и передавал в центральное платежное агентство финансового департамента все необходимое для общих расходов ведомства.
Ведомство прекратило свою деятельность субботним вечером 25-го мая. Сотня клерков, не думая о выполнении долга перед Коммуной, сформировали отряд разведчиков, пост которого организовали в пресвитерии лютеранской церкви Заготовок.
18-го марта в пять часов вечера Панди и Луи Дебок пришли с батальоном в здание Национальной типографии. К ним спустился директор Горо, попытался вступить в переговоры, затем снова поднялся в свои апартаменты. Горо воспользовался случаем, чтобы заявить о своем республиканизме. Он сказал, что был редактором газеты «Националь» и что движение 18-го марта не имеет разумного обоснования. Ему дали несколько дней для устранения от дел.
Весь персонал типографии остался на местах, за исключением директора, его заместителя, контролера и начальника производства Феликса Деренемесни, которого не любили из-за грубости и несправедливости. Распространялись слухи, будто у ЦК нет денег и что рабочим нечем платить. Дебок ответил на вопросы по распорядку рабочего дня и от имени ЦК заверил сотрудников типографии в том, что им будет выплачиваться зарплата.
В конце марта все служащие и начальники цехов, по приказу Версаля, покинули типографию после получения зарплаты. Новый директор воспользовался этим, чтобы заменить их мастерами, выбранных самими рабочими мастерских. Места управляющих типографией замещались по конкурсу. Так как администрация улицы Пажевин чинила препятствия расклеиванию указов и прокламаций, Дебок порекомендовал рабочим выбрать расклейщиков из своей среды. Они так и поступили. Им повысили зарплаты на 25 процентов, а типография сберегала 200 франков в день.
Большинство зарплат значительно сократили, клеркам же низшего звена и рабочим зарплаты повысили. 18-го марта сохранялась двухнедельная задолженность по зарплате рабочим и недельная – служащим. Коммуна погасила эти задолженности. Победоносные версальцы отказывались погашать задолженность рабочим в несколько дней. Вместе с тем версальская администрация нашла оборудование в рабочем состоянии и полном порядке.
Месячные расходы типографии перед 18-м марта достигли 120 000 франков, из которых 23 000 уходило на зарплаты функционеров, служащих и т.д. После этой даты расходы не превышали 20 000 франков в неделю, включая расходы на рекламу.
После падения Коммуны Республиканский союз заявил через газеты, что он спас Архив и Национальную типографию от поджога. Это была ложь, что подтверждается приказом Архиву от 24-го мая, отданному по просьбе Дебока.
Приказ. – Архив не жечь. – Полковник, принявший командование над ратушей, Панди.
Что касается типографии, Дебок находился в ней вплоть до вторжения версальцев на территорию квартала. Ночью, 24-го мая, он послал курьера за инструкциями Комитета общественной безопасности в отношении документов, газет и статей, необходимых для составления газеты «Офисиель». На следующий день, Дебок, не получивший ответа, отбыл в связи с усилением давления наступавших версальцев в Бельвиль, где, по его приказу, были отпечатаны три прокламации или плаката.
IХ
Несомненно, коммунальный принцип оказывал сильное влияние сам по себе, если Коммуна продержалась шестьдесят дней против таких безумцев. («За кулисами Коммуны», журнал «Фрейзер», декабрь 1872 г.)
Победить было так легко и просто, что потребовалась двойная доза тщеславия и невежества, которой были набиты мозги большинства деятелей Коммуны, чтобы лишить народ этой победы. (Парижская Коммуна 1871 г., журнал «Фрейзер», март, 1873 г.)
Он (Делеклюз) лишь однажды посмел бросить вызов мне в лицо, но это доставило ему столько неудобства, и он вышел из этого таким ушибленным, что в будущем ограничивался заговорами против нас за моей спиной, в то время как при встрече лицом к лицу выглядел возможно более цивильным. («За кулисами Коммуны», журнал «Фрейзер», декабрь 1872 г.)
Х
Во время суда над членами Коммуны адвокат Асси зачитал письмо, которое прислали его клиенту пленные в Германии.
«Гражданин Асси. – Итак, вы вместе с ЦК пьяниц больше не задумываетесь о том, что мы устали от вашего фарса, ваших бесцельных и бесконечных интриг… Берегитесь, подонки! Вас ожидают все возможные провалы, ваши действия, лишенные здравого смысла и знаний, навлекут на вас ненависть пленных, содержащихся в Германии, а также суровое и беспощадное наказание со стороны достойных представителей всей Франции. Перейдя через границу, последний из пленных пойдет и вонзит в преступное сердце кинжал, что обезопасит законное правительство. Готовьтесь к выполнению приговора, который вам вынесли все пленные в Германии…. Смерть мятежникам! Смерть проклятому ЦК! Трепещите, разбойники!»
Прочитано и одобрено всеми пленными в Магдебурге, Эрфурте, Кобленце, Майнце и т.д.
Далее следует подпись.
ХI
В одном из донесений Ларока, в частности, говорилось:
Посылаю вам имена друзей порядка и агентов, которые оказали неоценимые услуги. Жюль Массе, П. Вердье, Сигизмунд, Гайе, Таржест, Онобед, Туссэ, Артур Сейон, Жулия Франсиск Балтид, Э. Филипс, Салювикт, Маньо, Дульсан (42-ой батальон), Ролля, Верокс (семинарист), Д’Онтам, Сомме, Кремонати, Ташер де ля Пажери, Жозефина Легро, Юпитер (полицейский агент), управляющий кафе «Суэд», владелец кафе «Мадрид», Люсия, Арманс, Амели, маленькая Селестина из кафе «Принс», Камила и Лаура (кафе «Петерс»), мадам Вальди (предместье Сен-Жермен), Линасс (пивовар).
ХII
Вот, что произошло между Комитетом общественной безопасности и Домбровским. (Выдержка из письма, адресованного автору членом Комитета общественной безопасности):
Последний однажды пришел к нам и сообщил, что версальцы через одного из офицеров (Ицажи) связались с ним и предложили назначить встречу. Он спросил, можно ли извлечь из этого какую-нибудь пользу для Коммуны. Мы решили позволить ему встречу при условии, что он расскажет нам обо всем, что происходило. Тем вечером мы поручили своему человеку следить за генералом и арестовать его, если он сделает врагу неприемлемые уступки. С этого времени за Домбровским тщательно следили – благодаря этому наблюдению его не переманили версальцы, которые подставили ему женщину, призванную заманить его в окрестности Люксембурга – я заявляю, мы не узнали ничего такого, что могло бы подорвать доверие к нему.
На следующий день он пришел и рассказал, что ему предложили миллион при условии сдачи им одних из ворот города. Он сообщил нам имена тех, кого видел. Среди прочих был кондитер с площади Биржи (адрес взяткодателей: улица Мишодьер 8). Он назначил встречу на следующий день…. Домбровский объяснил, как он мог бы заманить несколько тысяч версальцев в Париж, чтобы захватить их в плен. Пья и я возражали против этого плана. Он не настаивал, но попросил, чтобы ему предоставили на следующий день 20 000 человек и несколько гаубиц. Он решил неожиданно атаковать версальцев, дислоцировавшихся вблизи укреплений…. Вместо 20 000 ему смогли выделить 3-4 тысячи человек, а вместо 500 артиллеристов – только 50.
ХIII
Выдержки из отчета муниципальному совету Тулузы делегатов, посланных в Версаль к Тьеру, а также к депутатам крайне Левой, сделавшим запрос относительно сложившегося положения.
Мы пошли потом за информацией к членам крайне Левой, Мартину Бернару, компаньону и другу Барбеса, Луи Блану, Шельшеру и т.д.
Луи Блан снабдил нас наиболее точной информацией. Бесполезно, сказал он, пытаться вновь достичь примирения. С обеих сторон слишком много вражды. Кроме того, с кем говорить в Париже? Эти разномастные и враждебные силы спорят из-за власти.
Во-первых, Коммуна, продукт выборов с крайне ограниченным числом избирателей. В нее входит, главным образом, неизвестные люди сомнительных способностей и, порой, сомнительной чести.
Во-вторых, Комитет общественной безопасности, назначенный Коммуной, но вскоре порвавший с ней из-за стремления к диктаторскому правлению.
В-третьих, Центральный Комитет, сформированный во время осады и состоящий, главным образом, из агентов Интернационала. Его интересуют исключительно космополитические интересы и очень мало интересы Парижа и Франции. Именно этот ЦК распоряжается пушками и амуницией, словом, почти всеми материальными ресурсами.
Ко всему этому, следует добавить влияние бонапартистов и пруссаков, воздействие которых в большей или меньшей степени легко проследить в деятельности всех трех сил.
Парижское восстание (продолжа Луи Блан) легитимно по своим мотивам и первейшей цели – в требовании муниципальных выборов в Париже. Но вмешательство ЦК и его претензии править всеми другими общинами Республики, резко изменило характер восстания. Наконец, мятеж в присутствии прусской армии, готовой вступить в Париж, если Коммуна победит, в любом случае заслуживает осуждения, и должно быть осуждено каждым республиканцем. Вот почему мэры Парижа, Левая Ассамблеи и крайне Левая без всяких колебаний протестовали против восстания, которое могло стать преступным из-за присутствия прусской армии и других обстоятельств.
Мартин Бернар использовал тот же язык и почти те же выражения. – Если бы Барбес был жив, - говорил он, - то его душа не выдержала бы такого, он также осудил бы это фатальное восстание.
Все другие лица, с которыми нам удалось повидаться – Анри Мартин, Бартелеми Сен Илер, Гумбер, Виктор Лефранк и т.д. – говорили в том же ключе, и это единодушие не могло не произвести на нас глубкого впечатления.
(Тьер и Жюль Фавр клеветали на Париж не меньше, чем Луи Блан. Первый из них пишет в «Расследовании событий 18-го марта», т. II, стр. 15: «Неверно, как утверждают, что у меня были большие трудности с прусскими властями относительно Коммуны, или что они питали какое-то пристрастие к ней». Жюль Фавр, т. II, стр. 49: «Я не заметил ничего, что могло бы побудить меня обвинить бонапартистов или Пруссию. Генерал Трошю ошибся. Я не заметил ничего, что могло бы побудить меня обвинить бонапартистов в провоцировании событий 18-го марта. После восстания 18-го марта я тратил время на то, чтобы отвергать предложения пруссаками помощи в свержении Коммуны».)
ХIV
Текст копии донесения версальскому генштабу:
Пароль подделывали 17-го, 18-го и 19-го марта. Мы делали это в Версале (корпус генерала Дуэ).
Как я уже сообщал вам, произошел взрыв в пороховых погребах Рапп. Несколько убитых и много раненых.
Комиссар полиции Комиссии безопасности произвел около сорока арестов. Число арестованных по делу о взрыве оценивается цифрой около 125.
Коммуна арестовала сержанта Туссэ (3-я батарея 2-го дивизиона). Говорят, что этот храбрый сержант расстрелян.
Согласно нашим сведениям, больных вывезли либо за день, или утром в день катастрофы в отеле «Инвалид». Ранее в этот день были отправлены по домам не мужчины, а работницы.
Представитель Аудиторской службы больницы Грос-Гэйу, Бернар, вел себя очень хорошо.
Я рекомендовал господину министру Жанвира, Берталона, Модви, Морелли и Сигизмунда. Они пользуются блестящей репутацией.
Они хотят в награду крест или существенное вознаграждение.
Услуги по связи оказывали мадам Броссе и мадмуазель Жиро. В доме последней я скрывался восемь дней, когда меня разыскивали агенты Риго.
Эта женщина весьма предана. Проживает в квартале Грос Гэйу, на улице Доминик предместья Сен-Жермен. Она – дочь отставного офицера. Была бы рада владеть табачной лавкой. (Донесение командира Жеррийе, бывший командир эскадрона).
ХV
Убедительное подтверждение этого факта дал М.Е. Белгран, директор Службы государственных дорог перед Комиссией по расследованию событий 18-го марта. (т. III, стр. 352-353):
Мятежники не покушались на коллектор. Короче говоря, я могу подтвердить, что с 18-го марта до вступления войск в Париж против коллектора не предпринималось никаких диверсий, что там не сооружалось никаких камер, что туда не помещалось никаких воспламеняющихся и взрывчатых веществ, не было там проводов проводов с целью подорвать мины или поджечь воспламеняющиеся вещества.
ХVI
«Бьен Паблик», печатный орган Тьера, редактировавшийся Вригно, в выпуску от 23-го июня 1871 года писал:
Весь Париж сохранил память о той ужасной бомбардировке с Монмартра холма Шомон, Бельвиля и Пер-Лашез в течение последних трех дней гражданской войны. Вот несколько точных подробностей о том, что происходило тогда на вершине холма, за батареями на улице Розьер 6.
В этом печально известном доме был учрежден чрезвычайный трибунал под председательством капитана Шассера. Когда жители квартала стали соревноваться друг с другом в охоте на мятежников, происходили многочисленные аресты. По доставке пленных, их допрашивали.
Их ставили на колени, с непокрытыми головами, в полной тишине перед стеной, у подножья которой умертвили несчастных генералов Леконта и Клемент-Тома. Они оставались в таком положении несколько часов, пока не приходили другие пленники, чтобы занять их места. Через короткое время для преподнесения урока, возможно, жестокого для публичного покаяния, пленникам разрешали сесть в тени, но всегда напротив стены, чтобы они приготовились к смерти, и вскоре после этого главных преступников расстреливали.
Их уводили на склон холма в нескольких шагах, в место, где во время осады располагалась батарея, державшая под прицелом дорогу в Сен-Дени. Именно сюда привели Варлена, которого с трудом удавалось защитить от насилия толпы. Варлен назвал свое имя и не пытался избегнуть участи, которая его ожидала. Он встретил смерть отважно. В.Б.
ХVII
Днем раньше, в пять часов, в то время, когда на авеню Виктория прибыл груз военного ведомства из ратуши, на двух охранников, несших сундук, напал неизвестный с топориком. Он был одет в блузу и носил кепку. Один из федералов был убит. Убийца, которого немедленно схватили, закричал: - Вам конец! Ваша песенка спета! Отдайте топор, и я начну снова. – Комиссар полиции ратуши нашел у этого безумца газеты и удостоверение, свидетельствующее, что он раньше служил городовым.
Вечером во вторник в ратушу пришел за приказами человек в форме офицера свободного корпуса. Командир этого корпуса вошел в холл и увидел этого офицера. Не узнав неизвестного, он спросил его имя. Тот смутился. – Вы не из нашего корпуса, - сказал командир. Неизвестного арестовали и нашли у него версальские инструкции и приказы.
Измена принимала различные формы. В то же утро в Бельвиле, на Праздничной площади Ранвир и Франкель услышали барабанную дробь, передававшую национальным гвардейцам приказ не покидать свои округа. Ранвир, допросивший барабанщика, выяснил, что приказ исходил от генерала Биссона.
ХVIII
Полковник Гаййар, начальник военных тюрем, допрошенный Комиссией расследования по вопросу о ценностях, найденных мятежниками, ответил: - На этот счет я не могу вам сообщить что-либо. Имелись ценности, не отосланные в Версаль. Несколько дней назад я встретился с датским священником. Он пришел выяснить, куда делась сумма в 100 000 франков, похищенная у одного из его соотечественников, которого застрелили возле ратуши. Его духовник сказал, что не мог ничего узнать об этом. В Париже происходили многие события, о которых нам ничего неизвестно. – (Расследование событий 18-го марта, полковник Гаййар, т. 2, стр. 246.)
ХIХ
Узнаем ли мы когда-либо обо всех спекулянтах, торговцах без всяких товаров, людей на грани банкротства, которые воспользовались пожарами, чтобы сводить счеты с Коммуной? Как много среди них кричали: - Смерть! - в то время как сами подливали бензина в огонь.
10-го марта 1877 года суд ассизов Сены приговорил к десяти годам каторги обанкротившегося бонапартиста, Приер де ла Комба, признанного виновным в поджоге своего дома с целью получить большую компенсацию от страховых компаний. Он подготовил свое преступление с большим хладнокровием, покрасил стены напитал занавески бензином, убедился в наличии девяти различных очагов пожара. Его отец, бывший мэр первого округа, обанкротился на 1 800 000 франков, и во время краха Империи состоялось несколько процессов по делу о его банкротстве. Теперь, 24-го мая 1871 года, были уничтожены дом обвиняемого на улице Лувр, дом отца на улице Риволи, дом агента на бульваре Севастополь. В этом тройном пожаре сгорели бухгалтерские книги и документы. Этот факт упомянули мельком в суде ассизов, его председатель ограничился замечанием, что факт был странным. Он избегал тщательного допроса Приера. Как известно, председатели судов ассизов обычно не утруждают себя анализом прошлой жизни обвиняемых.
Причина столь необычной сдержанности заключается в том, что не следовало бросать тень на армию и военные трибуналы, которые расстреливали и осуждали некоторых поджигательниц за поджоги тех самых домов, которые уничтожил Приер де Ла Комб.
ХХ
О гибели Мильера так рассказывал Луи Мийе, генеральный советник Дордони, муниципальный советник Периго и депутат Палаты от Бордо.
С улицы Вожирар, слева от нас, вышел пикет солдат. Они двигались в две шеренги. Между ними шел Мильер.
Он был одет точно так же, каким его видел несколькими месяцами раньше в Бордо на трибуне Ассамблеи и в республиканском цирке – в черных брюках, темно-синем пальто, застегнутом наглухо, в шляпе с высокой тульей.
Пикет остановился перед дверьми Люксембургского дворца. Один из солдат, державший ружье за кончик ствола, крикнул: - Это я его задержал! Я и вправе его расстрелять! – Вокруг находилась сотня людей обоих полов и разных возрастов. Многие орали: - Смерть ему! Расстреляйте его!
Гвардеец с трехцветной повязкой на руке взял Мильера за запястье, подвел к углу здания справа, поставил против стены и отступил. Мильер снял пальто, поместил шляпу на пьедестал колонны, скрестил руки на груди и стал смотреть на солдат спокойно и хладнокровно. Он ждал.
Солдат вокруг нас расспрашивали. - Кто это? – спросили одного из них. – Это мэр, - услышал я ответ.
Из Люксембургского дворца вышел священник. На нем была ряса прямого покроя и высокая шляпа. Подойдя к Мильеру, он сказал несколько слов и указал пальцем на небеса.
Без всякой бравады, но твердо и спокойно Мильер, видимо, поблагодарил его и потряс головой в знак отказа. Священник удалился.
Из дворца вышли два офицера и обратились к пленнику. Один из них, который, видимо, подчинялся первому, поговорил с Мильером минуту или две. Мы слышали голоса, не различая слов. Затем я услышал команду: - В Пантеон!
Пикет построился вокруг Мильера, который натянул свою шляпу. Весь строй стал подниматься по улице Вожирар в направлении Пантеона.
Мы прибыли к ограде в одно время с пикетом. Дверь открылась и закрылась за ними. Поместив ноги между стойками каменной балюстрады, я ухватился обеими руками за верхние перила. Я видел их сверху, поскольку перила были низкими. Рядом со мной солдат, часовой внутренней службы, разговаривал с проститутками, расспрашивавшими его. Меня касались его локти, опиравшиеся на перила.
Пикет солдат остановился, почти упершись в закрытую дверь. Мильера провели между двумя колоннами в центре. Прибыв на место своей гибели, и поднявшись на последнюю ступеньку лестницы, он обменялся несколькими словами с офицером. Порывшись в кармане пальто, которое расстегнул, он вынул какую-то вещь, думаю письмо, и вручил его офицеру вместе с часами и медальоном. Офицер взял вещи, и поставил Мильера так, чтобы его можно было застрелить со спины. Мильер резко развернулся, и со скрещенными руками встал лицом к солдатам. Это был единственный жест негодования или гнева, который я заметил.
Прозвучало еще несколько слов. Видимо, Мильер отказался подчиниться приказу. Офицер спустился с лестницы. Мгновеньем позже солдат схватил человека, обреченного на гибель, за плечи и заставил его стать на колени.
Пока в него целилась половина ружей расстрельного взвода. Другие солдаты держали ружья в руках. В это время, предвидя близкий конец, Мильер трижды воскликнул: - Да здравствует Республика!
Офицер, подойдя к пикету, приказал поднять ружья, которые солдаты поспешно опустили. Затем он показал саблей, как будет отдан приказ стрелять.
- Да здравствует народ! Да здравствует человечество! - воскликнул Мильер.
Часовой, чьи локти касались моей руки, прореагировал на эти слова фразой: - Мы еще беспокоимся о гребанном человечестве! – Я едва расслышал эту фразу, когда Мильер пал, словно пораженный ударом грома.
Военный, который, как полагаю, был из числа унтер-офицеров, поднялся по ступенькам, опустил ствол ружья и выстрелил в упор в левый висок Мильера. Выстрел заставил голову Мильера подпрыгнуть и отпрянуть назад. Капли дождя били его лицо в течение три четверти часа, на нем запечатлелись следы пороха.
Он лежал на боку со сцепленными руками, в результате падения его одежда растрепалась в беспорядке. Почерневшая голова, будто взорвавшаяся, глядела на фронтон памятника. Труп выглядел ужасно…
Мадам Мильер инициировала судебное расследование против капитана Гарсена, убийцы мужа. Оно было прервано следующим письмом:
Версаль
30-го июня 1873 года
Капитан генштаба Гарсен, служащий при 2-м корпусе, выполнял во время второй осады Парижа лишь приказы вышестоящих инстанций. Поэтому он не несет ответственности за действия, обусловленные этими приказами. Ответственность несут исключительно те, кто отдавали эти приказы.
Военный министр
Де Жиссе
ХХI
К перечню невинных жертв гражданских конфликтов мы вынуждены, к сожалению, прибавить имя врача, двадцатисемилетнего молодого человека.
Доктор Фано с самого начала войны работал Международных полевых госпиталях. В течение всей осады он не прекращал оказывать раненым помощь с неослабевающим рвением.
После революции 18-го марта он остался в Париже и возобновил работу в полевых госпиталях.
25-го мая он выполнял свои функции в Большой семинарии Св. Сульпиция, где федералы организовали полевой госпиталь.
Когда версальцы овладели перекрестком Круа-Руж, они продвинулись до площади, где расположена семинария.
Рота солдат вломилась в дверь семинарии, над которой развевался флаг Женевы.
Командовавший ротой офицер потребовал разговора с главой госпиталя. Доктор Фано представился ему.
- Здесь есть федералы? – спросил офицер.
У меня только раненые, - ответил Фано, - они федералы, но находятся в госпитале уже несколько дней.
В момент разговора из одного окна первого этажа прозвучал выстрел, ранивший солдата.
Выстрел произвел один из раненых федералов, который пробрался от кровати к окну. (Этот более чем фантасмагорический инцидент, призванный обелить армию, придумала газета «Век». – Лиссагарэ.)
Взбешенный офицер немедленно накинулся на Фано, крича: - Вы лжете, вы устроили нам засаду. Вы - сторонник этих негодяев, будете расстреляны.
Фано понял, что оправдываться бесполезно, он не сопротивлялся, когда его потащили на расстрел.
Через несколько минут несчастный молодой человек пал, сраженный десятью пулями.
Фано нам известен, и мы можем подтвердить, что он был далек от симпатий к Коммуне, сожалел о фатальных ошибках коммунаров и с нетерпением ожидал восстановления порядка. («Век».)
ХХII
В «Националь» от 29-го мая опубликовано следующее письмо:
Париж, 28-го мая
Месье, в прошлую пятницу в то время, когда подбирали трупы на бульваре Сен-Мишель, некоторые лица от девятнадцати до двадцати пяти лет, одетые весьма прилично, развлекались с женщинами легкого поведения в кафе рядом с бульваром, предаваясь бурному веселью. – Примите господин редактор мои заверения в искреннем уважении и т.д.
Бульвар Д’Денфер
Подпись: Дюамель.
Подобные факты происходили каждый день.
Версальская газета «Париж», закрывавшаяся Коммуной, писала:
«Манеры, в которых население Парижа проявляло вчера свое удовлетворение, были более чем фривольными. Мы опасаемся, что с течением времени положение усугубится. Париж пребывает в праздничном настроении, которое, к сожалению, неуместно. С таким настроением следует покончить, если мы не хотим, чтобы нас назвали упадочными парижанами».
Затем следовала цитата из Тацита:
«Однако в утро этой ужасной битвы, даже до ее полного окончания, выродившийся и продажный Рим стал снова погружаться в этот сладострастный омут, который разрушал его тело и осквернял душу. – Здесь война и кровь, там бани и развлечения».
ХХIII
По признанию версальских газет, на кладбище Пер-Лашез было погребено 1 600 пленных.
Газета «Национальное мнение» от 10-го июня писала:
Мы не можем покинуть Пер-Лашез, не бросив сострадательный христианский взгляд на те глубокие траншеи, где лежат вперемежку мятежники, плененные силой оружия, или те, которые не пожелали сдаться.
Они искупили свое преступное безрассудство став жертвами упрощенного правосудия. Пусть Господь сжалится над ними!
Давайте проясним, между тем, преувеличенные слухи, которые распространялись по поводу казней в Пер-Лашез и окрестностях.
Опираясь на надежный источник, мы берем на себя смелость официально заявить, что на кладбище захоронено в целом 1 600 человек, расстрелянных или убитых в бою.
Но вот что рассказал мне о казнях в Ла Рокетт очевидец, едва избежавший гибели:
«Я вернулся домой субботу вечером. Воскресным утром я попал в облаву, пересекая бульвар Принца Евгения. Нас привели в Ла Рокетт. У входа стоял командир батальона. Он окидывал нас взглядом, затем говорил, подкрепляя слова кивком головы: - Направо – или – Налево. – Меня отправили налево. – С вами все решено, - сказали нам солдаты, - вы, канальи, будете расстреляны! – Нам приказали выбросить спички, если у кого-нибудь они были, а потом идти дальше.
Я шел последним в шеренге рядом с сержантом, который нас сопровождал. Он взглянул на меня и спросил: - Вы кто? – Профессор. Меня взяли утром, когда я вышел из дома. – Мое произношение и элегантный костюм, несомненно, произвели на него впечатление, поскольку он спросил: - У вас есть какие-нибудь документы? – Да. – Пойдемте! – Он подвел меня к командиру батальона. – Шеф, - сказал он, - произошла ошибка. У этого молодого человека имеются документы. – Хорошо, - ответил офицер, не глядя на меня, - направо.
Сержант увел меня. Пока мы шли, он объяснил, что пленники, отряженные налево, расстреливались. Мы уже подошли к двери направо, когда сзади подбежал солдат и крикнул: - Сержант, комендант сказал, чтобы вы вернули этого человека налево.
Изнеможение, удрученность роковой переменой судьбы, слабость из-за столь мучительных переживаний лишили меня сил для борьбы за сохранение жизни. – Ладно, расстреливайте, - сказал я сержанту, - для вас это будет лишь очередное преступление! Только верните документы моей семье. – Я повернул налево.
Я уже подходил к длинной шеренге людей, выстроившихся вдоль стены. Другие лежали на земле. Напротив них три священника читали из своих требников заупокойные молитвы. Еще несколько шагов, и я был бы расстрелян, но вдруг меня схватили за руку. Это был мой сержант. Он насильно потащил меня к офицеру. – Комендант, - сказал он, - этого человека нельзя расстреливать. У него есть документы! – Дайте взглянуть, - сказал офицер. Я передал ему свой бумажник, в котором хранилось мое удостоверение сотрудника министерства торговли во время первой осады. – Направо, - распорядился комендант.
Вскоре на правой стороне оказалось более 3 000 пленников. Все воскресенье и, отчасти, ночью рядом с нами звучали выстрелы. В понедельник утром пришел взвод солдат. – Пятьдесят человек, - вызвал сержант. Мы подумали, что нас поведут на расстрел отдельными партиями, поэтому никто не шелохнулся. Солдаты отобрали пятьдесят человек, попавшимся им на глаза. Я попал в их число. Нас повели на печально известную левую сторону.
Некоторое время, показавшееся нам бесконечным, мы видели груды трупов. – Подберите этот хлам, - сказали нам сержанты, - и погрузите его на телеги. – Мы собирали окровавленные и грязные трупы. Солдаты зловеще шутили: - Гляди, какие они скорчили гримасы, - говорили они, - давили каблуками некоторые лица. Мне показалось, что попадались еще живые жертвы расстрелов. Мы обращали на это внимание солдат, но они отвечали: - Валяйте, валяйте, работайте! – Некоторые люди, несомненно, умерли уже под землей. Мы погрузили на телеги 1 907 трупов».
Газета «Либерте» от 4-го июня писала:
Начальник тюрьмы Ла Рокетт во время Коммуны и его прислужники были расстреляны на месте своих преступлений.
Для других гвардейцев, арестованных в окрестностях в количестве 4 000 человек, организовали временный трибунал в самой Ла Ракетт. Первый допрос поручили провести комиссару полиции и полицейским агентам. Тех, кого приговорили к расстрелу, отправили внутрь тюрьмы. Их застрелили в затылок, когда они шли в указанном направлении. Их трупы свалили в ближайшие груды. Все это были монстры с бандитскими лицами, попадались, к сожалению, исключения.
ХХIV
Во время суда над членами Совета Коммуны до третьего заседания трибунала в Версале прибыл для дачи показаний против Журде некий Габриэль Оссуде. По его словам, он был причастен к аресту коммунара в качестве мэра седьмого округа, а когда полковник Мерлин, как председатель суда, видимо, изумился, что такие функции были возложены на гражданское лицо, господин Оссуде пустился в подробные разъяснения, которые я помню в деталях.
Он заявил, что к концу существования Коммуны в виду раннего вступления войск в Париж версальские власти учредили чрезвычайные суды. Заранее были намечены места заседаний чрезвычайных трибуналов, так же как пределы их юрисдикций. Он (Габриэль Оссуде) принял назначение от самого Тьера, хотя не имел никакого воинского звания. Но он был капитаном семнадцатого батальона Национальной гвардии. (Письмо Улисса, «Раппель» от 19-го марта 1877 г.)
ХХV
Близ Военной школы в тот момент происходила впечатляющая сцена. Туда вели постоянным потоком пленных, и судебные приговоры им были предопределены. Они предполагали только расстрел. («Век» от 28-го мая.)
Трибуналы функционировали в нескольких местах Парижа с небывалой активностью. В казармах Лобау, в Военной школе, постоянно слышались выстрелы. Там сводились счеты с негодяями, которые открыто участвовали в сражении. («Либерте» от 30-го мая)
С утра (воскресенье 28-го мая) вокруг театра (Шателе) формировался мощный кордон. Здесь беспрерывно работал военный трибунал. Время от времени выходила группа из пятнадцати-двадцати человек, состоявшая из национальных гвардейцев, штатских лиц, женщин и детей от пятнадцати до шестнадцати лет.
Этих людей приговорили к смерти. Они идут по двое в сопровождении взвода стрелков, которые вели и замыкали шествие. Оно поднимается к Кэ де Грев и входит в расположение Республиканских казарм на площади Лобау. Через минуту оттуда слышатся выстрелы. Это выполняется приговор военного трибунала.
Отделение стрелков возвращается в Шателе за другими пленниками. Звуки выстрелов, видимо, очень волнуют толпу. (Газета «Деба» от 30 мая 1871 года).
ХХVI
Бельгийская буржуазная газета «Эрод», одна из наиболее яростных противниц Коммуны, позволила привести на своих страницах следующее признание.
Большинство встретило смерть как арабы после битвы. Равнодушно, без выражения презрения, ненависти, гнева и оскорблений в адрес палачей.
Все солдаты, принимавшие участие в казнях, когда их расспрашивали, были единодушны в своих оценках.
Один из них рассказывал мне: - Мы расстреляли в Пасси около сорока этих каналий. Они все умирали как воины. Некоторые стояли, выпрямившись, скрестив руки на груди. Другие обнажали грудь и кричали нам: - Стреляйте! Мы не боимся смерти!
Ни один из тех, кого мы расстреливали, не испытывал дрожи. Особенно, запомнился один артиллерист, который один нанес нам больше потерь, чем целый батальон. Он один обслуживал орудие. Три четверти часа он осыпал нас шрапнелью, убил и ранил несколько моих товарищей. Наконец, мы одолели его. Мы окружили баррикаду.
Я еще могу представить его. Это был человек крепкого сложения. В течение трех четвертей часа, которые он провел за стрельбой из орудия, с него градом катился пот. – Теперь пришла ваша очередь, - говорил он нам. – Я заслужил расстрел, но я умру достойно.
Другой солдат из корпуса генерала Клиншана рассказывал, как его рота вела на крепостной вал восемьдесят четыре мятежника, захваченных при оружии.
Они все выстроились так, словно собрались на зарядку.
Ни один не дрогнул. Один из них, красавец, в брюках из добротной ткани, заправленных в сапоги, и поясом зуава вокруг талии, спокойно говорил нам: - Цельтесь мне в грудь, старайтесь не попасть в голову. – Мы сделали залп, который снес, однако, бедняге полчерепа. Функционер из Версаля сообщил мне следующее:
Воскресенье я посвятил экскурсии по Парижу. Проходил мимо театра «Шателе» к дымящимся руинам ратуши, когда меня окружил и понес поток толпы, следовавшей за конвоем пленных. Я обнаружил в них тех самых людей, которых видел в батальонах во время осады Парижа. Почти все они казались мне рабочими.
Их лица не выдавали ни отчаяния, ни упадка духа, ни эмоций. Они шли твердым, решительным шагом и казались настолько равнодушными к своей судьбе, что мне показалось, их освободят. Я ошибался. Этих людей схватили утром в Менилмонтане, они знали, куда их ведут. Прибыв в казармы Лобау, кавалерийские офицеры, возглавлявшие эскорт, образовали полукруг и воспрепятствовали любопытным войти.
ХХVII
Один из наиболее подлых крикунов Версаля, Франциск Сарси, писал в «Голуа» от 13-го июня:
Люди, весьма здравомыслящие, в суждениях и словах которых я не могу усомниться, рассказывали мне с изумлением, смешанным с ужасом, о сценах, которые они видели собственными глазами. Их рассказы заставили меня призадуматься.
Молодые привлекательные женщины, одетые в шелковые платья, выглядывали на улицу с револьверами в руках, беспорядочно стреляя. Потом они говорили с горделивым видом, на повышенных тонах и с глазами, полными ненависти: - Застрелите нас сразу! – Одну из них, застигнутую в доме, из окон которого они стреляли, собрались было связать для отправки в Версаль и суда.
- Давайте, - сказала она, - избавьте меня от неприятностей поездки! – Став напротив стены с распростертыми руками и обнаженной грудью, она делала вид, что молит о смерти.
Все те, кого расстреливали скопом обозленные солдаты, умирали, выкрикивая оскорбления с презрительным смехом, подобно мученицам, жертвующим собой ради выполнения священного долга.
ХХVIII
Во время рассмотрения в дела против Распайя (сына) в 1876 году в связи с его памфлетом за амнистию, в суде зачитали следующее письмо сенатора Эрве де Сэси.
По мотивам, затрагивающим личные интересы разных людей, я не могу пересказывать в этом письме то, что сообщил вам устно в обстоятельствах, о которых вы мне напомнили. Однако хочу откликнуться на ваше любезное приглашение тем, что повторю в письме слова, которые послужили поводом для несправедливого приказа, поставившего под угрозу жизнь господина Сернуши в тот день, когда войска овладели тюрьмами Сент-Пелажи и Жарден де Плант.
Эти слова произнес дивизионный генерал, отдавший приказ о массовых казнях. Узнав о том, что Сернуши препровожден в тюрьму, у дверей которых я видел его карету, он сказал одному лицу, имя которого я не могу назвать: - Ба! Да это Сернуши, внесший 100 000 франков против плебисцита. Возвращайтесь в тюрьму, и пусть его расстреляют в течение пяти минут.
Пять минут было бы достаточно, чтобы курьер с приказом вошел в тюрьму со стороны Седр дю Жюссе, откуда генерал наблюдал течение боя.
Сначала я не понял смысл этой фразы, но через несколько мгновений осознал, что они выражали политическую месть, от которой Сернуши должен был погибнуть в ближайшее время за то, что внес 100 000 франков на пропаганду оппозиции во время последнего плебисцита Империи.
В крайнем возмущении тем, что слышал, мне удалось по счастливой случайности предать огласке инцидент, чему обреченная жертва обязана своим спасением.
Таковы подробности, которые я могу вам сообщить.
Подпись: Эрве де Сэси.
ХХIХ
Выдержка из «Эхо де ла Дордонь» от 19-го июня 1871 года.
Некоторые газеты Парижа подхватили версию о том, будто Тони Муалена приговорили к смерти и расстреляли за то, что обнаружили с оружием в руках 27-го мая. Это сообщение не вполне корректно.
Единственное, что вменили в вину Тони Муалену, это захват мэрии своего округа 18-го марта, что, отчасти, послужило сигналом к мятежу. Ему предъявили подобие приказа об увольнении, который он передал в тот день господину Эриссону, смещенному мэру. Никакие свидетели не заслушивались.
Муален признал этот факт. Затем он добавил, что выполнял функции мэра едва ли два дня, что по истечении этого короткого времени, почти вопреки обыкновению коммунаров, он добровольно прекратил посещения мэрии, где его немедленно заменили.
Трибунал попросил Муалена рассказать, что он делал со времени вступления в Париж версальских войск. Он сообщил, что прятался у своего друга с утра в понедельник до вечера в субботу, поскольку был известен долгое время, особенно, благодаря суду в Блуа и своим статьям, как один из лидеров Социалистической партии, и не желал пострадать за захват мэрии восьмого округа 18-го марта из опасений скорой расправы в обстановке ожесточения первых дней. Далее он сказал, что в субботу вечером 27-го мая друг попросил своего гостя покинуть убежище, и он, обескураженный, не желая больше защищать свою свободу и саму жизнь, оставил негостеприимное жилище и вернулся домой. Там его немедленно арестовали по доносу привратника и соседей, а затем доставили на суд военного трибунала во дворце Люксембург.
Этим завершилась защитительная речь Тони Муалена, которого немедленно приговорили к смерти. Трибунал снизошел до разъяснения того, что захват мэрии, единственное обвинение, которое ему можно было предъявить, не заслуживал смертного приговора, но то, что он был одним из лидеров Социалистической партии, представляло угрозу ввиду его способностей, характера и влияния на массы. От таких людей благоразумное и мудрое правительство должно стремиться избавляться, когда для этого находится легитимное основание.
Тони Муален мог лишь удовольствоваться любезностью (sic) членов суда. Ему охотно предоставили отсрочку казни на двенадцать часов для составления завещания, написания нескольких прощальных слов отцу и, наконец, передачи своего имени женщине, которая доказала свою верность ему в ходе суда в Блуа и после него. По выполнении последнего долга Тони Муалена вывели утром 28-го мая в сад, расположенный в нескольких шагах от дворца, и расстреляли. В выдаче его тела вдове, сначала пообещав, отказали.
ХХХ
Это убийство также должно быть записано на счет Гарсена. Предоставим ему слово.
Бийорэ вначале пытался скрыть свою идентичность. Он хотел ошеломить солдата, был недюжинным атлетом…. Защищался, кипел яростью. Время для его допроса почти не было. Он стал рассказывать что-то о деньгах, место хранения которых мог указать. Говорил о 150 000 франках. Затем он осекся, чтобы сказать мне: - Вижу, вы собираетесь меня расстрелять. Бесполезно продолжать наш разговор. – Я спросил: - Вы настаиваете? – Да. – Его расстреляли. (Расследование событий 18-го марта, т. 2, стр. 234.)
ХХХI
Рассказ военврача, опубликованный в «Голуа».
Событие произошло в четверг 25-го мая, в седьмом часу вечера, на маленькой улице Претр-Сен-Жермен л’Осеруа. Валлес выходил из театра Шателе. Его выводил расстрельный взвод. На нем было черное пальто и светлые брюки с желтым отливом. Шляпы не было, на подбородке, который он недавно брил, выросла кроткая бородка с проседью.
При входе на аллею, где должен был исполниться зловещий приговор, чувство самосохранения вернуло ему силы, которые, казалось, покинули его. Он рванулся вперед, но был остановлен солдатами. Он яростно закричал: - Убийцы! – вырываясь, хватая палачей за горло, кусая их, одним словом, отчаянно сопротивляясь.
Солдаты стали проявлять нерешительность при виде столь яростной борьбы. Тогда один из них нанес Валлесу сзади столь сильный удар в поясницу прикладом ружья, что несчастный упал с глухим стоном.
Несомненно, ему сломали позвоночник. Затем в него выстрелили в упор из нескольких револьверов и проткнули тело штыками. Так как он все еще дышал, один из палачей приблизился и разрядил ему в ухо свое ружье. Часть его черепа была снесена. Тело Валлеса сбросили в канаву, чтобы оно лежало там, пока его кто-нибудь не подберет.
Только после этого подошли созерцатели этой сцены и, несмотря на обезобразившие его увечья, смогли установить его личность.
ХХХII
«Радикал» от 30 мая 1872 года опубликовал следующее письмо служителя церкви Сен-Томас д’Аквин, который во время Коммуны оказал версальцам услуги тем, что предотвратил их обстрел 80-ммиллиметровыми орудиями.
Господину, графу Дарю,
Председателю Комиссии по расследованию мятежа 18-го марта.
Версаль.
Господин председатель.
Я только что прочел в книге под названием «Парламентское расследование мятежа 18-го марта» под заголовком «Свидетельства очевидцев» следующее показание штабс-капитана Гарсена.
«Все те, которые быи арестованы с оружием в руках, расстреливались в первое время, так сказать, в пылу боя. Но когда мы овладели левым берегом, больше расстрелов не было».
В сообщении маршала Макмагона об операциях версальской армии против мятежников в Париже я нашел следующее заявление.
«Вечером 25-го мая весь левый берег был наш, также как мосты через Сену».
Свидетельство капитана Гарсена, к сожалению, противоречит истине. Через четыре дня после 25-го мая в казармах Дюпликс, расположенных на левом берегу возле Военной школы, умертвили моего сына и четырнадцать других несчастных жертв.
31-го августа я направил министру юстиции жалобу по этому поводу, точную копию которой предлагаю вам. Сообщив о фактах, касавшихся моего сына, я потребовал розыска и наказания преступников.
До настоящего времени закон остается глухим к моему требованию, несмотря на широкую его огласку в связи с исчезновением моего ребенка.
Если все происходило так, как заявляет капитан Гарсен, то генерал, командовавший войсками на левом берегу, отдал бы приказы прекратить казни по окончании вечернего времени 25-го мая. Если бы маршал Макмагон, действительно, приказал депешей от 28-го мая приостановить все казни, как об этом объявил полковник, председательствовавший в военном трибунале, судившем членов Коммуны, то жандармский офицер по имени Ронколь, который распорядился о казнях в казармах Дюпликс, и его сообщники были бы привлечены к ответственности. Они понесли бы наказание за то, что, в нарушение приказов командования, убивали несчастных людей, не принимавших участия в уличных боях.
Но произошло ужасное событие. Утром 29-го мая, когда я сдавал пушку у церкви Сен-Томас д’Аквин, которую мы с сыном поклялись честью сохранить для государства, и ради чего рисковали жизнями, моего сына убили рядом с конюшней те, которые были обязаны его защищать.
Вследствие того, что я только что изложил, прошу вас, господин председатель, взять на себя труд опровергнуть свидетельство капитана Гарсена, которое в вопросе о казнях полностью противоречит истине.
С уважением, господин председатель и т.д.
Подпись: Ж. Лоде
Точная копия письма от 28-го марта 1872 года за номером 158 направлена графу Дарю, который подтвердил его получение.
Подпись: Ж Лоде.
Париж, 23-го мая 1872 года.
ХХХIII
Осужденные военным трибуналом на смерть люди впоследствии расстреливались в Булонском лесу. В случаях, когда число осужденных превышало десять человек, расстрельные взводы заменялись пулеметными расчетами. (Газета «Париж» от 9-го июня.)
Прогулки в Булонском лесу были запрещены.
Запрещалось входить туда без сопровождения взвода солдат, и тем более выходить оттуда. (Газета «Париж» от 15-го июня.)
ХХХIV
Один смуглый, дородный парень с копной черных волос на голове, сел на углу улицы Мира и отказался идти дальше, грозя людям кулаком и скрипя зубами. После нескольких попыток заставить его идти один из солдат потерял терпение и дважды ткнул парня штыком, требуя подняться и продолжать движение вместе со всеми. Как и ожидалось, это не возымело действия, тогда парня схватили и посадили на лошадь, с которой он быстро свалился и затем был привязан к ее хвосту и протащен по земле, подобно Брунхильде. Вскоре он ослаб от потери крови, перестал двигаться, был брошен в санитарный фургон, который повез его под крики и враждебные возгласы толпы. («Таймс» от 31-го мая.)
Другого пленника, который отказывался идти, потащили по дороге за руки и волосы. («Таймс» от 30-го мая.)
Близ парка Монсо схватили мужа и жену, приказав двигаться к Вандомской площади, до которой было полторы мили. Супруги были инвалидами и не могли идти так далеко. Женщина села на край тротуара и отказывалась сделать, хотя бы один шаг, несмотря на мольбы мужа. Она не двигалась с места, и они оба сели на колени возле друг друга, упрашивая сопровождавших жандармов пристрелить их сразу, если это должно было случиться. В них выстрелили двадцать револьверов, но они продолжали дышать. Тогда револьверы разрядили повторно, и они умерли. Жандармы поехали дальше, оставив тела убитых. («Таймс» от 29-го мая.)
ХХХV
31-го мая консервативная газета «Триколор» писала:
Воскресным утром 24-го мая в канавах Пасси было расстреляно сто одиннадцать из двух тысяч федералов. И это случилось при обстоятельствах, которые свидетельствуют о том, что (заключительные слова этой бестолковой фразы следует дать в оригинале) победа (etait entree dans toute la maturite de la situation) вступила в зрелую фазу ситуации.
- Пусть седые выйдут из строя, - скомандовал генерал Галифе, который руководил казнью. Число вышедших седоволосых федералов равнялось ста одиннадцати!
Их положение отягчало то, что они были современниками июня 1848 года.
Существует новая ретро-синоптическая теория, которая уводит нас в далекое прошлое.
Брюссельская газета «Либерте» опубликовала следующее заявление, подписанное очевидцами событий, которые происходили в Ла Муэтте 26-го мая 1871 года:
«26-го мая мы составили часть колонны пленников, которая покинула в 8 утра бульвар Малешерб и отправилась в Версаль. У замка Ла Муэтте была сделана остановка, где генерал Галифе, спустившись с лошади, прошел мимо наших рядов и отобрал часть пленников. Он указал солдатам на 83 мужчин и трех женщин. Их отвели к насыпи укреплений и расстреляли на наших глазах. После этого генерал сказал нам: - Меня зовут Галифе. Ваши газеты в Париже меня достаточно ославили. Теперь я беру реванш.
Оттуда мы пошли в Версаль. Во время этого перехода нам пришлось снова наблюдать ужасающие казни двух женщин и трех мужчин, которые, упав от истощения, не могли поспеть за колонной, и были заколоты штыками городовыми, сопровождавшими колонну».
Под заявлением стояли подписи двенадцати человек с указанием профессий и адресов.
Колонна пленников остановилась на авеню Урик и выстроилась по четыре-пять человек в шеренги на тротуаре у дороги. Генерал, маркиз де Галифе и члены его штаба спешились и стали производить осмотр строй пленников слева и вблизи от того места, где стоял я. Медленно двигаясь вдоль рядов, словно инспектируя их, генерал периодически останавливался и хлопал человека по плечу или вызывал его из заднего ряда. В большинстве случаев, без дальнейших разговоров, отобранного пленника отводили в центр дороги, где вскоре сформировалась отдельная небольшая колонна…. Эти пленники, очевидно, знали, что настал их последний час, и было ужасно интересно наблюдать различие в их поведении. Один, уже имевший ранение, в рубашке, пропитанной кровью, опустился на дорогу и стонал от боли, другие беззвучно плакали. Два солдата, предполагаемые дезертиры, бледные, но сохранявшие присутствие духа, общались с другими пленниками, как будто были знакомы с ними раньше. Некоторые вызывающе улыбались…. Ужасно было наблюдать, как один человек отбирает группу себе подобных, чтобы предать ее через несколько минут насильственной смерти без всякого суда…. В несколько шагах от меня офицер, верхом на коне, указал генералу Галифе на женщину и мужчину, как особо опасных преступников. Женщина, вырвавшись из строя, бросилась на колени и распростерла руки, вымаливая пощады и доказывая свою невиновность в эмоциональных выражениях. Генерал выдержал паузу, и затем с непроницаемым лицом, в бесстрастной манере сказал: - Мадам, я побывал во всех театрах Парижа, ваша игра меня не впечатляет (ce n’est la peine de jouer la comedie)…. Я последовал за генералом вдоль строя, все еще оставаясь пленником, но удостоенный специального эскорта виде двух верховых стрелков, и попытался определить, что руководило им в выборе жертв. В результате наблюдений я пришел к выводу, что в этот день не везло тем пленникам, которые были заметно выше ростом, неряшливее, чище, старше или некрасивее, чем соседи по строю. Один пленник, особенно, поразил меня тем, что был обязан своим скорым освобождением от этого бренного мира своему сломанному носу. Не будь этого, он располагал бы обыкновенным лицом, а рост не позволял ему скрыть свое увечье. К отобранным пленникам вызвали расстрельную команду, а колонна возобновила движение, оставив жертвы позади. Через несколько минут позади нас началась беспорядочная стрельба, продолжавшаяся около четверти часа. Так осуществлялась казнь скопом этих бедняг, приговоренных к смерти. («Дейли ньюс» от 8-го июня 1871 года).
Вчера (в воскресенье 28-го мая) около часа появился генерал Галифе во главе колонны пленников из 6 000 человек. В их измученных лицах и потупленных взглядах нельзя было заметить не искорки надежды. Они явно приготовились к худшему и равнодушно тащились, словно не стоило идти в Версаль только для того, чтобы быть расстрелянным, в то время как немедленная казнь избавила бы их от страданий. Казалось, Галифе придерживался того же мнения, и остановил колонну чуть дальше Триумфальной колонны. Он отобрал 82 человека и немедленно расстрелял их. Вскоре после этого в парк Монсо привели группу из двадцати пожарных и расстреляли. («Таймс» от 31-го мая 1871 года).
ХХХVI
Вот копия письма, присланного мне из версальского генштаба, которое, вероятно, еще хранится там под номером 28.
Начальнику генштаба.
Генерал, меня ошибочно приняли за господина Бофона, и это раздражает меня, тем более что его небрежение приписывают мне.
Разумеется, я не терял времени в течение этих пятнадцати дней. Я организовал целый легион бойцов. Им приказано разбежаться при приближении войск, и, таким образом, внести беспорядок в ряды федералов.
Средства, рекомендованные Комитетом А, вероятно, осуществимы. Я воспользуюсь ими. Можно сделать очень многое всего лишь с тысячью пьяниц.
ХХХVII
Вот, согласно весьма приблизительному отчету генерала Апперта, контингент, обеспеченный за счет различных профессий.
528 ювелиров, 128 производителей картона, 210 шляпников, 328 плотников, 1 065 служащих, 1 491 сапожник, 206 портных, 172 позолотчика, 636 мебельщиков, 1 598 торговых служащих, 98 инструментальщиков, 227 жестянщиков, 224 литейщика, 182 гравировщика, 179 часовщиков, 819 наборщиков, 159 печатников по цветной бумаге, 106 учителей, 2 901 поденщик, 2 293 каменщика, 1 659 столяров, 193 кружевниц, 863 маляра, 106 переплетчиков, 283 скульптора, 2 664 кузнеца и механика, 861 закройщиков, 347 кожевников, 157 формовщиков, 766 каменотесов.
ХХХVIII
Примечательно дело шпиона из От-Бруйер, из-за которого уже осудили несколько человек. Шпион – юноша двадцатилетнего возраста, уже не дитя, как утверждали реакционеры, - производил корректировку обстрела противником позиций федералов. Представ перед военным трибуналом, состоявшим из командующего армейским корпусом Ла Сесилии, делегата от Коммуны Жоаннара и командиров всех батальонов, он признал, что получил от версальцев план позиций федералов и получил за услуги двадцать франков в вознаграждение. Его приговорили к смерти единогласно. Во время казни Жоаннар и Грандье, адъютант Ла Сесилии, разъяснил осужденному, что его могут простить, если он сообщит имя сообщника, проживавшего в Монруже. Тот ответил: - Вы разбойники. Je vous emm… - Этот факт, в одиозном искажении, вменили несправедливо в вину как Жоаннару, так и Серизи, одному из пленных, расстрелянных в Сатори. Великий поэт обязан непризнанием самому себе.
.