Древние тюрки в центральной Азии, исследования советских тюркологов 1917-1930
Общий обзор исследователей Центральной Азии VI-X вв.
Несмотря на обилие источников и специальной литературы прочесть историю тюркоязычных народов Центральной Азии так, как можно прочесть историю Греции, Рима, Византии, Франции, Англии, России или государств Ближнего Востока, невозможно, так как она практически не написана. Это бьет прежде всего по специалистам-историкам смежных областей и, наконец, по специалистам-кочевниковедам, тонущим в непомерно разросшейся библиографии.
Потому мы считаем, что чтение источников без применения к ним методов исторической критики бессмысленно, а многочисленные статьи по частным вопросам противоречивы. Для того чтобы двигаться вперед, необходимо подводить время от времени итог.
Сложность и многосторонность темы исследования Центральной Азии заставляют отнестись с сугубой внимательностью к принципам исторической критики и анализа. Для того чтобы написать историю древних тюрок, исходя из реального хода событий, потребовалось критическое переосмысление всех фактов.
В связи со сказанным, нам представляется очевидным, что вначале исследования самих тюркских каганатов необходим общий обзор исследователей Центральной Азии VI-X вв. А далее, на основе материалов указанных авторов, мы будем рассматривать сами формы государственных образованию тюрских народов.
В 60-х гг. XIX в. трудами Н.И. Ильминского [36] и Радлова [50,51,52,53] было положено начало новому этапу в истории изучения тюркских языков (изучение древне- и среднетюркских памятников письменности, сравнительное изучение языков, составление общетюркского словаря и др.). С именем В.В. Бартольда [8,11,12,13] связан качественно новый этап изучения (с конца XIX в.) истории народов Средней Азии; им были поставлены важные проблемы социальной и экономической истории, введены в научный обиход многие научные исторические источники на языках народов Ближнего Востока. В XIX — начале XX вв. в развитии тюркологии начинают участвовать отдельные учёные — представители тюрко-язычных народов (Ч.Ч. Валиханов [27], К. Насыри [45,46], Н.Ф. Катанов [39]).
Советская тюркология отличаясь от дореволюционной тюркологии новой методологической основой, новыми задачами, в то же время она сохраняет лучшие традиции русского востоковедения. Помимо названных исследователей большую роль в продолжении этих традиций сыграло активное участие в создании новой тюркологии таких учёных, как, В.Д. Смирнов [57,58], В.А. Богородицкий [25,26], А.Н. Самойлович [59], С.Е. Малов [43,44], Н.И. Ашмарин [6,7], А.Е. Крымский [41], П.А. Фалев [60], В.А. Гордлевский [28,29], которые, начав свою деятельность в дореволюционной России, продолжали её в советское время.
Значительный вклад в отечественную тюркологию (в том числе в изучение тюркских языков) внесли Н.К. Дмитриев [34,35], А.П. Поцелуевский [49], И.А. Батманов [18,19], К.К. Юдахин [61], Н. Сауранбаев [56], С. Аманжолов [1], Н.А. Баскаков [14,15,16,17] и другие исследователи.
Ученые русской школы настолько сроднились с Центральной Азией, что научились смотреть на ее историю «раскосыми и жадными» глазами степняков. Благодаря этому наши ученые уловили много нюансов, ускользавших от западных европейцев, и создали своеобразный аспект изучения кочевого мира.
Основоположником изучения истории и палеоэтнографии Срединной Азии в России был Н.Я. Бичурин [22,23,24]. Сделанные им переводы китайских хроник до сих пор остаются надежным фундаментом для исследований. Ошибки и неточности перевода редки, несущественны и не искажают основного повествования, как показали текстологические работы Н.В. Кюнера [42], специально сличавшего труды Бичурина с подлинными текстами.
Базируясь на вкладе Бичурина, В.В. Григорьев [30] создал монументальную работу по исторической географии Восточного Туркестана. Путем сравнения греко-римских и арабо-персидских сведений с китайскими ему удалось установить преемственность культур и народов в этой области.
В небольшой, но исключительно сжатой и насыщенной фактами и мыслями книге Н.А. Аристов [3] дал сводку сведений о всех тюркских существующих племенах и подошел вплотную к исследованию племен исчезнувших. Эта тема получила свое развитие в работе К. А. Иностранцева, исследовавшего вопрос о соотношении восточных «хунну» и европейских «гуннов» [38]. Предложенное им решение нашло подтверждение в новых открытиях.
Русская наука первая поставила вопрос о корнях кочевой культуры. Особенности социальных институтов последней, стиль произведений искусства и характерные черты военного дела, изученные с достаточной глубиной, показывают, что кочевая культура имеет самостоятельный путь становления, а не является периферийной, варварской, неполноценной.
Действительно, археологические работы С.И. Руденко [54,55], С.В. Киселева [40], А.П. Окладникова [47,48] дали такие результаты, что ныне вопрос может быть поставлен лишь о взаимных влияниях между оседлыми и кочевыми народами, а никак не о заимствовании кочевниками культуры у китайцев, согдийцев или греков.
Большой удачей в смысле метода является книга М. И. Артамонова «История хазар» [5]. В этой работе история народов Прикаспия и Причерноморья освещена изнутри; хазары и другие обитатели Южно-Русских степей впервые изучаются не как враги Византийской империи или соперники Киевской Руси, а как самостоятельная этнокультурная целостность, судьбы которой обусловлены исторической закономерностью, определившей величие и гибель Хазарии.
В перечисление не попали многие, в том числе В.В. Бартольд, крупнейший специалист по истории мусульманского Востока. Работы В.В. Бартольда по истории тюрок [8,9,10,11,12,13] хотя и сыграли положительную роль в истории вопроса, но не внесли той ясности, которая смогла бы стать перспективой исследования. Очень уж разнились между собой в VI-VIII вв. кочевые тюрки и персы, в историю которых В.В. Бартольд вжился.
Особое место в истории кочевниковедения занял Г.Е. Грумм-Гржимайло [31,32,33], работавший в начале XX в., когда открытие и прочтение орхонских надписей значительно повысили научный интерес к тюркологии. Уже к концу XIX в. возникла огромная противоречивая литература на четырех языках, недоступная для начинающего исследователя. Нерешенные проблемы бросались, так как из-за притока новых материалов возникали новые вопросы и обширная библиография грозила подменить собой науку, предлагая вместо ответов на волнующие вопросы ссылки на противоречивые мнения многочисленных авторов. Так как начинающий историк, естественно, не мог прочесть всех написанных о тюрках книг, то для него был только один путь — сужение темы, а отсутствие общей перспективы давало как правило, неблагоприятные результаты.
Г. Е. Грумм-Гржимайло, отчетливо сознавая, что его любимый предмет вот-вот будет похоронен под грудой названий книг, номеров журналов, ссылок и сносок, взялся за «кропотливый и неблагодарный труд» сведения всех существующих точек зрения и выяснения частных проблем этнологии, хронологии, исторической географии и истории Срединной Азии с древнейших времен до XX в.
К счастью, было еще не поздно, и благодаря удивительной самоотверженности и таланту он за 25 лет создал сводную работу «Западная Монголия и Урянхайский край» (т. е. исторический очерк этих стран в связи с историей Средней Азии). Это сочинение стало настольной книгой для всех историков Азии, причем необходимо отметить оригинальный подход автора к материалу. До тех пор историей Востока занимались филологи-ориенталисты, переводившие восточных авторов.
Заслуга их перед наукой велика, но это только один аспект изучения, и им не исчерпывается все многообразие наблюдаемых явлений. Г. Е. Грумм-Гржимайло взглянул на историю глазами географа. Используя свой личный опыт, накопленный в путешествиях, он нашел соответствия между сведениями, почерпнутыми из летописей, и природой Тянь-Шаня, Хангая, Гоби.
Трудности, пережитые Грумм-Гржимайло в горах и пустынях, дали ему возможность представить себе, как вписывались исторические события в ландшафт, и потому ему удалось сделать много блестящих историко-географических открытий, как, например, установить место крепости Бишбалык.
В.В. Бартольд перенес острие критики на филологическую подготовку Г. Е. Грумм-Гржимайло, который решал проблемы ономастики как историк. Спор возник по поводу двух имен, встреченных в орхонских надписях, которые П. М. Мелиоранский, В. В. Радлов и сам В. В. Бартольд рассматривали как имя легендарного прародителя тюрок, а Н. А. Аристов и Г. Е. Грумм-Гржимайло — как имена двух братьев — ханов Первого каганата [33,76-78].
Спор был окончательно решен в пользу последнего предположения, и тем самым был реабилитирован метод интерпретирования источников, против которого высказывался В.В. Бартольд, считавший в то время, что грамматически верно прочтенный текст страхует исследователя от ошибок. Слов нет, тексты нужно читать точно, но история одного этого диспута показывает, что грамматика и фонетика не могут заменить исторической критики.
Еще более опасна была рекомендация В.В. Бартольда ограничиться разработкой частных вопросов и отмечать отдельные промахи специалистов. К счастью, Г.Е. Грумм-Гржимайло не принял ее во внимание. Если бы он поступил иначе, то к существовавшему тогда морю библиографии прибавилось бы 200-300 названий полемических заметок, разбросанных по разным периодическим изданиям без следов системы. Тогда просто не хватило бы времени ни у одного ученого разобраться ни в одном вопросе, так как он тратил бы силы не на продумывание предмета, а на поиски тех или иных статей. Кроме того, за полвека, прошедшие со времени этой полемики, не нашлось специалиста, который взял бы на себя труд сводки мнений по широкой теме.
Однако отрицательное отношение к труду Г. Е. Грумм-Гржимайло сохранило некоторую инерцию. Так, исследователь А.Ю. Якубовский [62,37] повторяет ранние оценки В. В. Бартольда и ставит в вину Г. Е. Грумм-Гржимайло «незнание восточных языков» и «отсутствие специального исторического образования».
Наиболее ожесточенные споры возникли после дешифровки орхонских надписей, содержание которых дало богатый материал для социологических построений. В 1896 г. высказал свою точку зрения Н.А. Аристов [2].
Тюрки, по его мнению, были связаны между собой лишь политическим объединением и военной дисциплиной. Государственную систему каганата он называет «бюрократической», противопоставляя ее как аристократии, так и демократии.
Н.А. Аристов высказал точку зрения, согласно которой создание государств у кочевников происходит «вследствие усиления одного из племен, во главе которого стояли храбрые, умные и счастливые в своих предприятиях родоначальники, успевшие подчинить своему влиянию роды своего племени и покорить остальные племена». [2,143] Падение же он относит за счет междоусобиц «под преобладающим влиянием стремлений родов и племен к самостоятельности...». [2,144] Взгляд Н. А. Аристова в целом соответствует действительности, но нуждается в развитии, аргументации и некоторых коррективах.
В.В. Радлов стоял на точке зрения элементарного волюнтаризма. Он полагал, что только влияние вождей племен могло способствовать образованию мощных племенных комплексов. Вожди захватывали ханскую власть, и только крепкая рука хана могла удержать от гибели кочевое государство. Как только эта рука слабела — оно разваливалось [55]. По этому поводу можно заметить, что настроения народа и преданность дружины делают руку хана крепкой или слабой в значительно большей степени, чем его личные качества.
В.В. Бартольд объяснил, что «в надписи высказываются некоторые демократические мысли», и сравнил тюркских ханов с обоими Наполеонами, которые, окружив престол военной аристократией, придерживались идеи демократической империи [13,176]. И много позднее Бартольд отмечал, что факт сословной борьбы не отмечен ни Радловым, наблюдавшим жизнь кочевников тогда, когда у них не было резкой социальной дифференциации, ни Томсеном, который, признавая борьбу между знатью и простым народом, не отметил значения этого факта [13,177]. Взгляды В. В. Бартольда, по нашему мнению, несмотря на кажущееся правдоподобие, не подтверждаются анализом истории тюркютов и голубых тюрок в целом.
Специальную работу этой теме посвятил А.Н. Бернштам, который попытался в общем виде нарисовать картину создания «кочевых империй» [21]. Несмотря на огромное количество учтенных фактов и детальную разработку источников, его выводы вызывают возражения, мешающие принять их полностью. Причин к тому две: общие соображения А.Н. Бернштама включают некоторые предвзятые мнения, не преодоленные исследователем, а частные замечания содержат «переходящие ошибки», то есть гипотетические предположения, впоследствии опровергнутые, но удержавшиеся, потому что опровержение потонуло в море мелких статей, разлившихся в библиографический океан.
Спектр исследований и исследователей 1917-1930-х гг. Центральной Азии VI-X вв. очень широк. Советская тюркология, унаследовал лучшие дореволюционные традиции в 1917-1930-х гг. продолжала развиваться бурными темпами, в основном уже исследуя семантику тюркских языков.
Исследования советскими тюркологами Первого и Второго Тюркского каганатов
Динамика возникновения центрально-азиатских империй — а все они созданы кочевниками — казалось бы, проста и прозрачна. Так, уже первоначальный завоевательный импульс направлен не столько на расширение пастбищных территорий, сколько на подчинение стран с иным хозяйственно-культурным укладом. Интересен тот факт, что степные племена консолидируются под властью одного вождя, одного рода, одной династии. В свою очередь, подчинив племена, соперничающие во власти над степью, завоеватель стремится поставить в зависимость от себя страны и народы с многообразными типами хозяйственной деятельности и, как правило, с развитой государственностью. Зависимость реализуется либо в форме непосредственного подчинения завоевателю, либо выплатой обусловленной дани. Именно на этой стадии государство, созданное кочевниками, преобразуется в империю.
Как отмечает В. В. Радлов [52,149], до создания каганата слово «тюрк» означало лишь союз десяти (позднее двенадцати) племен, сложившийся вскоре после 460 г. на Алтае. Это значение сохранилось термином и в эпоху каганатов. Оно отражено древнейшими тюркскими текстами в выражении «тюрк бодун» (бодун союз племен) [52,150]. Еще в середине VIII в. источники упоминают «двенадцатиплеменный тюркский народ» [52,150]. Этим же словом было обозначено и государство, созданное собственно тюркскими племенами-союзов-Тюркэль (тюркская страна, государство). Оба этих значения отражены в древнетюркских эпиграфических памятниках и китайских источниках. В более широком смысле термин стал обозначать принадлежность различных кочевых племен к державе, созданной тюрками. Так его употребляли византийцы и иранцы, а иногда и сами тюрки.
В 50-х годах IV в. в Центральной Азии, на просторах от Хингана до Алтая, сложился Жужанский каганат. Точное происхождение жужаней не известно - монгольское или тюркское. Скорее всего, это было смешанное племя.
В.В. Бартольд [13,193] отмечает, что жесткий гнет жужаней естественно вызывал сопротивление и в конце V в. от жужаней отложились племена теле во главе с вождем Афучжило. Это было многочисленное тюркское племя, из среды которой позже вышли несколько крупных народов. Теле мигрировали на запад, в долину Иртыша, где было основано государство известное по источникам как Гаогюй. Государство разделилось на две части (что характерно для тюрок). Но через короткий промежуток времени Гаогюй была захвачен эфталитами. Часть теле ушла в Китай, часть - поддалась обратно в жужанские пределы.
Именно в этот период шло формирование древних тюрок - тюркютов, оставивших самый значительный след в развитии тюркских народов. C этого периода тюрки начинают утверждаться в Евразии. Почти все современные народы своими истоками уходят в период Тюркского каганата, когда стала складываться определенная мировоззренческая и культурная близость тюркских народов. Миграции огузов, уйгуров, кыргызов и кыпчаков - основных компонентов большинства современных тюркских народов, формирование племенного единства и их консолидация связаны с эпохой Каганата.
М. И. Артамонов [5,118] предполагает, что верхушка тюркютов - род Ашина скорее всего монгольского происхождения. «А» - аристократическая приставка, «шина» - волк. Генеалогическая легенда ведет происхождение тюркютов от десяти сыновей волчицы, беременной от хуннского воина. Представители рода Ашина были пришельцами-монголами, а сами тюркюты были представителями местного тюркоязычного населения. Но неправильно смешивать конкретный этнос, известный как тюрки («ту-ку», тюркюты) и другие тюркоязычные племена и укладывать их появление в единые временные рамки, т.е. начинать их историю с VI в. Н. А. Баскаков отмечает, что «языки, на котором говорят тюркские этносы, развивались издревле» [17,30], еще даже в дохуннскую эпоху.
В середине VI в. тюркютский предводитель Бумын-каган принял участие в войне против жужаней на стороне государств Западный и Восточный Вэй. Союз с китайским государством был скреплен браком Бумын-кагана с дочерью императора Западного Вэй. В 552 г. он разгромил жужаней и сверг полностью их иго, обретя свободу для себя и для многих окрестных народов. Через два года тюркюты начали завоевательные войны. На севере было захвачено государство Цигу. Особенно крупных успехов добились тюркюты на Западе под предводительством Истеми-хана. За два года, к 555 г., Истеми покорил западные земли до Арала. Ожесточенная борьба развернулась здесь с племенами хуни, вар, огоров, в 558 г., отступивших в степи Волго-Донья и известных далее в Восточной Европе под именем авар.
Самым серьезным соперником тюркютов были эфталиты. Два века они были полновластными хозяевами в Cредней Азии. Решающее сражение между тюркютами и эфталитами состоялось в 565 г. при Несефе, где эфталиты были разгромлены.
Тюркюты, объединившие, таким образом, земледельческие оазисы Средней Азии, избавили их от постоянных грабежей жужаней и войн эфталитов, способствовали расцвету региона, оживлению торговли Китая, Согдианы и Ирана , восстановили нормальное функционирование Великого шелкового пути.
Тюркюты стали получать большие прибыли от контроля над караванной торговлей и, значит, были заинтересованы в ее безопасном существовании. А потому, неправильно, в целом, представление некоторых авторов о кочевниках как о массе грабителей. В зависимости от племени и исторических условий кочевники проводили различную политику в отношении земледельческого мира. А.Н. Бернштам [21,75] указывает, что хунны, жужани, огузы, уйгуры или кыпчаки имели различные отношения с городскими цивилизациями.
В.В. Бартольд [13,194] предполагает, что тюркютский каганат стал «классическим» средневековым государством кочевников. В определенной степени он продолжил традиции Хуннской империи. Так как связь исторически между этими двумя государствами была отдаленной и никакой непосредственной передачи информации, культурных ценностей или идей не было, то данная близость находит объяснение в изначальной общности определенной «базы» всех тюркских народов, их генетического родства, отраженного в стереотипе поведения, проявляемого, в том числе, и в создании идентичных политических и общественных институтов.
Так, у тюркютов, также как и у хуннов и усуней, государство делилось на правое и левое крыло. Первым лицом в государстве был каган (у хуннов - шаньюй). После него вторым сановником был ябгу (вице-король). Н.А. Баскаков [16,54] отмечает, что титул «шад» принадлежал принцам крови, имеющим в своем управлении уделы. Наследник престола назывался «тегин». Наследование, почти как у всех тюркских народов, шло от старшего брата к младшему. И что характерно - с укреплением царской власти наследование переходило по прямой линии от отца к сыну, что всегда становилось причиной гражданских войн, борьбы за престол и переворотов.
Рабство носило патриархальный характер. Положение раба не было тяжелым, иначе в кочевых условиях сохранить раба достаточно сложно. Тюркюты селили рабов на своих землях и взимали с них налоги.
Племенной характер тюркютского этноса сохранялся и укреплялся, что в условиях кочевания в широком по границам государстве, позволяло сохранить определенную монолитность. Тюркюты получали значительную прибыль от налогов и военной добычи. Cохранение источников прибыли предполагало стойкость патриархальных традиций, обеспечивающих режим военно-кочевой «демократии».
Вместе с тем, многочисленные походы и получаемая от этого значительная прибыль со временем способствовали отложению от массы знати чиновничьей верхушки.
А. Н. Бернштам указывает, что общество тюркютов не верно считать примитивным [12,84]; просто оно было менее дифференцированным и разнообразным, чем городские цивилизации.
Что касается культуры, то тюркюты имели свою самобытную систему ценностей. Навыки военного дела и ремесленного производства передались многим тюркским и соседним народам. Археологические материалы раскрывают богатство и разнообразие металлургических изделий и ювелирных украшений. Достаточно почтительным и высоким было положение в обществе женщин.
Тюркютский каганат дал импульс развитию многих тюркских народов. Быстрое распространение тюрков, усиление их политической власти, утверждение господства в Евразии началось с периода Тюркютского каганата. В рамках этого государства происходили определенные этносоциальные процессы, заложившие базу для проявления вышеперечисленного.
А. Н. Бернштам отмечает, что неправильно считать тюркютское объединение «государством-хищником».[12,76] Разве смогли бы порабощенные, ограбленные и изнуренные народы после падения каганата создать свои этнополитические объединения, подобно кимакам, уйгурам или огузам? Да, конечно, кочевники совершали набеги, забирали добычу, но это делали все народы в истории, кто чувствовал в себе силы сделать это. Тюркюты, как и большинство кочевников, во внутренние дела вассальных народов не вмешивались, ограничиваясь сбором дани. Бедствия и разрушения начинались как раз тогда, когда ослабевала верховная власть, начинались междоусобицы, соответственно и грабежи, и разрушения.
Порядок правления отражал общее желание кочевой верхушки контролировать ситуацию, но не управлять всеми сторонами жизни народов. В городах и земледельческих поселениях население само распоряжалось собственным хозяйством. В степи, между кочевниками, была более жесткая конкуренция, но и при этом, каждый род или племя имел свой маршрут кочеваний и отведенные им пастбища.
Н.А. Баскаков [17,81] считает, что с эпохой Тюркского каганата связано дальнейшее (именно – дальнейшее, но не первоначальное) распространение и утверждение в Евразии тюркских языков. Если, как считают многие, тюркюты представляли бы меньшинство в созданном ими государстве, то язык их был бы предан забвению. Стабильность в каганате сохранялась только на протяжении пятидесяти лет.
В 604 г. империя раскололась на две части, каждую из которой впоследствии ждал медленный упадок. В западном каганате развернулась ожесточенная борьба между двумя тюркскими племенными союзами - дулу и нушиби. При таких условиях язык не смог бы закрепиться, не будь соответствующей этнической базы. В.В. Бартолъд [10,149] отмечает, что к VI в. Восточный Туркестан был уже населен многочисленными тюркскими племенами. Казахстан, Средняя Азия до Аму-Дарьи была уже тюркоязычной. Ведь в этих пределах мы находим после развала каганата огузов и кыпчаков.
Расколу Тюркского каганата предшествовали две кровопролитные войны с Ираном и Китаем. Первым подвергся распаду Восточный каганат. В период войны с Китаем, один из ханов Кара-Чурин узурпировал власть, чем вызвал восстание, умело подогреваемое китайцами. Особенно сильным было выступление племен теле. После того, как Кара-Чурин бежал, на престол по китайской протекции вошел Жангар. При нем, в 604 г. Восточный каганат отложился от единой империи. Эта часть оказалась под контролем китайцев. В 620-е годы восстание телеских племен окончилось победой последних. Позже, на их землях образовалось Уйгурское государство.
Западно-тюркютский каганат же втянулся в извечную борьбу Ирана и Византии на стороне последней. Раскол двух частей единой империи сказался и на выборе союзников. Восточные тюркюты оказались на стороне Ирана в противовес западным тюркютам. Грандиозное столкновение в 620-630-е годы закончилось отложением от обоих каганатов многих земель. В 630 г. окончательно был покорен китайцами Восточно-тюркютский каганат. Как пишет С.Е. Малов, «тюркские правители сложили с себя тюркские имена и, приняв титулы табгачские (основатели империи Тан), ... пятьдесят лет отдавали (им) труды и силы». [44,34]
Западно-тюркютский каганат просуществовал дольше и даже временами усиливался. Но прежняя монолитность государственной власти была утеряна. Племенные распри разрушили этническую близость народов. В 656 г. пали и западные тюркюты.
В 679 г. восточные тюрки восстали против империи Тан. Через тридцать лет после гибели Восточно-тюркютского каганата нашлись силы для нового подъема. Во многом успех народного движения был достигнут благодаря энергичной деятельности предводителя тюркютов Кутлуга. В критический период, 682 г. после неудачных попыток разгрома китайцев, Кутлуг смог консолидировать кочевников, совершил 47 походов и дал 20 сражений.
Тюркюты за тридцать лет не растворились в «общей массе», не разложились под воздействием китайцев; на памяти старшего поколения сохранились времена героизма и свободолюбия. «Дав себя прельстить сладкой речью и роскошными драгоценностями, ты, о тюркский народ, погиб в большом количестве... злобные люди так научали часть тюркского народа, говоря: «кто живет далеко, тому дают плохие дары; и вы, люди не обладавшие мудростью, послушавшись речи и подойдя вплотную погибли там в большом количестве. Ты, тюркский народ стал бродить по всем странам и там совершенно изнемог и изнурился… Тюркский народ, когда ты тощ и голоден, ты не понимаешь причин состояния сытости, и, раз насытившись, ты не понимаешь состояния голода» [44,38]. По этому тексту (надпись Кутлуга) видна, что у тюркютов, в особенности у знати [44,35], сформировался в период империи достаточно высокий уровень этнического самосознания.
Второй каганат во многом был создан племенным объединением девяти огузов. Положение возрожденного каганата было неустойчивым. Обратно идти в подчинение к ним соседи не желали, тем более, что у них самих шел процесс становления государственности. Постоянные войны с Китаем и внутренние раздоры не способствовали сложению монолитного государства. Этот каганат держался на силе определенного племени. Идеология каганата зиждилась на двух принципах: отрицание китайской культуры и полное превосходство тюркютов над окружающими народами. Каганат держался на военной силе, умении и энергичности таких вождей как Капаган и Тоньюкук. История второго каганата пестрит войнами с кыргызами, карлуками, телесами. Наконец, восстание 741-745 гг. уйгуров, басмалов и карлуков положило конец существованию второго каганата.
Однако как указывает В.В. Бартольд [13,158], каким бы беспокойным не было положение в государстве тюркютов, но именно в этот период политически окрепли многие тюркоязычные племена и выступили на широкую историческую арену.
В западном каганате властителями после тюркютов стали тюргеши. С.И. Руденко [54,69] отмечает, что это был народ смешанного происхождения. Тюргеши делились на «желтые» и «черные» роды. (Такого же смешанного происхождения были и хазары, где источники говорят о «белых» и «черных» хазарах.) «Желтые» тюргеши были потомками мукринов, народа тунгусского происхождения, названного китайцами «мохэ», а «черные» - известные абары. Как видим, в период каганата шла активная интеграция различных народов, что способствовало слиянию тунгусов и тюрков и становлению у них политических институтов. Тюргешский каганат образовался на территории долины р. Или и северных предгорий Тянь-Шаня в 699 г., когда вождь Учжилэ оттеснил тюркютов. Тюргеши 40 лет господствовали в Средней Азии. Но внутренняя консолидация у тюргешей отсутствовала. Поэтому ожесточенные междоусобицы желтых и черных тюргешей позволили арабам в середине VIII в. покорить Среднюю Азию.
Вызвав волну переселений и сложение политических объединений тюркских племен, сами тюркюты влились со временем в состав некогда подвластных им народов.
В контексте сказанного отметим также, что к этому же периоду относится первые тесные контакты тюрок и мусульманского мира. Военные навыки тюрок привлекали владетелей городов и пограничных областей, и тюрок нанимали на военную службу. Часть тюрок попадала в качестве военнопленных. Но основная часть, из числа покоренных и разбитых тюркских племен, добровольно переходила на военную службу.
Начавшееся проникновение тюрок в Переднюю Азию некоторыми исследователями [42,141-143] рассматривается в негативном плане как «нашествие варваров». Но варварами представлялись тюрки именно в свете войн, часто междоусобных, к которым они привлекались местными царями. Наоборот, одним из периодов расцвета мусульманского Востока явился сельджукский период, основанный тюркоязычными огузскими племенами.
После падения каганата мощное государство образовали уйгуры. На данный период геополитическая ситуация была такова, что одновременно на Енисее господствовали кыргызы. Кыргызское ханство было объединением нескольких племен, во главе которого стоял каган. Но в контексте сказанного важно то, что кыргызы и родственные курыкане окрепли именно в период Тюркского каганата.
Исследования советскими тюркологами Уйгурского каганата
Интересным обстоятельством является то, что уйгуры были одним из древнейших тюркоязычных племенных союзов Центральной Азии. Как и тюрки, они генетически связаны с гуннскими государствами. Как указывалось ранее, уйгурам принадлежит решающая роль в разгроме тюркютов, когда в 744-745 гг. объединенные силы уйгуров, басмылов и карлуков сокрушили Второй тюркский каганат.
В.В. Радлов [51,47] отмечал, что созданный Уйгурский каганат являлся феодальным государством и включал территорию от Алтая до Маньчжурии, а на юг - до пустыни Гоби. В состав Уйгурского каганата входили, помимо уйгуров, большинство телесских племен, а также покоренные народы - кидани, басмалы, чики, карлуки и др.
В 746-747 гг. уйгуры нанесли военное поражение своим союзникам и подчинили басмылов. Карлуки по большей части бежали в Семиречье и Джунгарию, где впоследствии (766 г.) они заняли первенствующее положение среди западнотюркских племен.
Уйгуры представляли собой конфедерацию племен во главе с токуз-огузами, состоящую из басмалов, восточных карлуков, шести телеских племен и собственно уйгуров. Уйгуры по преданиям имели 10 родов - «он уйгур».
Н.Я. Бичурин [23,56] считает, что конфедерация тюркских племен не могла противостоять военизированным государствам типа каганата, орды. Племена, которые не хотели входить ни в одну из орд из-за местнических интересов, в результате нашествия обычно или гибли, или ассимилировались. Это подталкивало к созданию союзов.
Так, девять тюркских племен, потомков хуннов толес, в начале четвертого столетия соединились и создали бейлик (ханство). Сначала они назывались «Догуз огуз» («Девять огузов»), затем уйгур, что означает «союзник» или «уйшан», «уйгун» («совместимый», «подходящий»). К «Девяти огузам» присоединилось еще одно тюркское племя и они стали называться «Он уйгуры» («10 союзников»).
Этот племенной союз (уйгуры) свои кочевья располагал возле озера Угий-Нур, междуречье Орхона и Толы на территории современной Монголии. Ставка уйгурской орды располагалась возле священной горы Кутлуг-Таг. Перевод названия горы Кутлуг-Таг (Кут-Таг) в тюркском языке выражает понятие «зародыш человека». Древние тюрки верили, что если кут (кот) покидает человека, то он начинает болеть и умирает.
Предками уйгуров, согласно китайским источникам, были хунны. Преемственность культуры уйгуров Тувы с культурой хуннов несомненна. «Предки дома ойхор (уйгур) были хунны» [23,67], что подтверждается и общей территорией расселения хуннов и уйгуров на р. Cеленге [23,68]. В IV-V вв. уйгуры входили в объединение племен теле. При жужанях он-уйгуры ушли на север, а токуз-уйгуры на юг. В VIII в. при тюркютах шел процесс консолидации уйгурских племен, завершившийся при вожде Пейло (742-756). C образованием каганата уйгуры стали вассалами тюркютов.
С.В. Киселев отмечает, что позже уйгуры возглавили племена «токуз-огузов», активно поддержавшие тюркютов при становлении Второго каганата. Происхождение «токуз-огузов» связывается с консолидацией собственно уйгуров с племенной группой найман - «секиз-огузами» (что дало при сложении «токуз-огуз»; «уйгур» - «уймак» - объединяться) [40,137].
Уйгурское государство было конфедерацией. Многочисленные войны, предшествующие сложению Уйгурского каганата, изнурили кочевников, поэтому уйгуры решили установить мирные отношения с китайцами и признали себя их вассалами. Вместе с тем, уйгурам пришлось разбираться с другими соседями. Вождь уйгур Хан Моянчур усмирял татар и киданей, сразился с карлуками, кыргызами и чиками. Он смог отстоять целостность границ каганата и, более того, расширил владения благодаря победам над кыргызами и карлуками. Позже добровольно подчинились кидани. Встав во главе многочисленной конфедерации, уйгуры ограничились сбором дани с вассальных племен.
Примечательным фактом, на который указывает С.Е. Малов [44,185], в истории кочевых племен стало принятие уйгурами манихейства. Религия, зародившаяся в Иране после проповедей Мани, нашло себе единственное прибежище среди крупных кочевых племен только у уйгуров. Впрочем, она не вписалась в сложившийся веками быт кочевников.
В основе манихейства лежит дуалистическое учение о борьбе добра и зла, света и тьмы как изначальных и равноправных принципов бытия, потому, полнейшее равенство, имущества, скота и даже жен не могло найти широкого отклика среди кочевников. К тому же эта религия стало причиной вражды с мусульманами Средней Азии, конфуцианским Китаем, буддистами Тибета и шаманистами-кочевниками.
Манихейство, с ее философией неприятия плотской жизни, отрицания вообще ценности земной жизни было прямо противоположно мировоззрению кочевника. Кочевник был един с природой, он наслаждался цветущими полями, ослепительно зелеными предгорными долинами, «заедая» все это свежей бараниной и запивая животворной ключевой водой. Как же можно было это считать деянием Тьмы? Кочевник трудился весь день на природе, вечером сидел рядом с женой и детьми в юрте, рассказывая героические предания предков. Вместе с тем, культурный уровень уйгурской знати повысился (что, кстати, отдалила знать от народа [42,85]), росло строительство, расширялась торговля и т.д. Особенно возвысились уйгуры после падения империи Тан, разгромленные ими после восстания в Китае Ан Лушаня. Однако, роскошь и раскол знати и народа на почве манихейства предопределили роковой час Уйгурского каганата. Ослаблением уйгуров воспользовались кыргызы. К тому же, в 840 г. эпидемия и голод лишили уйгуров многочисленных стад. Кыргызы уничтожили большое количество уйгуров.
Часть уйгуров продвинулась на территорию Восточного Казахстана, где приняла участие в сложении кимако-кыпчакского этносоциального объединения (его мы рассмотрим далее). Возможно, именно уйгурам, как и во многих других местах, принадлежит организующая роль в процессе объединения и консолидации племен.
Но самая организованная часть уйгуров во главе с Бугу Цзунем ушла в Турфанский оазис, где создала самостоятельное княжество. Здесь далее уйгуры подверглись трансформации. Местное население до прихода уйгуров занималось земледелием. Животноводство играло подсобную роль. Достаточно развиты были феодальные отношения. Население исповедовало буддизм.
Все это отразилось на новых пришельцах. Уйгуры вскоре занялись земледелием и приняли буддизм. Здесь уйгуры-кочевники проявили потенциальную возможность вообще тюрок-кочевников развивать и обогащать воспринятую культуру. «Уйгурские художники, восприняв живописное и скульптурное мастерство прежних школ, вводят черты портретности, изображают этнографические реалии, и к традиционной условности примешивается новая струя, идущая от реальной жизни» [51,156].
В своих исследованиях В.В. Радлов [51,94] указывает на интересное обстоятельство. За четыреста лет существования самостоятельного Уйгурского государства в Восточном Притяньшанье уйгуры перестали быть прежними кочевниками. Они сильно преобразились. Это были в основном оседлые земледельцы и коммерсанты, хорошо образованные. Нахождение на важнейшей торговой магистрали изменило и моральный облик бывших кочевников.
Отметим, что образовавшийся Уйгурский каганат стал важной политической силой в Центральной Азии. В первом десятилетии IX в. главным врагом Уйгурского каганата стали енисейские кыргызы. Долгое время война шла за Туву, где уйгуры создали передовую линию укреплений. После 820 г. кыргызский правитель, именуемый китайскими источниками Ажо [42,75], начал войну с уйгурскими каганами за власть в Монголии. Междоусобицы в Ордубалыке способствовали его успехам.
Уйгурский каганат, попавший в сложное положение из-за политических распрей внутри государства, из-за гибели людей и скота в тяжёлую зиму, не смог оказать сопротивления, и в 840 г. столица государства — город Ордо-Балыкты был занят 100-тысячной армией кыргызского кагана, который взял в плен царицу Тай Хэ, направленную сюда китайцами, и велел убить уйгурского кагана. Некоторые уйгурские родовые правители восстали против своего кагана, поддерживая в войне кыргызскую сторону.
С этого момента начинается новый период в истории Центральной Азии, названный В.В. Бартольдом – периодом «кыргызского великодержавия».
Исследования советскими тюркологами Кимакского каганата
Г.Е. Грумм-Гржимайло [33,118] отмечает, что Кимакский каганат, занимал обширную территорию: от верхней Оби до нижней Волги и от низовий Сырдарьи до сибирской тайги. Но центральная ставка находилась на Иртыше, где по легендам и возникло это государство. Территория этого государства была населена самыми различными народами, как это было в кочевом конфедеративном образовании.
Ряд исследователей [40,69] отмечают, что кимакский каганат возник на рубеже VIII-IX вв. на территории Южной Сибири, Казахстана и Кыргызстана и просуществовало до XI в. Основную роль в образовании каганата сыграли кимаки, которые переселились из степей Центральной Азии в Южную Сибирь и Казахстан и установили свое политическое господство над местными кыпчакскими племенами.
А. Н. Бернштам [20,154] отмечает, что в государство кимаков первоначально входило семь племен: имак, ими (оба - огузские племена), баяндур, татар, ланиказ, аджлау и кыпчак. Главным племенем было яньмо (иемак - кимак). В это государство влились и часть уйгуров после развала Уйгурского каганата.
Н.Я. Бичурин [24,74] отмечает, что возможно именно уйгурам, как и в других местах, принадлежит решающая роль в процессе объединения. Слово «кимак» не встречается в китайских источниках и древнетюркских памятниках. Н.А. Аристов [2,86] согласует слово «кимак» с монгольским племенем «каи» (народ змей), что вполне вероятно, исходя из этногенетических преданий (татары выводятся из северо-запада Монголии).
Верховная власть в Кимакском каганате принадлежала кагану (хакану, «шад-тутуку»). Само делилось на 11 провинций, во главе которых стояли управители. Власть кагана и управителей была наследственной. Также широко была развита система удельного землепользования. Право на удельное владение давалось каганом, владельцы земель обязаны были выставлять ему определенное кол-во воинов, организовывать сбор налогов и обеспечивать выполнение законов и порядка. Каган пребывал в городе, расположенном на Иртыше.
В стране существовали десятки городов, развалины которых обнаружены в Южной Сибири и Казахстане. Умерших хоронили в курганах по способу трупоположения или сожжения (кремация). От тюрков - своих ближайших предков - кимаки унаследовали захоронение вместе с умершим коня, изготовление каменных статуй и поклонение богу Тенгри. Н.В. Кюнер [42,95] отмечает, что в китайских письменных источниках VIII в. сохранились сведения о том, что на этапе образования Кимакского каганата каганы распространяли свою власть до страны башкир («горы Юйли-боли»). Башкирские племена и роды, особенно юго-восточная их группа, входили в состав кимакского государства.
Предки кимаков неизвестны. Однако, в археологическом материале наблюдается общность предметов быта и погребальных обычаев с кыргызами [11,149]. Арабские источники сообщают, что кимаки ведут происхождение от татар. Некоторые считают, что источники имеют в виду вообще тюркских кочевников, но арабские авторы выводят кимаков из юго-запада страны, т.е. северо-западной Монголии. К тому же среди кимаков имелся собственно народ под именем татар.
Страна кимаков состояла из одного крупного города (ставки верховного хана, носившего титул «байгу») и была разделена на 11 наследственных уделов, что тоже отражает конфедеративный и разноплеменный не только состав кимакского государства, но и основу сложивших страну элементов. У вождя кимаков была достаточно большая власть: при его одобрении назначались вожди племен, выдавались уделы (передающиеся по наследству), но как у всех кочевников, власть кагана была далека от абсолютизма.
В.В. Бартольд [13,154] указывает, что в пределах Кимакского каганата кочевало множество племен. Интересен и такой факт, что в мирные времена кимаки и огузы свободно перекочевывали друг другу на пастбища. Помимо скотоводства одним из основных промыслов было производство и продажа мехов. Имеются сведения о наличии письменности. В целом, эта была довольна богатая страна.
А.Н. Бернштам [20,164] предполагает, что кимакское государство было погублено миграциями центрально-азиатских кочевников, гонимых в свою очередь племенами Дальнего Востока. Для такого разноплеменного государства, отличающееся меньшей слаженностью в отличии от других конфедеративных племенных образований - кыпчаков, огузов, уйгур, достаточно было малейшего толчка для развала. Кимакское государство состояло из татарских, кыпчакских, огузских племен и ее удерживало два фактора: как это всегда бывало при создании тюркских государств - роль одного племени во главе с деятельным вождем и нахождение вдали от «мест исторических баталий».
Интересен тот факт, что в 916 г. в Северном Китае образовалось государство Ляо, сложившееся на основе племен киданей. Экспансия государства Ляо привела к передвижению из Центральной Азии на запад племен кунов и каи. Под их напором пришло в движение племя шары (из кыпчаков). Каи и куны нанесли серьезный удар по государству кимаков. Оно, в свою очередь, также привело в движение кыпчаков, которые заставили огузов уйти в причерноморские степи.
Реальных причин для этого также накопилось достаточно. Прежде всего, для выпаса растущих с каждым годом стад необходимы были новые пастбища. Длительный мирный период, обеспеченный сильной центральной властью кимакского кагана, кончился. Так, бурное развитие экономики в государстве привело к центробежным стремлениям отдельных владений, а значит, и к связанным с ними междоусобицам. На окраинных землях кимакские и кипчакские воины включались поодиночке, а иногда и целыми родами в гузское (сельджукское) движение. Одновременно, богатая аристократия захватывала кочевые маршруты и пастбища. Рядовые кочевники, не ушедшие с родных земель, или шли в кабалу, или занимались разбоем, грабя кочевья более слабых соседей. Центральная власть уже не справлялась с одной из основных задач — наведением порядка внутри страны. Кипчаки фактически получили самостоятельность уже на рубеже Х и XI вв., а с начала XI в. они двинулись к западу.
Исследования советскими тюркологами государства Енисейских Кыргызов («Эпоха Великодержавия»)
Термин “эпоха великодержавия” впервые появился в знаменитой работе академика В.В. Бартольда о киргизах [11]. На несколько десятилетий это словосочетание предопределило тот угол зрения, под которым многие историки и археологи рассматривали южносибирские и центральноазиатские археологические памятники IX-X вв.
В большинстве публикаций [напр., 2] именно кыргызы предстают главной движущей силой историко-культурного развития в огромном регионе на переломном этапе; если принять без разбора и критики всё, что приписывают кыргызам, то они выступают как невероятно могучая сила: ни танскому Китаю, ни Тибету не удалось одолеть уйгуров, а кыргызы легко “рассеяли” их после взятия Орду-Балыка в 840 г.
Все новые культурные типы, распространившиеся в это время в указанном регионе, обычно считают однозначными свидетельствами кыргызского влияния; все погребения с сожжениями, датируемые IX-X вв., принято считать кыргызскими; именно с этого времени ряд авторов отсчитывает историю тяньшаньских киргизов, якобы поэтапно переселившихся в Среднюю Азию со Среднего Енисея. Как отмечает В.В. Бартольд [11,57], территория, подвластная кыргызам в это время, простиралась от Красноярска на севере до Гобийского Алтая на юге и от Байкала на востоке до Иртыша на западе.
Следует также помнить о том, что концепцию “кыргызского великодержавия” создавали и поддерживали исследователи, чьи работы порой составляют золотой фонд науки — В.В.Бартольд [11], А.Н.Бернштам [20] и др.
Поэтому необходимо не только выработать более современный взгляд на рассматриваемую проблему, но и установить, почему заведомо неверная концепция оказалась настолько живучей и привлекательной. Одна из причин указана в первых строках настоящего раздела; другие следует найти в публикациях.
Следует также помнить, что материалы, позволяющие пересмотреть интерпретацию кыргызской истории IX-X вв., появились намного позже, чем концепция, и не могли быть учтены её создателями, однако в настоящее время несоответствие идеи о “кыргызском великодержавии” накопленным историческим и археологическим данным очевидно.
Таким образом, имеются все основания критически отнестись как к самой концепции “кыргызского великодержавия”, так и к её обоснованиям — историческим и археологическим. Выяснение же реальных обстоятельств истории енисейских кыргызов в IX-X вв. должно быть основано прежде всего на изучении исторического и археологического материала, исходящем не из “общепринятой” концепции, а из твёрдых методологических требований.
Г.Е. Грумм-Гржимайло [33,48] отмечает, что события 840 года невозможно правильно оценить без разбора истоков и обстоятельств кыргызо-уйгурского противостояния. В основе кыргызской государственности — недолгая история сирского эльтеберства на Енисее. Образование же самого Сирского каганата ущемляло самолюбие, амбиции и, возможно, какие-то традиционные права токуз-огузов. В 646 году уйгуры, разгромившие сирское государство, действовали в союзе с китайцами; те, в свою очередь, благосклонно принимали кыргызские посольства.
А.Н. Бернштам [20] отмечает, что возможно, что в кыргызской “политической традиции” неприязнь к уйгурам уходила корнями ещё в сирскую старину. Возможно, имели место некие несусветные амбиции. Впрочем, это неважно; главное в том, что и для карлуков, и для уйгуров кыргызское участие в описанных выше событиях было лишь небольшим эпизодом. Вместе с тем противники уйгуров всё же недооценили их.
К середине 790-х гг. уйгурам удалось остановить и карлуков, и тибетцев. В ходе войны выдвинулись и обрели массовую поддержку уйгурские военачальники — вожди телеского племени эдизов, второго в иерархии каганата (прежде они были третьими в иерахии Второго Тюркского каганата).
В 795 году каган Ачо умер, не оставив законного наследника, и произошёл переворот; новый каган, Алп Кутлуг, объявил себя наследником рода Яглакар и принял титул “тэнридэ улуг булмиш алп кутлуг бильге каган” (божественный, героический, счастливый и мудрый каган). Он восстановил манихейскую ориентацию ставки, сняв главную причину, по которой его предшественники утратили согдийскую поддержку. Для борьбы с Китаем, Тибетом и карлуками требовалось обезопасить северные тылы, и Кутлуг, едва приняв власть, совершил поход за Саяны, после которого, по хвастливому свидетельству уйгурского источника, в кыргызской стране “не стало живых людей”. То, что стало трагедией целого народа, было, по сути, элементом подготовки решающий кампаний на южных рубежах Уйгурского каганата.
В.В. Бартольд [11,132] справедливо полагает, что главными противниками уйгуров в начале XIX века становятся кыргызы; в частности, именно к этому времени относят строительство системы крепостей в Туве, протянувшихся вдоль Енисея, однако нужно заметить, что археологических подтверждений столь точной их датировки нет. Кыргызы, то они в течение первых десятилетий IX века восстанавливали силы после резни 795 года. Примерно за двадцать лет до падения Ордубалыка они восстали (исследователи по-разному определяют этот момент — 815, 818, 820 годы; уточнить датировку в настоящее время невозможно).
За двадцать лет до падения Орду-балыка кыргызский правитель, называемый в китайской хронике Ажо (неясно, имя это или титул) объявил себя ханом; уйгурский каган Бао-и немедленно отправил на север “министра с войском”, чтобы наказать самозванца, но карательный отряд “не имел успеха”, и началась двадцатилетняя пограничная война, в которой, судя по её продолжительности, успеха не имел вообще никто.
В.В. Радлов [53,139] отмечает, что в самом Уйгурском каганате в это время происходили события, объясняющие безуспешность карательных акций на севере. В 832 г. «хан убит от своих подчинённых”»; через семь лет, в 839 году, «министр Гюйлофу (Кюлюг-бег) восстал против хана (кагана Ху из племени эдизов), и напал на него с шатоскими войсками. Хан сам себя предал смерти... В тот год был голод, а вслед за ним открылась моровая язва и выпали глубокие снега, от чего много пало овец и лошадей». «Синь Таншу» сообщает, что в тот год было много болезней, голод и падёж скота; энциклопедия “Тан хуэйяо” под 839 годом сообщает, что “ряд лет подряд был голод и эпидемии, павшие бараны покрывали землю. Выпадал большой снег». Кюлюг-бег и его сторонники поставили ханом «малолетнего Кэси Дэле» (Кэси-тегина). В следующем, роковом для Уйгурского каганата 840 году «старейшина Гюйлу Мохэ (Кюлюг-бага-тархан из телеского племени эдизов), соединившись с хагасами (кыргызами), со 100 000 конницы напал на хойхуский (уйгурский) город (Орду-балык), убил хана, казнил Гюйлофу (Кюлюг-бега, Курабира) и сожёг его стойбища. Хойху поколения рассеялись». [23,127-129].
Уйгурский каганат ко времени начала настоящей войны с кыргызами был предельно ослаблен как усобицами, так и природными катаклизмами, и лишь благоприятные внешние обстоятельства, в сложении которых сами уйгуры участвовали минимально, позволяли степному государству ещё существовать, расходуя силы на внутренние усобицы. Для развала великого каганата оказалось довольно одного набега на столицу. [53,138].
Как следует из изысканий А.Н. Бернштама [20,155], роль кыргызов сводилась к разгрому каганата и к погоням за разбежавшимися в суматохе по всей степи уйгурскими отрядами. Двадцатилетние пограничные столкновения не привели к реальным успехам, а в 840 году уйгурские вельможи из племени эдизов просто использовали кыргызов во внутриуйгурской усобице точно так же, как за год до того токуз-огузы использовали тюрков-шато. В погоню за Уге кыргызы отправились по просьбе китайцев, о чём свидетельствует переписка китайского чиновника Ли Дэюя, где прямо говорится о том, что кыргызов нужно использовать для полного разгрома уйгуров; о кыргызах как о самостоятельном факторе военно-политических игр летописи не говорят вовсе. Сообщается, что в 847 году кыргызский Ажо умер; сообщается, что в период с 860 по 873 год кыргызы “три раза приезжали ко Двору. Но Хягас не мог совершенно покорить хойху. Впоследствии были ли посольства и были ли даваны и жалованные грамоты, историки не вели записок. Как только выяснилось, что добить уйгуров кыргызы не в состоянии, интерес к ним пропал.
Н.Я. Бичурин [23,149] отмечает, что если в разделе об уйгурах летописец характеризует роль кыргызов как весьма скромную, то в повествовании о самих кыргызах акценты заметно смещены. Объявив себя ханом, Ажо отразил первый карательный рейд уйгуров, после чего, «надмеваясь победами», слал уйгурскому кагану хвастливые ультиматумы: «Твоя судьба кончилась. Я скоро возьму Золотую твою орду, поставлю перед нею моего коня, водружу моё знамя. Если можешь состязаться со мною — приходи; если не можешь, то скорее уходи».
Через двадцать лет «хойхуский хан не мог продолжать войны. Наконец его же полководец Гюйлу Мохэ привёл Ажо в хойхускую орду. Хан был убит в сражении, и его Дэле рассеялись». Очевидно несоответствие двух повествований об одних и тех же событиях; в повествовании об уйгурах кыргызский поход — лишь эпизод многолетней внутренней уйгурской усобицы, дошедшей до привлечения обеими сторонами иноплеменников, которые в конце концов вышли из-под контроля и разграбили столицу; в повествовании о кыргызах их поход 840 года выставлен победным результатом двадцатилетнего противостояния. На вторую версию и предпочитают опираться нынешние исследователи [23,149-150].
В целом приходится заключить, что исторические обстоятельства, сопутствовавшие кыргызо-уйгурскому противостоянию, не только не свидетельствуют о каких-либо великодержавных настроениях енисейских кыргызов, но и вообще не дают повода видеть в них самостоятельную военно-политическую силу первой половины — середины IX века. Они выступают как союзники других, более активных участников центральноазиатских войн, главным образом играя роль северной угрозы для уйгуров, которые, в свою очередь, карательными набегами обеспечивали status quo в своём глубоком северном тылу.
Ни в 750-х, ни в 790 гг. кыргызы даже не успевали собрать войско и выступить в походы, предусматривавшиеся военными союзами. Ко вступлению в эти союзы кыргызов подталкивала главным образом традиционная враждебность к уйгурам, унаследованная кыргызской аристократией от сиров.
Вместе с тем надо полагать, что антиуйгурские настроения с каждым карательным рейдом уйгуров всё глубже пропитывали кыргызское общество и в конце концов закономерно стали одним из доминирующих факторов общественного сознания — урок всем любителям скорых расправ. В.В. Бартольд [11,68] указывает, что резня 795 года привела не к полному подавлению кыргызской угрозы (как, конечно же, расчитывал беспощадный Кутлуг), а к прямо противоположному результату: у кыргызов появились более чем реальные и общепонятные причины для мести. Вполне естественным было и углубление связей с традиционными союзниками — карлуками (как уже говорилось выше, весьма вероятно, что культура именно этого народа была одним из основных источников инноваций в кыргызской культуре первой половины IX века). Возрождение Кыргызского каганата около 820 года было естественным следствием уйгурской жестокости, проявленной за четверть века до этого.
Вместе с тем совершенно очевидно, что на полный разгром уйгуров и уж тем более на создание новой центральноазиатской гегемонии сил у кыргызов не было. Действия кыргызов в 840-х гг. не имеют ничего общего с великодержавной экспансией — это просто грабительский набег на вражескую столицу и несколько рейдов после него. Кыргызы никого не сделали своими данниками, они даже не попытались выстроить новую государственную структуру и как-то организовать разрозненных степняков. Разочарование китайского Двора, выраженное в одной фразе источника, и дальнейшее развитие событий однозначно показывают: прорыв 840 года был, в общем, случайностью, трагической для всех её участников. Впрочем, уйгуры всё-таки создали свои княжества в Восточном Туркестане, то есть там, где китайцы меньше всего хотели бы их видеть; в Центральной же Азии не возникло ни кыргызской, ни вообще чьей бы то ни было гегемонии.
А.Н. Бернштам [20б148] объясняет это многолетней засухой во внутренней Азии, сделавшей кочевническую жизнь в степи невозможной; проверить эти палеоклиматологические построения мне не под силу, но я вынужден признать, что лучшего объяснения “вакууму власти” в Великой степи никто предложить пока не сумел.
Подводя общий итог и оценивая весь исторический контекст кыргызо-уйгурского противостояния во второй половине VIII — первой половине IX вв., следует отметить, что, как и прежде, сутью событий была ожесточённая борьба за контроль над трассами караванной торговли. Что же касается кыргызов, то нам представляется, что им выпало на короткое стать не только жертвами всей этой борьбы гигантов, но и её инструментом.
Источники
1. Аманжолов С. Вопросы диалектологии и истории казахского языка. – Алма-Ата, 1959.
2. Аристов Н.А. Опыт выяснения этнического состава киргиз-казаков Большой орды и кара-киргизов. – Л., 1924.
3. Аристов Н.А. Заметки об этническом составе тюркских племен и народностей и сведения об их численности. // Живая старина. СПб, 1896 (отдельный оттиск).
4. Артамонов М.И. Очерки древнейшей истории хазар. – Л., 1936.
5. Артамонов М.И. История хазар. – Л., 1962.
6. Ашмарин Н.И. Словарь чувашского языка. В 17 тт. – М., 1928-58.
7. Ашмарин Н.И. Общий обзор народных тюркских говоров. – Баку, 1926.
8. Бартолъд В.В. О христианстве в Туркестане в домонгольский период. // ЗВОРАО. Т. VIII. 1893.
9. Бартолъд В.В. Отчет о поездке в Среднюю Азию с научною целью. – СПб., 1897.
10. Бартолъд В.В. Туркестан в эпоху монгольского нашествия . – Л., 1927.
11. Бартолъд В.В. Кыргызы. – Фрунзе, 1943.
12. Бартолъд В.В. Историко-географический обзор Ирана. – СПб., 1903.
13. Бартолъд В.В. Томсен и история Средней Азии. – Пг., 1926.
14. Баскаков Н.А. Ногайский язык и его диалекты. Грамматика, тексты и словарь. – М., 1940.
15. Баскаков Н.А. и Насилов В.М. Уйгурско-русский словарь. – М., 1939.
16. Баскаков Н.А. Очерк истории функционального развития тюркских языков и их классификация. – Ашхабад, 1988.
17. Баскаков Н.А. Тюркские языки . – М., 1960.
18. Батманов И.А. Принципы построения описательной грамматики киргизского языка. (Тезисы доклада). – Фрунзе, 1954.
19. Батманов И.А. Категория времени сказуемого в турецких языках. (Генезис представлений и употребление форм). – Фрунзе, 1961.
20. Бернштам А.Н. Археологический очерк Северной Киргизии. Фрунзе, 1941.
21. Бернштам А.Н. Социально-экономический строй орхоно-енисейских тюрок в VI-VIII вв. – Л., 1946.
22. Бичурин Н. Я. (Иакинф). Записки о Монголии. – СПб., 1928.
23. Бичурин Н.Я. (Иакинф). Собрание сведений о народах, обитавших в Средней Азии в древние времена. – M., 1950.
24. Бичурин Н.Я. Собрание сведений по исторической географии Срединной и Восточной Азии. – Чебоксары, 1960.
25. Богородицкий В.А. Введение в тюрко-татарское языкознание. – Казань, Татгосиздат, 1922.
26. Богородицкий В.А. Этюды по татарскому и тюркскому языкознанию. – Казань, Татиздат, 1933.
27. Валиханов Ч.Ч. Собр. соч. в пяти томах. – Алма-Ата, 1985.
28. Гордлевский В.А. Грамматика турецкого языка. (Морфология и синтаксис). – М., 1928.
29. Гордлевский В.А. Турецкая хрестоматия со словарем. – М., 1931.
30. Григорьев В.В. Восточный или Китайский Туркестан . – СПб., 1929.
31. Грумм-Гржимайло Г.Е. Описание путешествия в Западный Китай. – СПб., 1896.
32. Грумм-Гржимайло Г.Е. Материалы по этнологии Амдо и области Кукунора. – СПб., 1903.
33. Грумм-Гржимайло Г.Е. Западная Монголия и Урянхайский край. – Л., 1926.,
34. Жизнь, отданная науке. - Н. К. Дмитриев - выдающийся тюрколог и педагог. – Казань, 1998.
35. Заметки Н. К. Дмитриева в книге С.К. Церуниана «Курс османских разговоров». // СТ 1988. №4.
36. Ильминский Н.И. Бабур-намэ. – СПб., 1934.
37. Иностранцев К.А. Сасанидские этюды. – СПб., 1909.
38. Иностранцев К.А. Хунну и гунны. – Л., 1926.
39. Катанов Н.Ф. Сказание иностранцев о Казани. – Казань, 1903.
40. Киселев С.В. Древняя история Южной Сибири. – М., 1951.
41. Крымский А.Е. История Турции и ее литературы от расцвета до начала упадка. – М., 1910.
42. Кюнер Н.В. Китайские известия о народах Южной Сибири, Центральной Азии и Дальнего Востока. – М., 1961.
43. Малов С.Е. Изучение ярлыков и восточных грамот. – М., 1928.
44. Малов C.Е. Памятники древне-тюркской письменности. М., 1951.
45. Насыри К. Поверья и обряды казанских татар... – СПб., 1880.
46. Насыри К. Образцы народной литературы казанских татар. – СПб., 1896.
47. Окладников А. П. Неолит и бронзовый век Прибайкалья. – М., 1955.
48. Окладников А. П. Далекое прошлое Приморья. – Владивосток, 1959.
49. Поцелуевский А.П. К вопросу о происхождении формы настоящего времени в тюркских языках юго-западной группы. – Ашхабад, Туркменучпедгиз, 1948.
50. Радлов В.В. Атлас древнейшей Монголии. – СПб., 1892-1899,
51. Радлов В.В. К вопросу об уйгурах. – СПб., 1928.
52. Радлов В.В. Опыт словаря тюркских наречий. – СПб., 1899.
53. Радлов В. В. Титулы и имена уйгурских ханов // ЗВОРАО. 1891. № 5.
54. Руденко С.И. Культура населения Горного Алтая в скифское время. – М., 1953.
55. Руденко С. И. Культура населения Центрального Алтая в скифское время. – М., 1960.,
56. Сауранбаев Н.Т. Семантика и функции деепричастий в казахском языке. – Алма-Ата, 1942.
57. Смирнов В.Д. Крымское ханство под верховенством Отоманской Порты до начала XVIII века . – СПб., 1887.
58. Смирнов В.Д. Образцовые произведения османской литературы в извлечениях и отрывках. – СПб., 1903.
59. Самойлович А.Н. К истории литературного среднеазиатского тюркского языка. / В Сб. «Мир Али-Шир». – Л., 1929.
60. Фалев П. А. Введение в изучение тюркских литератур и наречий. Лекции, читанные П. А. Фалевым в 1921 г. в Туркест. восточн. ин-те. – Ташкент, Туркест. гос. изд-во, 1922. 40 с.
61. Юдахин К.К. Киргизско-русский словарь. – М., 1965.
62. Якубовский А. Ю. Из истории изучения монголов периода XI-XIII вв. Очерки по истории русского востоковедения. М., 1953.
Автор: Кузнецов П.