Возможно, формирующаяся при Владимире традиция «десигнации» или даже минората, передача стола (и отцовской дружины) младшему, остающемуся при родителе сыну, вызвала протест прочих братьев, рассчитывающих на традицию «старейшинства» — ср., помимо открытого братоубийства в политике Святополка, то подозрительное (с точки зрения многих современных исследователей) поведение Ярослава, при котором (в «Слове» Илариона) «замалчивается» судьба Бориса и Глеба. Их имена не становятся княжескими именами Ярославичей, напротив — именем Святополка («Окаянного») старший Ярославич Изяслав нарекает своего сына. Подозрения в отношении Ярослава (в частности, основанные на прямолинейном толковании сюжета «Эймундовой саги») не вполне основательны (ср. аргументы в пользу ранней канонизации Бориса и Глеба при Ярославе — Мюллер 1994). Дело в том, что Ярослав называет одного из своих младших сыновей именем Вячеслава — Вацлава, первого чешского святого, культ которого был популярен на Руси. Это было антропонимическое новшество: Вацлав — не представитель русского княжеского рода, а чешский христианский князь, павший от руки родного брата; его «Житие» оказало непосредственное влияние на сложение агиографического цикла, прославляющего Бориса и Глеба (см. Рогов 1970). Предположение о кощунственном поведении не только самого Ярослава, но и агиографов, свидетельствующих о почитании им убитых братьев, представляется чрезмерным (Конечно, средневековые агиографы стремились до определенной степени оправдать греховные деяния представителей правящей династии: Б. Н. Флоря обратил внимание на то, что в одном из вариантов «Жития» Вацлава его убийца и наследник Болеслав не наносит князю смертельную рану, а лишь ударяет мечом (с точки зрения раннесредневекового права это — особая категория преступлений, не относящаяся к убийству). Но такое смягчение вины далеко от прямой фальсификации).

Почему же Ярослав не назвал детей именами почитаемых братьев? Дело здесь, очевидно, в древнерусской антропонимическои традиции: дети носили имена дедовского, а не «отнего» поколения (ср. Янин 1970. С. 23; Франчук 1998. С. 168 и сл.), и Ярослав назвал своего старшего сына именем Владимир. Здесь «родовая» традиция продолжает господствовать над «исторической» (христианской), и имена даются детям вне прямой зависимости от того, чем прославился носитель того или иного имени: младший сын Ярослава получает имя Игорь, старший же его внук — первый сын Изяслава — Мстислав (он умер, княжа в захваченном Ярославичами Полоцке в 1069 г.). Второй сын Изяслава получил имя Святополк, конечно, не потому, что оба князя, носившие имена Святополк и Мстислав были соперниками деда — Ярослава, но потому, что они имели законные права на старшинство в княжеском роде; соответственно третий Изяславич получает имя Ярополк: Изяслав явно стремится этой антропонимической традицией подчеркнуть права своих детей на старейшинство, несмотря на несчастливую долю «эпонимов». Соответственно, у следующего поколения князей распространяются «дедние» имена, в том числе Борис (Вячеславич — христианская традиция продолжается) и Глеб (Святославич); следует упомянуть также Бориса и Глеба Всеславичей — сыновей обиженного Ярославичами полоцкого князя (кроме того, сразу три князя — Давыд Святославич, Давыд Всеславич и Давыд Игоревич — носят христианское имя Глеба) (Имя мало обязывало русских князей блюсти традицию: в «Повести о преступлении рязанских князей» Глеб Владимирович избивает в 1218 г. свою братию и заслуживает у летописца имя «Каина» и «окаянного» (ПЛДР. XIII в. С. 128). ). Характерно, что Борис и Глеб были канонизированы под

своими княжескими — «русскими» — именами (как впоследствии Ольга и Владимир).

Итак, неясно, насколько новая традиция минората соответствовала историософии Илариона и начального летописания о Божественном предпочтении младших и новых правителей и народов «ветхим» (Иларион не упоминает Бориса и Глеба, а Нестор свидетельствует о том, что Борис следовал традиции майората — власти старшего брата; ср. Сендерович 1999). Но будучи сам младшим сыном — да еще «робйчичем» — Владимир, конечно, мог пойти на правовое новшество, опираясь на тот же ветхозаветный прецедент: цари Саул, Давид и Соломон не были старшими сыновьями (Сендерович 1996). Нестором (в «Чтении») братьям дан схожий образец — Иосиф и Вениамин, которых возлюбил Иаков: «сего ради братья вельми гневахуся на нею, бе бо яко Осиф хощеть над ними царствовати, яко же и бысть» (Абрамович 1916. С. 7). Однако для Бориса пример отца — не образец, а воплощение суеты сует. Летописные 12 сыновей Владимира и библейские 12 сыновей Иакова сопоставимы лишь «формально»: Борис и Глеб получили небесный удел. Более того, Борис не пытается спастись от преследователей, как это сделал его отец, бежавший к варягам, его брат Святослав, пытавшийся укрыться у угров, и, согласно «Чтению», — Глеб, убитый по дороге «в полунощные страны» (В 1996 г. в Сигтуне была обнаружена древнерусская княжеская печать первой половины XI  в. с именем Давида: она могла принадлежать Глебу — единственному князю, носившему в то время такое христианское имя (Янин 1999. С. 271). Связи русского княжеского рода со Скандинавией не ослабевали в конце X — первой половине XI в., и сыновья Владимира искали там невест: Ярослав был женат на Ингигерд, Всеволод — если отождествлять с ним Висивальда исландских саг — погиб за морем в числе неудачливых женихов Сигрид Гордой в 995 г. (Джаксон 1993. С. 210-211). Последнее событие, видимо, повлияло на передел русских столов и судьбу Бориса, который, согласно «Чтению» Нестора, получил Владимир Волынский. Вместе с тем это может прояснить и маршрут Глеба, который тот избрал в ответ на приглашение Святополка — может быть, он направился к Смоленску, чтобы по Западной Двине добраться до «полунощных стран»); Борис в «Чтении» Нестора, едва ли не впервые в русской литературе, являет свой патриотизм: «Не отъиду, не отбежю от места сего, ни пакы супротивлюся брату своему, старейшому сущю; но яко Богу годе, тако будеть. Уне ми есть еде умрети, неже во иной стране» (Абрамович 1916. С. 9).

Не русский «политический», а иной образец в «житиях» был более действен для Бориса: юный Давид, который, возглавляя дружину, не «наложил руки на помазанника Господня» (1-я Царств. 24.7) — преследовавшего его царя Саула. Но Борис был сыном Крестителя Руси, который упокоился с «праведными», и он избрал самый высокий для христианина сыновний образец. Его предсмертная молитва уподобляет его смерть жертве Христа: «Благодарю Тя, Владыко Господи, Боже мой, яко сподобил мя еси недостойного съобыцнику быти страсти Сына твоего, Господа нашего Иисуса Христа. Посла бо единочадного Сына своего в мир, его же беззаконьнии предаша на смерть; а се аз послан бых от отця своего, да спасу люди от супротивяшихся ему поган, и се ныне уязвен есмь от раб отца своего [...]. Господи, в руце твои передаю дух мой» (Абрамович 1916. С. 11).

По словам Федотова (1990. С. 49), «подвиг непротивления есть национальный русский подвиг, подлинное религиозное открытие новокрещеного народа». Но тот же исследователь (С. 51) отметил и «парадокс культа страстотерпцев — святые "непротивленцы" по смерти становятся во главе небесных сил, обороняющих землю Русскую от врагов: "Вы нам оружие, земля Русская забрала и утверждение и меча обоюду остра (вспомним предание о хазарской дани—В. П.), има же дерзость поганьскую низлагаем"» («Сказание»). Этот парадокс свойствен христианской историософии в целом: человеческая «история», начинавшаяся с грехопадения, отменяется вольной жертвой Христа — грядет Царствие Божие; русское «княжение мира сего» хуже «паучины» для следующего Христу Бориса. Но земная история продолжается, и это объясняет актуальность для авторов житий и летописцев «ближайшей морально-политической идеи»: по смерти святые осуществляют те деяния, которые не смогли исполнить при жизни — ведь Борис должен был вернуться из похода против «поганых». Вместе с тем, святые — покровители княжеского рода. «Сказание» начинается с цитаты из Псалма 111: «Род (курсив мой — В. П.) правыих благословиться, и семя их в благословолении будеть» (БЛДР. Т. 1. С. 328). Борис и Глеб — небесные воины — «вмешиваются» в земную русскую историю, приходят на помощь своим «сродникам»-князьям (см. ниже), первым из которых был их брат Ярослав. Борис и Глеб не оставили потомков — они были «сродниками», а не предками русских князей: им суждено было стать воплощением единства русского княжеского рода. При их брате Ярославе и его детях создавался культ святых князей, и традиционное наследование от брата к брату, которое признавал «законным» Борис, сам Ярослав заповедовал своим сыновьям.