Это было в августе 91-го
Утром 19-го августа 1991 года солнце в московском небе застилала грязно-желтая дымка. С высоты 12-го этажа жилого дома было отчетливо видно, как надвигаются с периферии небосвода полчища серых облаков. Ломка погоды предвещала наступление осени, но лето пока не сдавалось.
Меня не покидало ощущение необычности обстановки. Сначала не мог сообразить, откуда приходило это ощущение. Потом догадался. Необычно вело себя радио. Оно долго молчало и лишь потрескивало, как бывает перед передачей важного правительственного сообщения. Затем диктор зачитал Обращение Государственного комитета по чрезвычайному положению…
Это была, действительно, ошеломляющая новость, полная неожиданности и драматизма. Хотелось верить, что Советская власть и партия, в которой я состоял, стряхнули, наконец, оцепенение, что они серьезно настроились на подавление либеральной бесовщины…
Я давно понял, что болтовня президента СССР Горбачева о новых цивилизованных отношениях союзных республик служила лишь дымовой завесой. Могучее многонациональное государство стояло на краю гибели, раздираемое интригами сепаратистов, стяжателей и авантюристов, которые на волне обывательской глупости вознеслись в министерские и депутатские кресла. Только решительные бескомпромиссные действия могли остановить сползание страны в бездну.
Смущало, однако, что горбачевская перестройка уже основательно потрепала советский общественный организм. Она породила атмосферу общественного умопомешательства, в которой распалась связь слова и мысли. Писатели-либералы, журналисты, новоиспеченные дикторы радио и телевидения заговорили искусственным пустопорожним языком. Казалось невероятным, чтобы в среде, насыщенной ядовитыми испарениями эгоизма, алчности, мракобесия и пресмыкательства перед иноземщиной была вообще возможна мобилизация державной воли.
Выйдя из подъезда, я направился в киоск «Союзпечать», разместившийся в одном из помещений первого этажа многоквартирного дома. Сюда уже наведались два посетителя. Один из них, мужчина интеллигентного вида, был, видимо, моим ровесником. По виду ему вряд ли было больше сорока. Другой – молодой парень из работяг. Интеллигент сетовал киоскерше на отсутствие либеральных газет, выпуск которых был приостановлен решением ГКЧП.
- Ну вот, повторяется старое, - говорил он, досадливо морщась.- Только повеет свободой, как сверху нажимают на тормоза. Скажите, пожалуйста, что плохого печатали «Известия», Аргументы и факты», «Комсомольская правда»?
- Желтая пресса, - с вызовом отреагировал на этот вопрос другой посетитель. – Без нее жили и будем жить дальше, - добавил он, самодовольно ухмыляясь.
Интеллигент поостерегся вступать с ним в спор и быстро удалился. Я, приобретя «Правду» и «Советскую Россию», тоже повернулся к выходу.
В метро по пути на работу торопливо просмотрел купленные газеты. Документы ГКЧП еще не попали в номер. Остальное не вызывало интереса. Как радиожурналист отметил, что предстоящий рабочий день не будет слишком загружен. Эфир займут, в основном, официальные материалы, для произведений собственного творчества вряд ли останется место.
Свой путь в журналистике я начал в «Мире и Прогрессе ». Была такая радиостанция. Она родилась в середине 60-х годов в недрах зарубежного радиовещания со статусом общественной организации. Сразу же стала боевым рупором советской контрпропаганды. Давала отпор недругам Советской власти в пору отсутствия иллюзий в отношении «западных демократий», но даже и тогда, когда советское общество впало в эйфорию разрядки, а мэтры радиоэфира, вроде Познера, уверяли, будто такие слова в пропагандистском лексиконе, как «американский империализм», «сионизм», «агрессивный блок НАТО», безнадежно устарели.
С приходом к власти Горбачева стало меняться и зарубежное радиовещание. Ближе к концу перестройки в передачах «Мира и Прогресса» уже рассказывалось о том, как экстрасенсы объединяются в борьбе за мир, а КГБ и ЦРУ сотрудничают на благо международной безопасности. Меня тошнило от этих передач, но остановить деградацию советского радиовещания, конечно, было не по силам. Работа радио все больше определялась «новомышленцами». Вскоре «Мир и Прогресс» и вовсе прекратил свое существование. Здание, где размещалась радиостанция, оккупировала одна из газет либерального направления. Я и мои коллеги были распиханы по различным подразделениям зарубежного Московского радио. Туда я и направлялся утром 19 августа, ожидая дальнейшего хода событий.
Вскоре стала известна реакция на чрезвычайное положение противников ГКЧП. Чьи-то услужливые руки расклеили на досках для объявлений, развешанных в длинных коридорах здания Гостелерадио на Пятницкой, циркуляры, под которыми стояли подписи Ельцина, Хасбулатова и Силаева. Триумвират российских сепаратистов тоном оскорбленной невинности негодовал против чрезвычайных мер. Вожди либералов, возглавившие мятеж против союзного государства, проявляли лицемерную озабоченность участью президента Горбачева, который, по утверждению гкчепистов, внезапно заболел, отдыхая в роскошной крымской вилле в Форосе.
Я знал, что некоторые из сотрудников Московского радио симпатизировали Ельцину и поражался их провинциализму. Разве можно судить о государственном деятеле по тому «имиджу», который ему лепят либералы. Например, считать его «своим парнем» за склоки в коридорах власти, за способность «валять Ваньку», «надираться в стельку», «ходить по бабам» с большими букетами цветов, падать с моста в нетрезвом состоянии? Разве не очевидна была страсть Ельцина к дешевым эффектам, когда он ездил в трамвае и посещал районную поликлинику как обыкновенная сошка или дарил одноразовые шприцы, приобретенные на сомнительные средства. Нарочитость такого поведения могла быть незаметной людям, неискушенным в политике. Но в журналистику приходят… должны приходить, люди, соображающие по этой части. Понимающие, во всяком случае, что претендент на власть должен оцениваться в первую очередь по политическим принципам, а не особенностям частной жизни. Видимо, симпатии к Ельцину рождались из легковерия, блажи и попросту глупости.
На улицах обыватели, столь же беспечные, творили историю. Возле танков, введенных в столицу, толпились любопытные прохожие. Завязывались беседы с экипажами боевых машин, несущими сторожевую службу. Случайные или подосланные агитаторы обличали советские порядки, военные же упирали на свою непричастность к политике, силу приказов и дисциплины. На сборищах возле Дома Советов, который лакеи-либералы в знак обожания Америки назвали Белым домом, раздавались агрессивные подстрекательские речи. Зубоскалили известные артисты эстрады.
В цитадели союзного телерадиовещания сохранялось спокойствие. Аппараты в телетайпном зале отстукивали сообщения ТАСС о перипетиях борьбы за власть в столичных верхах, об обстановке в Москве и всей стране. Помещенные на чаши весов общественных настроений, эти сообщения указывали на настороженность и выжидание, надежды и разочарования. Отклики из заграницы были такого же свойства, хотя в сообщениях западных агентств легко угадывалась поддержка ельцинистам и неприязнь к руководителям ГКЧП, маскируемая вздохами о трагической участи «форосского узника», назойливой заботой о соблюдении прав человека.
Чрезвычайная власть держалась авторитетно. Она издала Постановление № 3, регламентирующее деятельность телерадиовещания. Исполняющий обязанности президента СССР Янаев своим решением отменил амбициозные указы главаря сепаратистов, именовавшегося президентом РСФСР. Новые декреты упраздняли политический плюрализм, зато укрепляли надежды на нормальную человеческую жизнь. Безукоризненная логика, точность формулировок и решительность тона официальных документов внушали уверенность в том. Что ГКЧП контролирует обстановку. Дрожавшие руки Янаева на пресс-конференции, посвященной обоснованию мотивов введения чрезвычайного положения, воспринимались как случайный эпизод. Кто бы, не волновался в сложившихся обстоятельствах!
И все же события на московских улицах будоражили душу. Меня одолевала потребность что-нибудь сделать, совершить поступок наперекор дьявольской стихии. Надо же сопротивляться, когда попирается правда, а ложь, овладевшая массовым сознанием, стала материальной силой! Нельзя не сопротивляться, когда коммунизм подвергается глумлению и низводится до «частной теории».
Ответить в одиночку на вызов сил хаоса и разрушения я мог только словом. Но как заставить понимать и слушать себя? Качествами красноречивого оратора и идола масс я никогда не отличался. К тому же перестройка разрушила морально-политическое единство, духовное родство и общность людей.
Я задумал напечатать под копирку на пишущей машинке листовки с разъяснением правоты выступления ГКЧП и затем расклеить их в разных районах города. Казалось, что поддержка Советской власти «снизу» поможет развеять заблуждения хотя бы части горожан в отношении подлинных целей ельцинистов. Полагая, что у меня достаточно времени, я начал неторопливо сочинять листовку, еще не предполагая скорого конца чрезвычайного положения.
--- 2 ---
События следующего дня убедили меня в том, что текст листовки должен быть радикально изменен. ГКЧП обнаружил явные признаки замешательства. Маститых политических деятелей и военных с генеральскими и маршальскими звездами на погонах напугала гибель под гусеницами бронемашины молодых парней, вольно или невольно ввязавшихся в провокации ельцинистов против армейских патрулей. Сказывалась горбачевская школа воспитания политической бесхребетности, подменявшая ответственность прекраснодушием. Но в период испытаний прекраснодушие оборачивалось преступлением. Власть, конечно, не сахар. Но это не повод навязывать народу так называемое «гражданское общество», которое, судя по схемам либералов, призвано объединить толстосумов и обобранных ими людей в неприязни к государству. Нет, единение такого рода фальшиво от начала до конца. Власть, признающая спекуляцию, корысть и культ частной собственности нормой жизни, уравнивающая в правах эксплуататоров и эксплуатируемых, экспроприаторов и экспроприированных, не может не быть служанкой толстосумов и врагом честных тружеников.
Режим ГКЧП был, очевидно, случайным, инстинктивным всплеском державности в роковом процессе распада государственной и общественной жизни. Соответственно вели себя руководили гибнувшего государства. Не доверяя версии своих подчиненных о причинах трагического инцидента на Садовом кольце близ Дома Советов и подвергаясь психической атаке ельцинистов, гкчеписты заметались. Военная комендатура ввела комендантский час. Однако в его обосновании смешались жесткие предупреждения зачинщикам беспорядков со страхом перед неизбежными обвинениями в репрессиях против соотечественников. Между тем поведение этих «соотечественников» определяли политические проходимцы, тусовавшиеся в американском посольстве.
Вслед за объявлением комендантского часа появились сообщения о готовности лидеров ГКЧП еще раз посовещаться с «форосским затворником» и отвести войска с улиц столицы в казармы. Начался и сам отвод войск. С тротуара улицы Большая Полянка я видел, как армейская автоколонна с фарами, горящими при дневном свете, медленно приближалась ко мне от Каменного моста. Зеленые «камазы», в зачехленных кузовах которых сидели молодые безмятежные солдаты Таманской дивизии, проследовали мимо меня к Добрынинской площади. Я проводил несостоявшихся защитников советского строя грустным взглядом и с болью в сердце. Разве понимали они, что теряют и что приобретают взамен? А ведь происходил весьма неэквивалентный обмен уникального общества, устремленного к разумному достатку, гуманизму и справедливости, соревнованию талантов и способностей, на мир звериной конкуренции, потребительского кретинизма, фальши, ненависти, вражды и жестокости. Эти солдаты легко и беззаботно вступали в этот мир, завороженные байками либеральных брехунов о праздном и сытом будущем, которое, якобы, уже пришло на Запад. Они не знали, что умные и образованные западные интеллектуалы называют общество, в котором живут, «безумным, безумным, безумным, безумным миром», а то и просто «свинарником».
Возвратившись в здание на Пятницкой, я застал там атмосферу, наэлектризованную последними драматическими событиями. На телеэкранах мелькали шайки вандалов и мародеров. Они сбрасывали с пьедесталов памятники выдающимся деятелям Советского государства, шельмовали коммунистов и угрожали им расправой. За дымовой завесой болтовни о «золоте партии» вчерашние идеалисты-бессребреники захватывали административные здания, расхищали партийное имущество. Ходили сухи о первых жертвах среди советских руководителей, доведенных до самоубийства. Каждый сотрудник Московского радио по-своему переживал триумф победителей, но наметился перелом в настроениях. Рекруты перестройки вдруг пожелали непременно присутствовать на многочисленном сборище у здания российского парламента, где Ельцин, взобравшись на танковую броню, объявил реакционный переворот победой сил прогресса. Когда открылась истеричная сессия Верховного Совета РСФСР, на которой под улюлюканье либеральной шпаны деморализованный союзный президент подписал указ о роспуске КПСС, группа журналистов Московского радио пустила по редакциям текст обращения с выражениям лояльности узурпаторам. Под обращением предлагалось остальным сотрудникам поставить свои подписи.
Я решил, что это уже слишком. Обновленный текст листовки созрел в голове. Осталось напечатать и «выйти на дело». Вот этот текст:
Дорогие соотечественники!
Сегодня мы живем в обстановке, сложившейся в стране после провала режима Государственного комитета по чрезвычайному положению. Кажущаяся слабость союзного центра оказалась слабостью действительной. Восторжествовал крикливый, глумливый, агрессивный и лицемерный сепаратизм, гнусное зрелище которого в избытке представила сессия Верховного Совета РСФСР от 21 августа с.г. Вновь смердят, отравляют общественную атмосферу желтая пресса, антинациональное радио и телевидение России. Они не жалеют сил для того, чтобы затоптать ростки надежды на спасение России от смердяковщины и лжедемократической вакханалии, надежды, которую посеяли в душах честных тружеников события 19-20 августа с.г. Ликует и выражает свою радость в связи с крушением такой надежды «цивилизованное» зверье на Западе и его холуи в бывших соцстранах.
Деятели, вошедшие в ГКЧП, оказались неспособными осуществить чаяния и цели патриотического движения. Союз и Россия попали во власть социал-предателей и изменников. И потому не следует ослаблять патриотическую борьбу. Приходится сожалеть о том, что события 19-20 августа не положили начало укреплению Союза, не пресекли «войну законов», разгул спекулянтов и мошенников, позорную деятельность ельцинской клики внутри страны и на международной арене.
В создавшихся условиях от всех честных граждан нашего Отечества требуется хотя бы минимум: быть верными итогам общесоюзного референдума, выразившего волю народов нашего многонационального государства жить в мире и дружбе. Надо сохранять бдительность в отношении дальнейших происков сепаратистов всех мастей и, в первую очередь, из российского руководства, которое не остановится перед любой подлостью, ложью, клеветой, демагогией и провокациями, чтобы погасить возможный еще процесс укрепления союзного государства, сохранить состояние хаоса и нестабильности в стране, удобное для реализации его социал-карьеристских амбиций. События минувших дней, когда преступники-либералы бросили под танки обманутых людей, подтверждают это с полной очевидностью. Сепаратистская ельцинская клика встает сегодня в позу обличителя ГКЧП в узурпации власти, взывает к законности, демократии и конституции. Но помнила она о законах, когда заключала с мафией сделки, подрывающие финансовую основу государства!? Помнила она о демократии, когда издавала указ об удушении деятельности КПСС и других общественно-политических организаций!? Помнила она о Конституции, когда словом и делом подстрекала шахтеров к разрушительным забастовкам!?
Дорогие, соотечественники! Не поддавайтесь на провокации сепаратистов! Никакого доверия и поддержки губителям России и Союза!
ПАТРИОТ.
К вечеру я чувствовал себя подпольщиком в оккупированном городе. Старался отгонять случайные мысли о трагикомизме ситуации. Тщательно маскируясь, наклеил первую листовку на стену здания Моссовета, где расположилась новоявленная мэрия. Представил, как читает листовку и приходит в ярость тогдашний мэр. Этот субъект давно раздражал меня наглыми призывами к расчленению СССР и выведению особой породы двуногих скотов-потребителей. Возмущала и его пошлая проповедь о несовместимости интересов и идеалов людей.
От Моссовета путь лежал к Пушкинской площади. Здесь у входа в редакцию газеты «Московские новости» собирались группы спорщиков вокруг актуальных политических событий. Стены здания редакции были обклеены частными объявлениями, воззваниями расплодившихся карликовых партий, изобретателей социальных доктрин. Среди этого бумажного царства я наклеил и свою листовку. Потом объектами «партизанских действий» стали стены Университета на Манежной площади, завода ЗИЛ и вообще ряд улиц близ станций метро, расположенных на пути домой. Меня поджимал дефицит времени и средств. Метро работало до часа ночи, кончался клей в небольшом пластикатовом баллончике, да и самих листовок оставалось немного. Порядочно измотанный, я вернулся домой, решив на следующий, свободный от работы день пройти по маршруту подпольной деятельности для оценки результатов. Оставалось несколько экземпляров листовки, которые хотелось расклеить в самом логове вдохновителей реакционного переворота – у стен Белого дома.
--- 3 ---
Бывшее вместилище российского парламента – Белый дом, так и не дождавшись штурма военных, сохранял на другой день остатки готовности к осаде. Еще не были убраны бетонные плиты и балки, преграждавшие подходы к зданию. В беспорядке лежали поржавевшие водопроводные трубы, доски и рельсы. Кое-где ветер трепал края палаток из полиэтиленовой пленки. В них еще находились одиночные «защитники» Белого дома, участники распавшегося «живого кольца». Одни спали прямо на траве, пренебрегая опасностью заработать радикулит или ревматизм. Другие сидели, глядя перед собой в одну точку. Лица у них опухли, вероятно, от бессонницы. Может быть, от водки. В палатках и вокруг валялись пустые бутылки, банки, бумажные пакеты из-под импортных напитков, остатки пиццы, подкреплявшей силы оборонявшихся.
Стены Белого дома носили следы вчерашнего ликования победителей. На них были намалеваны проклятия ГКЧП и лозунги, выражавшие сокровенные мысли либералов. Выделялась надпись, сделанная аршинными буквами: «Генерал Кобец, Союзу – п----ц!» Очевидно, в условиях дефицита людей в армейской форме этот военачальник, тыловик по должности и призванию, укреплял боевой дух участников «живого кольца». Надпись убедила в том, что я не ошибся в ожидании от ельцинистов дальнейших действий по развалу СССР. Настенное творчество указывало и на более дешевый способ агитации и пропаганды. Пройдя утром по маршруту своей вчерашней «подпольной деятельности», я обнаружил, что в наиболее «бойких местах» мои листовки были сорваны. Зато появились объявления-доносы либералов на руководителей райисполкомов, сочувствовавших ГКЧП. И что же? Реагировать на эту подлость трудоемкой листовкой, которая будет мгновенно сорвана фанатичными либералами? Я решил, что можно ограничиться лозунгом, обличающим либералов как стукачей и провокаторов. Этот лозунг мог бы два десятка раз поместиться на листе бумаги, а затем узкими полосками лечь на тех же доносах. Оказалось, однако, что еще эффективней и дешевле взять кусок мела или угля и начертить на стене выразительную надпись.
У фасада Белого дома на площадке, приподнятой над набережной Москвы-реки, кучковались отдельные группы людей, обсуждавших минувшие события. В одной из групп пожилая женщина, по виду бомжиха, доказывала молодому увальню, смотревшемуся «новым русским», что она с самого начала «сражалась на баррикадах». Будто призывая свидетелей, она указывала рукой в сторону памятника Героям Красной Пресни. С обратной стороны здания молодые, ангельской внешности девушки-студентки выметали вениками битое стекло и прочий мусор с тротуара у подъездов. Они застенчиво улыбались каждому встречному прохожему, как бы извиняясь за то, что их собственный вклад в торжество демократии оказался слишком скромным.
Ближе к окончанию рабочего дня толпа становилась многолюднее. Среди гуляющих бродили агитаторы-либералы, православные священники, иностранные проповедники, сектанты, раздавая пропагандистскую литературу. Одна женщина, кротко улыбаясь, протянула мне экземпляр «Нового Завета». Чтобы не обижать ее, я принял дар.
Обойдя вокруг Белого дома, направился в расположенный по соседству Пионерский садик. Здесь основательно поработали вандалы. Стенды, где под стеклом были вывешены рисунки детишек из районного Дома пионеров, были разбиты. Произведения ребячьей живописи были разорваны на клочки и втоптаны в грязь. Вероятно, за пристрастие маленьких живописцев к красным звездам и флагам. Статую Павлика Морозова сорвали с постамента и утащили в неизвестном направлении. На ее месте осталась груда камней.
Картина варварства больно резанула по сердцу. Она представлялась трагическим завершением той длительной травли мальчонки-мученика, которой без устали занимались либеральные газеты, радио и телевидение. Они мстили парнишке, единожды уже умерщвленному изуверами, за стремление вырваться из серой, беспросветной жизни, за искреннюю веру в то, что социализм является подлинным царством свободы и справедливости. Мстили за Великую Октябрьскую социалистическую революцию, спасшую страну от иностранного порабощения и вознесшую ее к вершинам прогресса и процветания, которых она не знала за тысячелетие существования. Мстили за революцию, освободившую огромные массы забитых и несчастных людей от нищеты и невежества. Они глумились над легендой и символом советской Пионерии, демонстрируя родство душ с палачами Павлика Морозова.
Гнев и возмущение закипели в моей груди. Выродки и оборотни полагают, что эксцессы становления советского строя оправдывают их собственное насилие. Ошибаетесь мерзавцы! Принцип социальной справедливости распространяется и на насилие. С роковых дней августа 91-го начался отсчет ваших злодеяний. Придет время, и вы заплатите по счетам!
Автор: Мальцев С.В. Член Союза журналистов СССР.