Иран между прошлым и будущим

 

 

Интервью передано по радиостанции «Мир и Прогресс» 16.08. 1989 г.

 

 

     Иран  вступил в новый этап своей политической жизни. Так расценивают наблюдатели итоги выборов нового президента, которым стал после кончины аятоллы Хомейни ходжат-оль-ислам Хашеми-Рафсанджани. На новом этапе сильное влияние учения Хомейни сочетается с современными веяниями в политической и общественной жизни Ирана. Об этом шла речь в беседе нашего корреспондента с известным советским ученым, автором фундаментальных исследований по проблемам Ирана Семеном Агаевым.

     КОРРЕСПОНДЕНТ: Вы как-то назвали Хомейни зеркалом иранской революции. Что вы подразумевали под этим?

     АГАЕВ: Говоря о том, что Хомейни можно представить зеркалом иранской революции, я имел в виду то, что этот деятель отразил в своеобразной форме те настроения и ожидания, которые влекли народные массы в революционное движение. Он сумел все это проанализировать, пропустить сквозь призму своих собственных идеологических и религиозных воззрений. В политике Хомейни, относящейся к начальному периоду революции, отразились массовые требования. А они состояли в том, чтобы покончить с политикой шаха, которая вела к всеобщей коррупции, засилью чиновничества, взяточничества, зависимости от Запада, в общем, к тем проблемам, которые имеются во многих странах. Это массовое стремление к политическому обновлению и моральному оздоровлению общества нашло своеобразное отражение в политике Хомейни, преломилось сквозь призму его исламских воззрений.

     КОРРЕСПОНДЕНТ: Есть ли, на ваш взгляд, теневые стороны в воззрениях Хомейни?

     АГАЕВ: Мы не можем, безусловно, находить и выпячивать только положительные стороны того или иного исторического деятеля. Это было бы не диалектично. В воззрениях Хомейни были и теневые стороны. Как известно, за стремлением иранских народных масс к духовным и моральным ценностям скрывались их общедемократические устремления, чаяния к созданию нового справедливого общества взамен старого. В большинстве случаев эти устремления и чаяния остались неосуществленными. Хомейни исходил из того, что достаточно установить исламское правление, руководствоваться исламом, и все само собой образуется. До прихода шиитского мессии – 12-го имама Махди – люди будут жить как братья и сестры в единой мусульманской общине. Будут решены все проблемы. То есть, Хомейни абстрагировался от необходимости проведения глубоких социальных преобразований. Он подменял эти преобразования морально-этическими проблемами. Тут мы сталкиваемся с попытками подогнать реальную жизнь под идеологическую схему. Это главная теневая сторона учения Хомейни.

     КОРРЕСПОНДЕНТ: Была ли эволюция во взглядах Хомейни на отношения Ирана с Советским Союзом или он придерживался раз и навсегда принятой позиции?

     АГАЕВ: Я не считаю, что произошла какая-то эволюция во взглядах самого Хомейни. Для него лозунг: «Ни Запад, ни Восток, а ислам» был всегда непререкаемым. Это подразумевало опору на собственные силы и стремление избегать какой-либо зависимости от той или иной, как выражаются иранцы, «сверхдержавы». СССР был для него такой же сверхдержавой как Америка. Это не означает, что Хомейни не допускал развития отношений с той или иной сверхдержавой по тактическим соображениям. Лично Хомейни стоял на вершине пирамиды власти. Он мало вникал, особенно, в последние годы жизни в текущие дела, детали государственной политики. Все это делали другие деятели, именно те, которые пришли сейчас к власти. А они отличаются большей прагматичностью, и меньшей приверженностью к идеологическим схемам. Они стараются действовать в духе объективных требований политики и межгосударственных отношений. То, что они пытаются подкрепить свои действия авторитетом Хомейни – это естественно и понятно. Его авторитет остается достаточно высоким. Но нельзя усматривать в политике нового иранского руководства лишь стремление лавировать и балансировать среди великих держав. В условиях международной изоляции они добиваются улучшения отношений с Советским Союзом и другими странами. Это не может не быть долговременной линией, тем более в отношениях с Советским Союзом. Наши страны – соседи. Мы можем подать друг другу руки через границу. Не общаться друг с другом, не развивать взаимные отношения мы не можем. На улучшение советско-иранских отношений в последнее время решающим образом сказалась наша перестройка. Иранцы видят, что наши установки на мир и добрососедство – это не пропаганда, а реальная политика.

     Возвращаясь же к вашему вопросу, хочу сказать, что то, что было для Хомейни, быть может, тактикой, не является конъюнктурным моментом для государства.

     КОРРЕСПОНДЕНТ: Уходит ли учение Хомейни в прошлое вместе с его кончиной или оно сохраняет свое влияние на внутреннюю и внешнюю политику иранского руководства?

     АГАЕВ: Я думаю, что на этот вопрос ответить однозначно нельзя. Конечно, доктрина Хомейни, хомейнизм как таковой, будет сохраняться. Но мы знаем массу таких примеров, когда маоизм без Мао, франкизм без Франко и так далее сами изменялись. Я не хочу проводить здесь прямых аналогий, но почему это происходило? Потому что новые руководители использовали старую идеологию в чисто прагматических целях. Я думаю, хомейнизм будет сохраняться как идеологическое знамя, хотя действительные политические и практические шаги, скорее всего, будут определяться объективными потребностями. И это, собственно, позволяет надеяться на стабильность советско-иранских отношений в будущем. 

 

 

 

 

 

 

 

 

.