Historicus.ru / Библиотека Историка / Из истории русской культуры Том I. (Древняя Русь)

Нестор-летописец (Из последних работ о Несторе как авторе Повести временных лет см. Милов 1994. С. 40-69) был монахом Киево-Печерской лавры, и тем естественным центром, из которого он описывал современный ему мир, был Киев. Этот летописный центр Древнерусского государства стал одной из констант пространства русской культуры. В научной традиции первый период русской (древнерусской) истории принято называть «киевским» — это «Киевская Русь». Но культурное пространство не совпадает с политическим и экономическим — объектами исторической науки. В народной традиции Русь не имековалась «киевской», хотя Киев и был столицей былинного богатырского княжества. Эпическая «Святая Русь» — культурное пространство русских духовных стихов и былин 19 — начала 20 вв. — это не Киевская Русь, не Российская империя и не Московское царство (где формировалась сама мифологема «Святой Руси»—ср. Чернявский 1961. С. 101 и сл.): Святая Русь включает и собственно Святую землю, Палестину, Иерусалим, Иордан и т. д. до Царьграда, это, прежде всего, конфессиональное православное пространство паломников (Федотов 1991. С. 95 и сл.). Герои Святой Руси — Егорий-Георгий и другие святые «нерусского» происхождения — совершают свои деяния на Руси, в Киеве, а русские богатыри—в Палестине и Царьграде. Прикинувшийся скоморохом богатырь Добрыня играет на свадьбе собственной жены в Киеве, нежданно вернувшись из Царьграда: «Выигрывал хорошенько из Царяграда, а из Царяграда до Иеросалима, а из Иеросалима ко той земли сорочинской» (сарацинской — мусульманской, которой реально принадлежали Царьград и Иерусалим в эпоху сложения былин) (ср. Новичкова, Панченко 1987. С. 117-119; Рыбников. Т. 1. № 27; Т. 2. № 178 и др.). События, происходящие в этом пространстве, — особые события эпической истории.

Вне эпоса, в народной культуре — «народном православии» — не только Киев, но и вся «своя» Русская земля была пространством деятельности святых: на Русском Севере камни-следовики (с древними петроглифами) почитались как следы Богородицы и др. персонажей. Характерно предание о камне, в который превратился конь св. Георгия — святой проклял его, когда тот споткнулся (Панченко 1998. С. 196). Популярность св. Георгия — Юрия в фольклоре имеет (помимо календарных оснований — день памяти святого совпадает со временем первого выпаса скота и т. п., отсюда ассоциации с Волосом и т. п., ср. Успенский 1982. С. 32 и сл.) глубокие исторические истоки, связанные, в частности, с освоением всего пространства древней Руси: ср. основание князьями, носящими имя этого святого, — Ярославом-Юрием Мудрым и Юрием Долгоруким — городов Юрьева на Роси (южная граница Руси), Юрьева в чудских землях (Тарту — северо-западная граница), Юрьева Польского (северо-восточная граница — см. ниже). Показательно при этом, что Георгий ассоциируется в фольклоре чаще всего с Киевом (ср. Успенский 1982. С. 32 и сл.) — Киев был стольным городом и для тех древних князей, которые носили имя Георгия и осваивали с этим именем пространство Руси. В этом отношении фольклорная картина мира при всей естественной ее органичности, но и ограниченности, ориентации на традицию дает свой пример культурного отбора, отношения к культурным ценностям. В фольклорной картине мира, каковой она предстает по былинам и историческим песням, есть три столицы Руси — Киев, Москва и Петербург (ср. Федотов 1989). Им соответствуют три ключевых фигуры русской истории и фольклора — князь Владимир Красное Солнышко, Иван Васильевич Грозный и Петр Первый. Но позднейшие и, с современной точки зрения, более «актуальные» столицы и фигуры не только не заслоняют первой, но и во многом уступают ей. И дело здесь не просто в том, что древнейшая столица — Киев — оставался в народной жизни центром паломничества («язык до Киева доведет») и приобретал, в силу этого, ореол столицы Святой Руси — ведь в былинах не так много мотивов, связанных со святыми местами. Можно представить себе, вслед за В. О. Ключевским, почему чиновный Петербург и царская Москва не стали идеальными городами, центром фольклорного мира русского крестьянства — но и стольный Киев, в реальной истории — предмет бесконечных княжеских усобиц и средоточие народных волнений, едва ли в собственно историческом смысле подходил для роли идеального города. Д. С. Лихачев справедливо отметил, что Повесть временных лет складывалась тогда, когда в конце XI — начале XII вв. единое Русское государство, созданное при Владимире и Ярославе, переживало кризис — распри потомков Ярослава знаменовали грядущую феодальную раздробленность. «Сознание единства Руси и общерусский размах идей, может быть, еще интенсивней давали себя чувствовать именно теперь, когда реальная социально-экономическая и политическая почва для этого единства уходила из-под ног, когда могущественная держава Владимира отошла уже в прошлое, хотя еще и сохранялось живое ощущение Русской земли как единого целого» (ПВЛ. С. 273).

Суть, видимо, действительно в том, что Киев стал в народной памяти средоточием «той исторической эпохи, в делах которой весь народ принимал участие и через это участие чувствовал себя чем-то цельным, делающим общее дело», и которая «особенно глубоко врезывается в народной памяти» (Ключевский 1987. С. 211-212). Тогда «новый» народ (в частности, в трудах своих летописцев) ощутил себя участником, а свою «святую» землю — средоточием главных событий мировой истории. Для осознания своего единства, своей культурной целостности недостаточно было единства «актуального», «административного» — обращение к «исконным» истокам, к истории остается для народного сознания столь же необходимым, сколь и для средневекового летописца.

Но это еще не все объясняет. Почему в былинах не столь прославлен Новгород, соперничавший с Киевом за первенство в начале русской истории и переживший в реальном историческом времени славу Киева — ведь большая часть былин слагалась именно на русском Севере, в давних новгородских владениях? «Богатый гость» Садко не совершал богатырских подвигов, а единственный новгородский богатырь Василий Буслаевич — удалец, воплощение былинных представлений о новгородских вольностях, оказывается святотатцем в Святой земле, а не защитником Святой Руси (см. Новгородские былины). Богатырским эпическим центром стал именно Киев, и дело, очевидно, не только в том, что вечевой Новгород не был тем городом, где могли постоянно пировать князь со своей дружиной — этот княжеский быт как раз и был неприемлем для новгородцев. Видимо, Новгород не удостоился славы богатырского центра и потому, что исторически пережил Киев как столицу Руси. Древнейшая эпоха русской истории, именуемая киевской эпохой, эпохой Киевской Руси, стала в русском фольклоре эпическим былинным временем, потому что она была абсолютно завершена. После татарского разорения в 1240 году Киев надолго попал под власть «чужих» — нерусских — земель, Орды, Литвы, Речи Посполитой. В былинном эпосе киевские богатыри побеждают врагов — и татар, и Литву, но для истории Киевская эпоха завершилась: в поздних (XV—XVI вв.) русских летописях, повествующих о первом нанесенном татарами русским князьям в 1223 г. поражении на р. Калка, говорится, что в этой битве погибли «храбры» во главе с Алешей (Александром) Поповичем — в Русской земле не осталось богатырей. В «Тверском сборнике» (ПСРЛ. Т. 15. Стб. 342-343) рассказывается, как богатыри «совет створиша» у Александра Поповича в Ростове и решили служить не «князем по разным княжениям, [...] понеже князем в Руси велико неустроение», а «единому великому князю в матери градом Киеве». Сам правящий в Киеве князь Мстислав Романович Смоленский, узнав о приближении татар, гордо ответствует на предупреждение об угрозе: «Пока я в Киеве, — по Яик, и по Понтийское море, и по реку Дунай никому саблей не махивать» (ПЛДР. XIII в. С. 150, 160). Очевидно, что эти летописные повести о богатырях связаны со временем формирования народного эпоса и народного самосознания уже в Московской Руси (ср. Лихачев 1946. С. 77-80; Флоря 1982. С. 158 и сл.). В собственно былинном тексте о том, отчего «перевелись богатыри на святой Руси», герои русского эпоса также гибнут от гордыни: побив на перекрестке трех дорог, ведущих к Киеву, Нову городу и синему морю, татар — несметную «силу поганую»—богатыри похваляются, что справятся и с «силой нездешнею», в других вариантах — с «небесной силой». Еще А. Н. Веселовский (1884. С. 274-286) увязывал этот былинный мотив и с историческим поражением русских на Калке. При очевидном параллелизме мотивов летописной повести и былины, сюжет фольклорного текста более архаичен и даже мифологичен: богатыри рубятся с «нездешней силой», но той лишь прибывает вдвое с каждым богатырским ударом; отчаявшиеся богатыри бегут в «каменные горы» и там окаменевают сами. Здесь богатыри явно относятся к поколению «допотопных» великанов, могучему народу навсегда ушедшей эпохи (ср. Пропп 1958. С. 338-343; Толстой 1996; см. также ниже об обрах и т. п. образах великанов). Для того, чтобы богатыри жили в идеальном эпическом городе и в идеальную эпическую эпоху, необходимо было, чтобы реальное историческое время для этого города и этой эпохи кончилось. Для возникновения эпоса необходима была абсолютная временная дистанция, отделяющая эпическое время от исторического (ср. Бахтин 1975. С. 246; Лихачев 1979. С. 228 и сл.).

Но Киев для русской культуры — это не Троя, символ навсегда ушедшего в прошлое героического века у греков, римлян и унаследовавших античную традицию европейских народов: характерно, что этот взгляд на Киев как на Трою — и даже древнее местоположение Трои — приписывается русинам извне побывавшим в Киеве в 1584 г. гданьским купцом Мартином Груневегом (см. Яковенко 1995) (При том, что «Троянская история» была известна на Руси уже в изложении «Хроники» Иоанна Малалы (славянский перевод был сделан в X в., см. Метрик 1994, хотя неясно, была ли известна на Руси до XIII в. пятая книга, посвященная Трое) и наряду с деяниями Александра была непременной частью всемирной истории в христианской хронографии, для собственно древнерусской раннесредневековой историографии было свойственно представление о «своей античности» (см. ниже — в Заключении — об этом определении Д. С. Лихачева) и деяния собственных языческих князей занимали летописцев домонгольской поры больше, чем подвиги античных героев. Не случайно «троянская» тема остается одной из «загадок» Слова о полку Игореве (см. Пиккио 1985)). Скорее, с Троей в русской традиции можно сопоставить Царьград, оказавшийся в «чужом» конфессиональном и культурном ареале после завоевания его турками-османами: в «Плаче о взятии турками Константинополя» русского хронографа 1512 г. (ПСРЛЛ. 22. Ч. 1. С. 459-460) говорится, что Константин Великий основал свой град в Троаде, где «безаконый Магмет (султан Мехмед II — В. П.) седе на престоле царьском [...] и потреби потребъших Троию предивную» — победил греков, завоевавших Трою (далее приводится пророчество о «руском роде», который победит «измаильтян» и воцарится в Седмохолмном граде, как именовался Царьград — «второй Рим»). В былинах Царьград — место отдаленных подвигов богатырей, в нем воцарилось «Идолище поганое». Киев продолжает существовать как идеальный город в живом пространстве русской культуры.

В зачине «Задонщины», повести о Куликовской битве, написанной вскоре после знаменитого Мамаева побоища 1380 г., сам великий князь Московский Дмитрий обращается к своему брату, князю Владимиру Андреевичу: «Пойдем, брате, тамо в полунощную страну — жребия Афетова, сына Ноева, от него же родися русъ православная (подчеркнуто мною—В. П. ). Взыдем на горы Киевския и посмотрим славного Непра и посмотрим по всей земле Руской. И оттоле на восточную страну — жребий Симова, сына Ноева, от него же родися хиновя — поганые татаровя, бусормановя. Те бо на реке на Каяле одолеша род Афетов. И оттоля Руская земля седит невесела; а от Калатьския рати до Мамаева побоища тугою и печалию покрышася...» (ПЛДР. XIV — середина XV в. С. 96). Здесь, как и в Повести временных лет, события на Руси — средоточие всемирной истории, где сходятся судьбы — «жребии» — потомков сыновей Ноя; жребий Иафета, от которого произошла русъ, автор «Задонщины» вслед за Нестором помещает в полунощной — северной — стороне: таков традиционный библейский взгляд на мир (взгляд из Иерусалима); но историческим центром, откуда смотрят на этот мир герои «Задонщины», остаются Киевские горы (Слава о Куликовской победе доходит в «Задонщине» до дунайских Железных ворот, Рима и Царьграда.). Реальный исторический рубеж, определяющий судьбы Руси — битва на Калке (Калатьския рати), где татары именуются, однако, древним именем гуннов (хиновя — ср. Менгес 1979. С. 168-170 и ниже об архаической этнонимии в средневековой традиции), соотносится с символическим — битвой на реке Каяле, где в 1185 г. потерпел поражение от половцев Игорь Святославич (см. о символическом значении Каялы в Энциклопедии СПИ. Т. 3. С. 31 и сл.). Легендарный Боян поет в «Задонщине» славу первым киевским князьям, Рюрику, Игорю Рюриковичу, Святославу, Владимиру Святославичу и Ярославу Владимировичу— предкам Дмитрия Донского: пространство и история (включающая происхождение московского княжеского рода) сходятся в одном центре — Киеве, при том, что сам этот центр реально находился под властью Литвы.

Удивительно, при общем непонимании ценности и отсутствии живого интереса к памятникам древнерусской культуры в послепетровскую эпоху (см. об этом Лихачев 1979. С. 355 и сл.), насколько сохранился этот взгляд в русской культуре нового времени. Через четыре с половиной столетия после «Задонщины» Н. В. Гоголь, не разделявший в своих произведениях малоросское — украинское — и собственно русское, так же видит из Киева весь свет, как видел его Нестор-летописец. Ср. текст из «Страшной мести»:

«За Киевом показалось неслыханное чудо. Все паны и гетманы собирались дивиться сему чуду: вдруг стало видимо далеко во все концы света. Вдали засинел лиман, за лиманом разливалось Черное море. Бывалые люди узнали и Крым, горою подымавшийся из моря, и болотный Сиваш. По левую руку видна была земля Галичская. "А это что такое?" допрашивал собравшийся народ старых людей, указывая на далеко мерещившиеся в небе и больше похожие на облака серые и белые верхи. "То Карпатские горы!" говорили старые люди».

Ю. М. Лотман в работе о пространстве у Гоголя писал в связи с этим пассажем о свойстве вогнутого волшебного пространства, периферия которого как бы поднимается, обнаруживая дальние дали перед наблюдателем, располагающимся в его центре (Лотман 1988. С. 260-261). Но и сам Киев расположен на горах, и чудо, открывающееся за Киевом взорам народа в «Страшной мести» в начале самой развязки — гибели колдуна,— означает, что событие происходит в центре мира, откуда видно во все стороны света (В другой работе (Лотман, Успенский 1994. С. 251) исследователи обратили внимание на тот парадоксальный факт, что Галицкая земля видна «по левую руку», тогда как должна была оказаться «по правую» для наблюдателей, обращенных на юг, к Крыму. Запад ассоциировался в традиционной картине мира с левой — неблагоприятной — стороной, «адом», преисподней. Но тот же взгляд отражен и в исторических реалиях Киева, как исторического центра Среднего Поднепровья: река Десна в Левобережье Днепра воспринималась древними славянами как «десная» — правая, и это восприятие, вероятно, относится к эпохе заселения славянами Поднепровья с юго-запада (Толстой 1997. Т. 1. С. 407 и сл.)). Сторонний наблюдатель XVI в. — писавший по-латыни Михалон Литвин (1994. Фр. 9. С. 96) — приводит подлинное фольклорное свидетельство такого отношения к Киеву, «народную поговорку роксоланов» (характерное для польско-литовской позднесредневековой традиции наименование архаичным этнонимом русских, именуемых также рутенами, русинами и обитающих на землях, подвластных Речи Посполитой): с холмов крепости Киева «можно видеть многие другие места». Киевские горы, на которых, по летописной легенде, предрек славу будущему городу Андрей Первозванный, очевидно, в православном сознании (ср. русъ православную «Задонщины» и в Заключении об этноконфессиональном сознании единства «русской веры») соотносились со Святыми горами (название одной из гор —Хоревица — воспроизводило, видимо, еще в дохристианский, «хазарский» период имя библейской горы Хорив на Синае): Святая земля — это место, возвышающееся над всем миром, в

эту землю и библейский центр мира — Иерусалим паломники совершают «восхожение» (ср. в ПВЛ: Мегцерский 1995. С. 50).

Для украинского фольклора, в котором живая связь с Киевом не сводилась к паломничеству по святым местам, тем не менее важны были свидетельства былой славы города: о ней напоминали развалины Золотых ворот, уподоблявших Киев Царьграду — ворота рухнули во время штурма города монголо-татарами в 1240 г. Соответственно в украинской легенде, записанной в первой половине XIX в. (Кулиш 1847. С. 1), рассказывается, как славный «лыцарь Михайлык» оборонял Киев от татар, и те потребовали у «киян» его выдачи — тогда они снимут осаду. Кияне решили выдать богатыря, и тот, оскорбившись, предрек гибель городу: он взял, как сноп, Золотые ворота, и проехал с ними через татарское войско в Царьград. Чужеземцы ворвались в город, лишенный ворот, Михайлык же поставил Золотые ворота в Царьграде и живет там. Наступят времена, когда он вернется в Киев и поставит ворота на свое место. Народная легенда явно восходит к апокрифическому «Откровению Мефодия Патарского» о царе Михаиле, который будет править в последние времена (см. ниже главу 3.2), но этот распространенный мифологический мотив возвращение культурного героя, конечно, неслучайно приурочен именно к Киеву, как центру культурного пространства.

В иной фольклорной традиции — зачине поздней русской былины о монголо-татарском нашествии в Киеве также открывается зрителям «чудо чудное, диво дивное»: «душа красна девица» выходит из Божьей церкви и из городских стен, спускается под «кругу гору» по колени в синее море(!), кладет книгу на алтын-камень, читает ее и плачет о грядущей судьбе Киева, осажденного татарами. В былине объясняется, что красна девица — это сама «мати Божья — Богородица»; в других вариантах былины плачет «стена мать городовая». В. Я. Пропп (1958. С. 306) возводил этот былинный мотив к образу Богоматери на апсиде Святой Софии Киевской (византийская мозаика XI в.) — «нерушимой стены» и Градодержицы (см. Аверинцев 1972). Добавим, что синее море и алтын-камень также не случайны, ибо алтын или алатырь, «бел-горюч камень» русского фольклора, «всем камням отец», стоящий посреди моря-океана — это русский вариант пупа земли, где происходят главные события, определяющие судьбы мира (и человека), где растет мировое древо, стоит престол Господень, пребывает сам Господь со святыми и апостолами. Совмещение «пупа земли» и Киева, перемещение алатыря и моря к подножию Киевских гор — чудо русской былины, записанной на р. Мезени в начале XX в., и чудесное видение в повести Гоголя объединяются тем механизмом передачи или, точнее, удержания традиции, который ранее относили к сфере архетипического, в современной же науке принято именовать «ментальностью».