Две концепции власти и деяния первых русских князей
Утвердившись как старейший князь в Ростово-Суздальской земле, Андрей в 1162 г. «епископа Леона и братью свою погна [...] мужи отца своего передний; се же створи, хотя самовластец быти всей Суждалъскои земли» (ПСРЛ. Т. 2. Стб. 520). Но он был не первым, кто преследовал эти цели и именовался «самовластцем»: в 1036 г. Ярослав Мудрый, расправившийся с одним братом (Святополком), заточив в темницу другого (Судислава) и дождавшись смерти третьего (Мстислава) «перея власть его всю [...] и бысть самовластець в Русьстей земле». Но и здесь мы имеем дело не с началом традиции: ведь по смерти братьев Синеуса и Трувора «прия Рюрик власть всю один» (ПСРЛ. Т. 2. Стб. 15). Видимого противоречия с «родовыми отношениями» здесь нет — старейший и так имел право на верховную власть, даже над братьями «в отца место».
Очевидно, что две древнерусские «концепции происхождения власти», которые Ключевский (1989. С. 280) именовал «гражданским договором» и «личным подданством» (Еще В. И. Сергеевич в работе «Вече и Князь» (1867) противопоставлял «договорное начало» русской государственности «родовой теории» княжеской власти (ср. обзоры — Свердлов 1996; Шмурло 1998. С. 425 и сл.)), а Ю. М. Лотман (1996. С. 27 и сл.) назвал «договором» и «вручением себя»(«наградой»), не сменили одна другую, а сосуществовали в противоречивом — и даже конфликтном — единстве: легенда о призвании князей повествует о том, как племена Новгородчины «вручили себя» власти князей по договору — «ряду»(ср. Лурье 1988. С. 27). Эта ситуация не была специфична для Руси, как и сами две концепции власти — еще Томас Гоббс выделял две основные «формы правления»: «содружество» и «патримониальную (вотчинную) монархию», возникающую в результате завоевания одним народом другого (ср. Пайпс 1993. С. 50). Уже говорилось о том, что в представлении Ключевского «ряд» о призвании князей лишь прикрывал варяжское завоевание. Этому «экзогенному» происхождению князей и государственного аппарата до сих пор придается особое значение в судьбах Руси (и последующих судьбах России): нераздельное владение всей землей («всей Русью») целым родом князей — коллективный сюзеренитет, изначальное отсутствие наследственных уделов — отчин (вотчин) приводило к неразличению публичного (государственного) и частного права, и сама государственная власть воспринималась как «частное» (семейное, родовое) право (ср. Пайпс 1993. С. 50). Эта ситуация была свойственна раннему феодализму вообще (ср. Гуревич 1984. С. 193—194), когда в обществе доминировали личные связи — кровнородственные (в общине, осуществляющей кровную месть и т. п. права, и даже княжеском роде) и «дружинные», основанные на личной верности дружинников князю.
Мы видели, что в действительности — начиная с изгнания насильников-варягов и призвания князей по ряду, по праву — это отношение к государственной власти как к «частному (родовому)» праву корректировалось правом «племенным», диктовавшим свои условия — условия «ряда». При наличии договорных отношений и постоянного кормления в славянских «градах» этническая экзогенность князей и их дружины, естественно, была весьма относительной: наличие славянских имен среди доверителей, выступающих «от рода русского» в договоре 944 г., и особенно использование при составлении договора славянского (древнерусского) языка, славянское имя Святослава, сына Игоря и Ольги, и его связь с ключницей Малушей — матерью Владимира — примеры достаточно показательные для того, чтобы обнаружить очень быструю аккультурацию варяжской руси в славянской среде. Напротив, чтобы «русский род» и дружина не растворились на местах в процессе «покорма», а с ними — и связи, объединяющие Русскую землю, — необходимо было хотя бы относительное «единовластие» старейшего князя.
Но единовластие (хотя сам летописный термин и представлял собой кальку с греч. монархия) еще не было самовластьем — «автократией». Для «самовластья» у Руси был другой исторический образец. Уже говорилось, что предводители руси, практически с появления своего в Восточной Европе (известия Вертинских анналов под 839 г.), стали претендовать на титул кагана (хакана). Этот титул правителей «кочевых империй», под властью которых оказывались многие племена и народы,— Аварского и Хазарского каганатов — мог приравниваться в раннесредневековой дипломатической практике к императорскому, в книге «О церемониях византийского двора», составленной Константином Багрянородным (II, 609), титул каган занимает второе место, уступая лишь багдадскому халифу (Оболенский 1998. С. 184), поэтому претензии первых русских князей и правителей других государств на этот титул оспаривались в дипломатических актах IX в. Франкский император Людовик II писал в 871 г. византийскому императору Василию I: «В латинских кодексах наименование "хаган" встречается по отношению к главе авар, а не хазар или норманнов» — под норманнами этот франк, внук Людовика Благочестивого, понимает русь. Письмо, видимо, означает, что в византийской дипломатии за правителями хазар и руси признавалось право (или претензии) на этот титул (Назаренко 1994. С. 12).
Претензии на титул, а скорее даже на власть хазарского кагана были естественны для первых русских князей. Каганат не только распространял свою власть на славянские племена, чьи земли примыкали к степи в Среднем Поднепровье и на Оке (вятичи), — он владел речными путями, ведущими по Волге, Дону и Днепру на Ближний Восток и в Византию. Хазарский царь Иосиф в 60-е гг. X в. писал сановнику кордовского халифа Хасдаю Ибн Шапруту: «Я охраняю устье реки (Итиля — Волги, В. П.) и не пускаю русов, приходящих на кораблях, приходить морем, чтобы идти на исмаильтян (мусульман — В. П.), и (точно так же) всех врагов (их) на суше приходить к "Воротам" (к Дербенту — В. П.). Я веду с ними войну. Если бы я их оставил (в покое) на один час, они бы уничтожили всю страну исмаильтян до Багдада...» (Коковцов 1932. С. 102).
Иосиф был последним правителем Хазарии — каганат был разгромлен русским князем Святославом в его царствование. Неясно, был ли он фактическим ее правителем, ибо в письме, относящемся к т. н. еврейско-хазарской переписке, он именуется по-еврейски «царем», а не по-тюркски «каганом». Для Хазарии это было принципиально важно: каган был лишь номинальным — сакральным государем, реальным правителем был полководец, именовавшийся по-тюркски бек, или шад (см. Новосельцев 1990). Подобное «двоевластие» было характерно для раннесредневековых тюркских государств. Но сходным образом описывает правление «царя русов» один из главных иностранных свидетелей русского быта X в. — арабский дипломат Ахмед Ибн Фадлан. В 921/922 г. он прибыл в Волжскую Болгарию, видел там купцов-русов, их обычаи (в том числе погребение их вождя в ладье — характерное и символичное для руси) и специально расспрашивал их об их жизни. «Обычай» царя русов, живущего в высоком замке (что напоминает о Старокиевской горе, где был княжеский «град»), напоминал у арабского автора жизнь восточного владыки: с царем была дружина из 400 богатырей и их «девушек»-наложниц, царь же располагался на роскошном ложе в окружении собственных 40 девушек. Он не сходил с этого ложа и «не имел никакого другого дела, кроме как сочетаться [с девушками], пить и предаваться развлечениям. У него есть заместитель, который командует войсками, нападет на врагов и замещает его у его подданных» (Ковалевский 1956. С. 146).
Это описание относится к эпохе правления Олега-Игоря: и хотя летопись отмечает (под 903 г.), что Игорь «възрастъшю, и хожаше по Олзе» — следовал во всем Олегу — подозревать его в бездеятельном существовании сакрального царя оснований нет. По-видимому, на описание Ибн Фадлана повлияла не только сходная информация о быте хазарского кагана, но и представления самой руси о том, какой должна была быть жизнь настоящего правителя, претендующего на титул кагана.