Дядя Михеев
Биография Сергея Ивановича Калинина, насколько она мне известна, ничего особенного не представляет. Он маляр, из крестьян Московской губернии, полуграмотный, в Москве работает сорок лет, а работать начал девятнадцатилетним парнем. Встречался я с ним в 1922-23 годах почти каждый день в харчевне «Низок» на Арбатской площади. Как-то раз, когда за общим чайным столом зашел разговор о богатырях и вообще о сильных людях, Калинин рассказал о силаче-каменщике Егоре Михееве, который в драке на Девичьем поле один перебил 15 человек. Было же это лет 35 тому назад, когда в Москве «еще жила простота-матушка». Небезынтересны были и другие его рассказы, например, о нравах старой дореволюционной Москвы, о деревенских кликушах, ворожеях.
Я тогда от подрядчика Юдина работал. А Юдин такой был — на всю Москву подрядами гремел. Ну, конечно, не один он, были и другие — вот Громов, например... Только я все больше работал от Юдина, привык к нему. Артель большую держал, человек тридцать-сорок будет. И был у него каменщик Михеев. Звать было Егором, а мы все называли дядей Михеевым.
Бородища по пояс, а сам такой приземистый, плотный, и все, бывало, трубку сосет. А сам тихий такой, только силищи в нем пропасть была. И вот какая его сила была: раз, смотрим, пхает наш дядя Михеев камни ногами. Как пхнет — камень так и катится. А камушки все «маленькие» — пудика на два, на три.
Мы и смотрим на него, «что же это такое?» — думаем. И Юдин тут стоит и смотрит. И окликает его:
— Дядя Михеев, а дядя Михеев!
А Михеев поднял голову и спрашивает:
— Ну, чего тебе?
— Да вот, — говорит Юдин, — смотрю на тебя и не пойму, что ты делаешь? А Михеев ворчит под нос:
— Не видишь, говорит, что? Понавалили, говорит, тут камней, и повернуться негде. А нет чтобы поаккуратнее, чтобы слободнее работать было.
Юдин только головой покачал:
— Ну и чортов Еруслан Лазаревич, — говорит.
Да это что, камни! А вот как он на Девичьем поле разделывал, так это, действительно, всему народу на удивление.
А было в Троицын день. И собралось нас человек десять на Девичье поле, гулянье посмотреть. И дядя Михеев за нами увязался. Идет, трубку свою сосет. Вот идем, и по дороге зашли в трактир чайку напиться. Ну, как водится, перед чаем «брыкаловки» стукнули под музыку. А тогда в каждом трактире машины играли. Попили чайку и пошли немного навеселе. А Михеев ровно бы и рюмки одной не выпил. Идет, молчит, трубку сосет.
Вот приходим на Девичье поле, а там — карусели, в балаганах представление идет... Народу много. Ну, мы стали.
Стоим, смотрим. Вот видим — фабричные ли, мастеровые ли, человек тридцать. Народ все рослый, и заметно, ребята «дернули» хорошо: куражатся, народ задирают. Ну, сразу видно — у людей кулаки чешутся. А мы как стояли, так и стоим.
Вот один из наших, Алексей Кузьмич, и говорит:
— Смотрите, ребята, как бы не было нам бани.
— Ладно, говорим, сами задевать не станем, а налезут — молчать не будем. Только все же берет нас опаска: их человек тридцать, а нас десять.
Вот они, эти ребята, подходят к нам, подходят... Подошли и давай над Михеевым смеяться:
— Ну, говорят, и борода! По такой бороде пора быть в воде, а ты все по земле ходишь.
А Михеев хоть бы что: сосет трубку, помалкивает. Ну, видят — не берет насмешка, вот один парень возьми и толкни его. Глянул на него Михеев, хоть бы слово сказал. Вот парень толкнул его в другой и третий раз. Тут Михеев вынул трубку изо рта и говорит:
— Я вижу, ребята, у вас кулаки чешутся, смотрите, как бы бока не зачесались. Ну, чего, говорит, вы пристали? Мы вас не трогаем, и вы нас не задирайте. Ступайте, говорит, себе с Богом.
Ну, они на дыбы:
— Какое, говорят, ты имеешь полное право с гулянья нас гнать? Что ты, говорят, откупил его, что ли, лохматый чорт?!
И тут этот самый толкало развернулся и — бац! его в ухо. А Михеев и не покачнулся, только говорит:
— Ну, ребята, хотел я с вами по-хорошему, а вам желательно по-дурному. Ну что ж, говорит, будь по-вашему.
— И после того обращается к народу: — Будете, говорит, свидетелями: зачин с ихней стороны был. — И говорит этому парню, который ударил его: — Бей, парень, во второй раз!
Парень разлетелся, как чесанет. Мы тут кинулись было заступаться, только Михеев говорит:
— Вы, ребята, не замайте. Как стояли, так и стойте, а я один справлюсь. — И опять говорит тому парню: — Бей, парень, в третий раз!
Парень с размаху и залепил ему в ухо. А Михеев ровно бы столб стоит. И вот, как ударил его парень в третий раз, он снял картуз, перекрестился и говорит:
— Ну, ребята, держись!
Как развернется, ка-ак стебанет этого налеталу, так тот кувырком полетел и подняться не может. Как стебанет другого, закрутился тот волчком и тоже растянулся. Тут остальные ребята кинулись было на него, да он не подпустил их к себе: как двинет, двинет — летят они, равно бы капустные кочаны. Съездит кого по роже — вся рожа в крови... И перебил он их десятка полтора. Остальные видят — плохи шутки, задали лататы.
А народу вокруг собралось — пропасть, стоит да смеется.
А Михеев расходился — удержу нет. Прибежал городовой, глянул:
— Да он, говорит, чорт, с одного маху укомплектует! — И принялся турчать в свисток.
Мы тут и давай тянуть Михеева.
— Идем, говорим, поскорее. Наломал валежнику и будет с тебя. А он упирается:
— Дай, говорит, трубку разыщу. Я, говорит, трубку обронил.
— Да чорт, говорим, с ней, с трубкой!.. Идем поскорее! А тут околоточный прилетел и с ним городовых человек пять.
— Это, говорит, еще что такое? Кто это, говорит, столько народу уложил? А народ и указывает на Михеева.
— А вот, говорит, этот самый бородач... Околоточный и напустился на Михеева:
— Ты это что же? — говорит. — К чему такое разбойство допускаешь? А Михеев говорит:
— Я, ваше благородие, не начинал — они первые налетели, ну и получили, чего добивались.
Тут весь народ руку Михеева поддержал:
— Он, говорит, ваше благородие, один, а их тридцать, и они первые начали. Тут и мы то же стали говорить.
Посмотрел околоточный на Михеева и головой покачал:
— Да тут, говорит, целое сражение было. Взятие, говорит, турецкой крепости Ар-дагана произошло. Только, говорит, так оставлять этого дела нельзя. Идемте, пристав разберет. — И приказывает городовому забрать тех, которых Михеев уложил: — Кто, говорит, не в силах идти, везите на извозчике.
Только видим —поднимаются эти парни один за другим. Как поднялись и давай Бог ноги, а народ вслед кричит:
— Лови! Держи! — кричит, свистит, а околоточный смеется:
— Отступление, говорит, турецкой армии.
Ну, а Михеева и всех нас повели в часть. Мы идем. Чего нам бояться? Не мы зачинали. Вот приходим. Околоточный и рассказывает про наше дело.
— Там, говорит, настоящее побоище было. Вот эта, говорит, борода один двадцать человек переколошматил. Он, говорит, из богатырей.
— Какой он богатырь? — говорит пристав. — Просто силач, а до богатыря ему далеко. Нет, говорит, в нем натуральности богатырской. — И после спрашивает: — Что вы за люди? Чем занимаетесь?
Мы объясняем, что, мол, от подрядчика Юдина работаем.
— А, — говорит. — Я знаю вашего хозяина. Тащите, говорит, его сюда, я с ним поговорю.
Ребята и посылают меня:
— Бери, говорят, Серега, извозчика и жарь за хозяином. Ну, я побежал, взял извозчика и поехал к Юдину, а он жил на Плющихе. Приезжаю и, на счастье, застал дома. Он только что встал — после обеда отдыхал, умылся и собирался чай пить.
— Ты, говорит, Серега, что? Видно, говорит, ребята пропились и за деньгами послали?
— Нет, говорю, Михаил Петрович. Тут, говорю, не деньги, а дядя Михеев турецкую армию расколошматил. — И рассказал про это Михеево удальство.
А хозяин только головой качает:
— Ну и бородач! — говорит. — И откуда только у него сила берется? Едем, говорит, Серега, выручать нашего Еруслана Лазаревича.
Вышли на улицу, взяли извозчика. Хозяин и говорит ему:
— Жарь поскорее, на чай получишь, а будешь «трюхи-трюхи» — засмолю тебе в ухо и ни копейки не дам.
Тоже и хозяин чудачок был, иной раз такую штуку отмочит — только руками разведешь. Только извозчик попался хороший, живо доставил.
Ну, приходим к приставу, в канцелярию его. А наши ребята в ряд выстроились стоять.
Вот хозяин подошел к приставу, за руку поздоровался. А пристав говорит:
— Как хочешь, Михаил Петрович, а я тобой недоволен. Ну, на что это, говорит, похоже: завел ты у себя богатырей, которые с одного маху семерых побиваху. — И смеется. — Ежели бы, говорит, такое дело в старину случилось, так быть бы твоему бородачу в крепости на цепи. Ну, да и теперь дело без протокола не обойдется.
А хозяин говорит:
— Зачем протокол? Можно и без протокола. — И сует приставу в руку четвертной билет.
Сунул пристав четвертуху в карман и говорит:
— Только ради тебя, Михаил Петрович, дело втуне оставляю. А все же, говорит, надо взять подписку с твоего бородача.
— Какую подписку? — спрашивает хозяин.
— А вот какую, — говорит пристав, — есть такой закон, который запрещает силачам драться кулаками, а в случае драки они должны бить ладонью.
Хозяин и говорит:
— Это я волне одобряю. Только, говорит, как же Михеев даст подписку? Он и аза в глаза не знает.
— Ну, — говорит пристав, — это не ваша печаль: у нас для этого печатные бланки заготовлены. — И взял он бланк, что-то написал, подает перо Михееву: — Ну, говорит, борода, ставь тут крестик и это будет твоя подпись.
А Михеев отродясь пера в руке не держал и как обращаться с ним, не знает. Как надавит, перо — трык! и сломалось. Пристав и давай ругаться:
— Да ты, говорит, с ума сошел! Это ведь перо, а не лом железный, облом ты лошадиный! Тебе бы в лесу сосны да березы с корнем вырывать, а не крестики пером ставить.
А хозяин так и покатывается, и мы тоже смеемся. А пристав все Михеева гоняет:
— Ты, говорит, смотри у меня, бородач, не смей больше кулаком драться. Есть, говорит, ладонь, ладонью и дерись. Слышишь?
— Точно так, ваше благородие, слышу, — говорит Михеев, а сам оробел, руки трясутся.
— То-то, — говорит пристав. — Дал подписку, исполняй строго.
— И после того говорит хозяину: — Уводи, Михаил Петрович, свою гвардию, а то как бы она мою канцелярию не разнесла.
Ну, конечно, в шутку говорит, а хозяин смеется. Попрощался с приставом и говорит:
— Идемте, ребята, на улицу.
И как вышли на улицу, давай мы хохотать, а всех больше Михаил Петрович.
— Ну и дядя Михеев, говорит, отодрал ты штуку всем на удивление. А все же, говорит, ты молодец, что Юдина фирму поддержал. По-настоящему, говорит, про твое удальство надо бы в газетах опубликовать. А пристава, говорит, не бойся, он свой человек. Идем, говорит, ребята, в трактир, я угощаю!
И наугощались же мы тогда! Еле-еле домой доплелись.
И с той поры наш дядя Михеев шабаш драться. Он и раньше такой тихий был, а что на Девичьем поле, так это вывели его из терпения. Ну, а после того, как побывал у пристава, совсем притишил. Только, бывало, как соберемся в трактире в праздник, да выпьем, он и начет рассматривать свои кулаки. Ну, мы сейчас и говорим:
— Дядя-я, смотри-и! Забыл Девичье поле? Забыл подписку?
— Да я, говорит, ребята, ничего... Я, говорит, так...
— Ладно, говорим, знаем мы твой «так», от него люди кувырком летят. А он только ухмыляется.
И лет десять я его знавал, потом не стало что-то видать — должно, помер.
Относительно «закона», по которому человеку, обладавшему необыкновенной физической силой, разрешалось драться только ладонью, рассказчик сделал такое разъяснение: когда кулачные бои еще не были запрещены в Москве и других городах, многие из силачей, принимая в них участие, нередко убивали насмерть бойцов. Так как после каждого боя оказывалось немало убитых, то правительство издало специальный закон, запрещавший силачам драться кулаками. Во исполнение этого закона полиция отбирала от силачей подписку, обязывающую их драться только ладонью, в случае же нарушения ими своего обязательства, они привлекались к уголовной ответственности. В старину же с силачами поступали много строже: их сажали в крепость на цепь, но только в тех случаях, когда они начинали «безобразничать», т. е. без нужды калечили и убивали людей, выдергивали фонарные столбы, останавливали на всем ходу кареты, схватив их за задние колеса, и т. д.