«Идеалистический» социализм в Латинской Америке

Трифонов Е.

В преддверии социалистического вызова

В начале ХХ века страны Латинской Америки были независимыми уже почти 80 лет. За это время численность её населения выросла с примерно 20 до 63 миллионов, более или менее установились границы, сформировалось национальное самосознание. Изменилась и экономика: возрастал экспорт сельскохозяйственной продукции и руд цветных металлов, появились железные и шоссейные дороги, столицы наиболее крупных стран приобрели почти европейский облик. Изменился и состав населения: многие страны региона активно проводили политику «расового отбеливания», т.е. привлечения европейских иммигрантов. В Аргентину, Уругвай, южную Бразилию и Чили, где умеренной климат, хлынули потоки иммигрантов из Испании, Португалии, Италии, Германии, Великобритании, Франции, Швейцарии, Австро-Венгрии и России. В начале ХХ века в «южном конусе» Латинской Америки европейцы составляли уже большинство населения (только в Чили – несколько меньше половины). В странах с более жарким климатом «белые» адаптировались с трудом, поэтому приезжих там было гораздо меньше, но практически во всех латиноамериканских странах процент и численность белого населения за первые 80 лет независимости сильно возросли.

Современный Буэнос Айрес

Политика «отбеливания» населения связана с тем, что латиноамериканские элиты чувствовали себя европейскими, пусть и занесёнными судьбой за океан: они говорили на испанском и португальском языках, исповедовали католичество, вели европейский образ жизни. Законы в странах региона были скопированы с испанских и французских. Однако шли десятилетия, а Латинская Америка так и не становилась Европой, перенесённой в Новый Свет. Она оставалась аграрной и отсталой как в экономическом, так и в социальном отношении, и элиты, считавшие себя белыми, винили в этом коренное и негритянское население, которое винили в лености, тупости, неспособности и нежелании вести цивилизованную жизнь. В 1909 г. боливиец Альсидес Аргедас опубликовал эссе «Больной народ», в котором он обосновал отсталость не только родной Боливии, но и всего региона расовой неполноценностью индейцев. Эта работа идеально отражала настроения большинства латиноамериканских элит XIX – первой половины ХХ веков.

На улицах Ла-Паса, Боливия. Фото: http://angel-velde.livejournal.com/

Однако в начале ХХ века оказалось, что даже «отбеливание» населения отнюдь не превращает латиноамериканские страны в европейские. «Побелевшие» Аргентина, Уругвай, Южная Бразилия и Чили, хотя и смогли значительно повысить уровень жизни населения, оставались аграрными странами, полностью зависевшими от иностранных инвестиций и кредитов. А государства Центральной Америки, Эквадор и Парагвай жили примерно так же, как и во времена испанской колониальной империи, исключая разве что значительно увеличившийся экспорт сельскохозяйственной продукции.

На улицах Сьюдад-дель-Эсте, Парагвай. Фото: http://www.kirakira.org/

Более того: элиты стран региона в то время не понимали необходимости индустриализации, поскольку сельское хозяйство и компрадорская торговля обеспечивали их всем необходимым, а иностранные кредиты позволяли содержать госаппарат и силовые структуры, достаточные для обеспечения стабильности. Если сравнивать Латинскую Америку начала ХХ века с Россией (это долго практиковали марксисты – мол, и Россия, и Латинская Америка были отсталыми и аграрными странами «зависимого капитализма»), то налицо огромные различия. Россия к тому времени, невзирая на преобладание крестьянского населения, была индустриально развитой страной: её промышленность производила практически все типы современной продукции, включая самые сложные. Это неудивительно: индустриальное развитие России берёт начало в XVI веке, когда началось производство оружия, и с этого времени развитие промышленности, хоть и медленно, но шло по восходящей. После отмены крепостного права российская индустрия начала быстро догонять европейскую и американскую, и к началу Первой Мировой войны практически сравнялась с ними. Да и зависимость российского капитализма от иностранного капитала ограничивалась наличием весьма мощного национального капитала – как промышленного, так и финансового. В то же время в Латинской Америке, включая наиболее развитые страны региона, промышленность ограничивалась только переработкой сельскохозяйственного сырья, транспортом и строительством.

Самыми острыми социальными проблемами Латинской Америки были две. Первая – крайняя бедность и фактическое исключение из современной политической и экономической жизни огромной части населения – неграмотного и не имеющего никакой квалификации. В выборах эти люди участия не принимали из-за образовательного ценза, а гражданские права, дарованные им конституциями, оставались «мёртвой буквой закона», поскольку элиты априори не считали бедняков равными себе. Большое значение имел, конечно, и расовый фактор: большинство бедняков в странах региона, даже в «белых» Аргентине и Уругвае, были метисами, а состоятельные слои населения – исключительно потомками европейцев.

Кварталы бедноты в аргентинской столице

Вторая проблема заключалась в сохранении крестьянских (индейских) общин-эхидо, и затрагивала только страны с значительным индейским населением – Мексику, Гватемалу, Эквадор, Перу и Боливию. Там либеральные правительства постоянно пытались распродать общинные земли и превратить их в современные коммерческие хозяйства, против чего индейцы упорно боролись, поскольку это превращало их в безземельных батраков. В течение первого века независимости значительная часть общинных земель была распродана, но большинство общин всё же сумели частично сохранить свои земли. При этом аграрных проблем европейского и азиатского типа, связанных с аграрным перенаселением и крестьянским малоземельем, в Латинской Америке почти не было (исключая разве что маленький и густонаселённый Сальвадор): свободной земли практически во всех странах региона было сколько угодно. Однако её освоение, особенно в плане применения современных аграрных технологий, тормозилось отсутствием дорог, доступных кредитов, техники и профессионального образования крестьян. Поэтому требования наподобие «Землю – крестьянам!» в Латинской Америке были бессмысленны: её и так почти все правительства предлагали всем делающим, но умножение технически отсталых парцеллярных хозяйств не приводили ни к увеличению производства сельхозпродукции, ни к росту жизни крестьян. Поэтому большинство сельского населения спокойно относилось к своему положению батраков. Конфликты крестьян с землевладельцами возникали в основном из-за нарушения помещиками прав крестьян, случаев насилия, захвата земли, обмана и т.д.

В аграрном секторе ситуацию тоже неправомерно сравнивать с российской. Русская община являлась тормозом развития нашей страны в той же мере, как эхидо не давало развиваться латиноамериканским (точнее, индо-американским) странам. Пётр Столыпин, начав аграрную реформу, обеспечил одновременно с разделом общинных земель организацию дешёвого крестьянского кредита, кооперирование крестьянских хозяйств и создание всероссийской сети сельскохозяйственных курсов, училищ и профильных факультетов в вузах. И к 1914 г. в России была довольно мощная финансовая система, позволявшая организовать кредиты сельхозпроизводителям и имелась промышленность, способная производить современные орудия земледелия. Кроме того, русские крестьяне относились к той же культуре, что и российская элита, т.е. говорили с ней на одном языке, в то время как в Латинской Америке индейцы знали испанский очень плохо и вообще с подозрением относились к любым новациям, включая технические, которые исходили от «белых».

Крестьянская повозка в Сантьяго, Чили. Фото: 1900 г.

В Латинской Америке для реформы типа Столыпинской не было ни денег, ни кадров (обучение аграрным специальностям отсутствовало), а вся техника, исключая самые примитивные сельскохозяйственные орудия, была импортной. Кроме того, общеобразовательный уровень крестьян, в особенности индейцев, был настолько низок, а консервативность мышления настолько сильна, что любая попытка разделить общинные земли была чревата не только сопротивлением крестьян, но и реальной угрозой их полного обнищания. Поэтому политические движения, выступавшие за сохранение общин в России и в Латинской Америке, имели противоположный смысл: в России эсеры являлись реакционной силой, боровшейся с прогрессом и идеализирующей архаику, а по другую сторону Атлантики левые аграрии исходили из того, что только эхидос позволяли индейцам выжить и сохранить свои земли.

Семья индейцев-навахо с ткацким станком. Нью-Мексико, США. Фото: 1873 г.

Резюмируя всё изложенное выше, можно отметить, что в начале ХХ века в Латинской Америке аграрный капитализм достаточно примитивного типа соседствовал с сохранявшимися индейскими эхидос, т.е. прошедшими минимальную трансформацию общинами – наследием первобытно-коммунистического строя. При этом огромная часть населения, даже большинство, исключая Аргентину, Чили, Уругвай и Южную Бразилию, состояла из пауперов – неграмотного и люмпенизированного населения, преимущественно сельского. Латиноамериканские пауперы сохраняли клиентелистские отношения с «патронами»-землевладельцами, что подпитывало традиционный для региона каудильизм. Политические и общественные движения, в том числе формирование партий, происходило на традиционной каудильистской основе и разительно отличалось от аналогичных процессов в Европе, где партии формировались на основе различного типа групповых интересов.

Рабочий класс, за исключением Аргентины и Чили, был крайне малочислен и не организован. В городах преобладал тот тип населения, который сейчас именуется «средним классом», состоявший из торговцев, чиновников, военных и лиц свободных профессий, в основном адвокатов. Верхушка элиты была представлена крупными землевладельцами и торговцами-компрадорами.

Эта социальная структура была довольно устойчивой, и политические конфликты того времени в основном заключались в противостоянии либеральных сил, выступавших за капиталистическое и светское развитие американо-французского типа и консерваторами, настаивавшими на приоритетном сохранении испано-португальского культурного и социального наследия и доминировании католичества во всех сферах жизни.

По мере роста торговли, с началом проникновения в Латинскую Америку современной техники – паровозов и пароходов, телеграфа и железных дорог, сложного современного оружия, автомобилей и первых самолётов образованная часть латиноамериканского общества всё острее чувствовала отсталость своих стран и мучительно размышляла, почему на огромных пространствах между Рио-Браво-дель-Норте и Огненной Землёй не появляются свои Фултоны, Эдиссоны, Даймлеры и Пежо, почему на месте кукурузных полей не растут «Кёльна дымные громады». Необходимость новых идей в начале ХХ века витала в воздухе, но в целом ситуация долго оставалась стабильной.

Такая стабильность была нарушена Первой Мировой войной и неожиданной для латиноамериканской элиты Мексиканской революцией 1910-17 гг., открывшей новую эпоху в развитии всего региона.

Мексиканская революция 1910-17 гг.

Мексиканская революция 1910-17 гг., открывшая эпоху Новейшего времени в Латинской Америке, опровергает все существующие политические теории – от марксизма до либерализма. Согласно любой их них, её просто не должно было случиться. Однако революция в Мексике не только свершилась, но и сопровождалась самой длительной и кровопролитной гражданской войной за всё время независимого существования Латинской Америки.

С 1876 г. до 1910 г. в Мексике осуществлялся небывалый по масштабам и чистоте исполнения либеральный эксперимент. Президент Порфирио Диас, в отличие, пожалуй, от всех других латиноамериканских либералов всех времён, железной рукой осуществлял целенаправленную либеральную модернизацию, допуская лишь одно отклонение – он категорически не допускал передачи власти кому бы то ни было; система личной власти Диаса получила название «Порфириат».

Порфирио Диас. Фото: 1919 г.

При этом важно, что он не использовал власть для личного обогащения или для удовлетворения своих желаний и инстинктов – он искренне считал, что так нужно Мексике. Диас резонно полагал, что после десятилетий гражданских войн и восстаний, которые устраивали каудильо, жаждавшие только личной власти и обогащения, демократия и свободные выборы в Мексике приведут только к хаосу и бессмысленной борьбе вождей друг с другом. Страна, как и другие государства региона, была банально не готова к демократии европейско-американского типа – с президентами, спокойно уходящими в отставку после проигрыша на выборах, с партиями, ведущими цивилизованную политическую борьбу в рамках закона, с честными выборами, с армией, защищающей конституцию, а не выполняющей волю своих генералов.

Диас – единственный из латиноамериканских лидеров – поставил свою экономическую и социальную политику на научную основу. С 1860-х гг. в Мексике работала Национальная подготовительная школа, обучавшая управленческие кадры для государственного аппарата. Её создатель Габино Барреда был последователем Огюста Конта и воспитывал мексиканских чиновников в духе позитивизма и социального дарвинизма. Выпускники этого учебного заведения составили группу т.н. «сьентификос» (исп. - учёные), на которую решил опереться Диас в модернизации страны; Лидером группы был Хосе Лимантур – и диктатор сделал его министром финансов.

Сьентификос решили преобразовать Мексику за счёт привлечения иностранного капитала и европейских иммигрантов, обеспечивая проведение либеральной социально-экономической политики поддержанием порядка жёсткими военно-полицейскими мерами. В идеале сьентификос хотели бы заселить Мексику грамотными, дисциплинированными и трудолюбивыми европейцами, но, в отличие от Аргентины и Уругвая, мексиканский климат не подходил для европейцев, земли – засушливы, а сама страна населена индейцами и метисами, которые вовсе не собирались ни эмигрировать, ни вымирать.

Во времена Порфириата Мексика развивалась стремительно. С 1884 по 1910 г. иностранные инвестиции в страну выросли в 34 раза, протяжённость железных дорог – с 700 до 20 тысяч километров, телеграфная сеть – с 9 до 70 тысяч километров, количество портов – с двух до 24-х. Производство кофе выросло с 8 до 28 тысяч тонн, сизаля - с 11 до 129 тысяч тонн, хлопка - с 26 до 43 тысяч тонн в 1910, сахара - с 630 тысяч до 2,5 миллионов тонн. Эти экспортные культуры производились крупными хозяйствами плантационного типа. Прежде безлюдный север страны, где ранее встречались лишь группы диких индейцев, покрылся крупными скотоводческими хозяйствами, экспортировавшими скот в США. Мексика занимала первое место в мире по добыче серебра, второе – по добыче меди и пятое – по добыче золота, а в 1903 г. в Монтеррее заработал первый в Латинской Америке металлургический комбинат полного цикла. С конца XIX века в Мексике быстрыми темпами развивалась нефтедобыча, и к 1910 г. страна занимала первое место в мире по экспорту нефти. Столица и большие города были перестроены на европейский лад, в них появилось электричество и трамвайные линии. Мексиканское песо стало твёрдой, международно признанной валютой; например, в Китае под названием «мексиканский доллар» оно долгое время использовалось в качестве основной иностранной валюты.

Столица Мексики в 1900 г.

Левые и либеральные критики Порфириата справедливо указывают, что быстрый прогресс Мексики во время диктатуры Диаса стал возможен благодаря сверхэксплуатации трудящихся, которые были лишены социальных гарантий: не существовало законодательно установленного минимума заработной платы, рабочий день ничем не ограничивался, не существовало ни отпусков, ни пенсий, ни пособий по инвалидности. Принятый в 1883 г. «Декрет о колонизации и компаниях по землеустройству» узаконил захват общинных земель (эхидос): компании и частные лица получили право занимать пустующие земли для заселения, а таковыми объявлялись земли эхидос, на которые не было оформлено никаких документов; а какие документы могли быть у индейцев, которые владели землями с доиспанских времён? В результате к 1910 г. латифундистам и крупным компаниям принадлежало уже 27% всех сельскохозяйственных земель, а 65% населения земли не имели вообще. В 1910 г. грамотными были только 19% мексиканцев, медицинское обслуживание было доступно только состоятельным людям, а жилищные условия трудящихся с колониальных времён улучшились незначительно.

Индустриализация, помимо транспорта и строительства, охватила текстильную, кожевенно-обувную и табачную промышленность – только текстильных и швейных фабрик было создано свыше 4,5 тысяч. При этом в Мексике, как и в других странах региона того периода, никто не занимался созданием машиностроительной промышленности, а именно она является локомотивом индустриализации.

Примечательна история создания винтовки Мондрагона – первой в мире самозарядной винтовки, пригодной к использованию. Она была сконструирована мексиканским генералом Мануэлем Мондрагоном в 1908 г., но в бурно развивающейся стране не было ни одного завода, способного её производить, хотя производство винтовок не так уж технически сложно. Правительство Мексики было вынуждено заказать винтовку национального изобретения швейцарскому предприятию. И только в 1935 г. в Мексике построили завод, начавший производить винтовку, которая к тому времени, естественно, устарела. Винтовка времён Порфириата была изготовлена в количестве 1,175 миллионов штук и поступила на вооружение не только мексиканской, но и перуанской, чилийской, китайской и даже японской армий. Этот пример показывает, насколько непонимание элитой необходимости индустриализации с упором на машиностроение тормозит развитие и делает неразвитые страны зависимыми.

Самозарядная винтовка Mondragon M1908

(Стремительная и успешная модернизация Японии во второй половине XIX – начале XX веков, превратившая отсталую феодальную страну в современную индустриальную державу, связана с высоким уровнем образования населения, и вытекающим отсюда высоким качеством японской элиты, оказавшейся способной чётко сформулировать и претворить в жизнь задачи развития страны. В Латинской Америке того периода таких элит не было, и Мексика, на короткое время вырвавшаяся в экономические лидеры региона, не стала исключением).

И всё-таки социальная жестокость Порфириата сама по себе не делала революцию неизбежной. За этот период население страны выросло с 8 до 15 миллионов человек, а значит, оно во всяком случае не голодало. Работники плантаций, рудников, нефтепромыслов, железнодорожники, телеграфисты и даже швеи и текстильщицы зарабатывали больше и жили лучше, чем их родители–крестьяне. А довольно значительный по численности средний класс, состоявший в основном из чиновников и связанных с ними торговцев, вообще жил по европейским стандартам.

Не был Диас ни «ставленником», ни тем более «прислужником» империализма и американских монополий – напротив, он отстаивал независимость Мексики. Кредиты диктатор старался брать преимущественно у Франции, инвесторов привлекал из Великобритании и Германии – в первую очередь для того, чтобы уменьшить зависимость от США. Однако Штаты – рядом, и американцы разбирались в мексиканской экономике лучше европейцев, а американские кредиты были дешевле. Поэтому влияние американцев в Мексике росло невзирая на деятельность Диаса, который часто повторял: «Бедная Мексика! Так далеко от Бога и так близко к США!».

Знаменательно, что Мексиканская революция началась с восстания либералов и не ставила перед собой никаких целей, кроме утверждения демократии и восстановления принципа сменяемости власти, попранного Диасом. Первым толчком к революции стала забастовка на рудниках Кананеа в 1906 г., причём интересно, что горняки тамошних медных рудников были самыми высокооплачиваемыми трудящимися в Мексике! Их владелец, американский полковник Грин, не был извергом и кровопийцей: он считал необходимым платить мексиканцам достойную зарплату, что, кстати, вызывало непонимание не только у других иностранных инвесторов, но и у коренных мексиканцев-бизнесменов. Среди рабочих Кананеа распространились анархистские идеи: сказывалась близость США, где в то время были сильны позиции анархистской организации «Индустриальные рабочие мира». Забастовщики в Кананеа требовали не только 8-часового рабочего дня, но и зарплат, равных зарплатам работавших на рудниках американских специалистов. Попытки Грина убедить рабочих в том, что они получают меньше американцев не из-за национальных предрассудков хозяина завода, а в силу более низкой квалификации, ни к чему не привели. Забастовка вылилась в серию вооружённых столкновений забастовщиков с охраной предприятий, которые привели к многочисленным жертвам. По сути, события в Кананеа стали прологом Мексиканской революции.

Забастовка в Кананеа. Фото: 1906 г.

Революция охватила север Мексики, что неудивительно: агитационная литература и оружие либералы заказывали в США, там же формировали повстанческие отряды, переходившие границу и вступавшие в бои с армией Диаса. Восстание получило поддержку, и надо заметить, что население Северной Мексики, примкнувшее к повстанцам, состояло вовсе не из «униженных и оскорблённых» индейцев-общинников, а было испаноязычным («белым» по латиноамериканским понятиям) и несравненно более зажиточным.

* * *

Мексиканская революция обычно рассматривается с позиций стандартного политического дуализма. Против Диаса (крайнего реакционера) восстали либералы, в составе которых объединились демократические и революционные силы под руководством Франсиско Мадеро. Они и победили в 1911 г. Однако он, будучи либералом, не стал проводить радикальных реформ в социальной сфере, лишился поддержки революционных сил и был свергнут реакционной военщиной во главе с генералом Викториано Уэртой, захватившим власть в 1913 г. В свою очередь, против него вновь объединились либералы и революционеры, которых возглавили либеральный помещик Венустиано Карранса, радикальный демократ Альваро Обрегон и революционные вожди Франсиско Вилья и Эмилиано Сапата. В 1914 г. они свергли Уэрту и начали борьбу друг с другом, в которой революционеры Вилья и Сапата потерпели поражение (Сапата был убит в 1919 г., Вилья сложил оружие в 1920 г. и погиб в 1923 г.). Однако радикал Обрегон не ужился с либералом Каррансой, и после очередной вспышки военных действий в 1920 г. Карранса был разбит и убит.

Франсиско Мадеро произносит речь с задней площадки железнодорожного вагона. Фото: 1910 г.

Однако эта простенькая картина мало соответствует действительности. В 1910 г. Диасу исполнилось 80 лет, и он неоднократно повторял, что ему осталось недолго править Мексикой. Либеральные традиции были сильны, и очень многие хотели прежде всего поучаствовать в дележе власти после ухода «дона Порфирио». Мадеро, как и возглавивший после его гибели восстание против Уэрты Карранса были «чистыми» либералами, обещавшими трудящимся не социальные реформы, а лишь возвращение земель, отнятых помещиками «незаконными способами». Вилья же был самым обычным бандитом, и таковым, невзирая на все его политические игры и комбинации, он оставался до самой гибели. Обрегон представлял собой более сложный тип политика: он, будучи предпринимателем, активно привлекал на свою сторону рабочее движение и постоянно использовал термин «социализм». Его употреблял и Сапата – крестьянский вождь, в отличие от всех остальных лидеров революции полностью лишённый личных амбиций и не стремившийся к власти и богатству. Однако он начал говорить о социализме только после известий о большевистской революции в далёкой и загадочной России, о которой он понял только то, что там крестьяне получили землю и это называется «социализмом». Сапата до самой гибели возглавлял только крестьян родного штата Морелос – индейцев, потерявших свои земли при Диасе, а его общенациональная и всемирная известность связана с его военным талантом и несвойственными всем остальным разноцветным мексиканским каудильо того времени бескорыстием и честностью.

Президент Карранса в Пьедрас Неграс, Коауила. Фото: 1915 г.

При этом справедливости ради следует отметить, что «контрреволюционер» Уэрта был совсем не таким реакционером, каким его рисуют. Он был готов даже к достаточном радикальным реформам в социальной сфере, включая аграрную, выступал за разрешение трудовых конфликтов при помощи арбитража, и намеревался помогать индейцам развивать свои языки и культуру. Но всё это делалось с условием, что революционеры поддержат его личные президентские амбиции. В результате на сторону Уэрты перешёл один из самых талантливых генералов революции и притом активный сторонник аграрной реформы – Паскуаль Ороско. Это было обычным делом в Мексике того времени: каудильо ради власти были готовы поддержать любую программу. Например, племянник Порфирио Диаса, генерал Феликс Диас, поднявший мятеж в 1912 г., много лет возглавлял крестьянские отряды на юге страны, выступавшие под лозунгами радикальной аграрной реформы; при этом «ультрареакционер» Диас сотрудничал с самым радикальным из революционеров – Сапатой!

Викториано Уэрта (слева) и Паскуаль Ороско (справа). Фото: 1913 г.

В 1915 г. генерал Обрегон договорился с анархистами из «Дома рабочих мира» о создании «красных батальонов», которые приняли участие в боях на стороне правительства Каррансы против отрядов Вильи и Сапаты – это было первое в Латинской Америке и одно из первых в мире организованное участие левых в гражданской войне под собственными знамёнами. Хотя вскоре «красные батальоны» были распущены, смутные социалистические лозунги с того времени постоянно присутствовали в риторике революционных лидеров.

Генерал Обрегон. Фото 1910-20-е гг.

В 1917 г. революционный Конвент (Учредительное собрание) принял новую Конституцию, в которой впервые в истории были зафиксированы права трудящихся – крестьяне должны были получить землю, рабочие – права на создание профсоюзов, 8-часовой рабочий день и отпуска. Вводилось понятие минимальной заработной платы и даже право на участие рабочих в управлении предприятиями и получении ими части прибылей. Детский труд был запрещён, женский – ограничен, рабочие стали получать пособия при несчастных случаях, предприниматели обязывались предоставлять рабочим дешёвое жильё и обеспечивать всю социальную инфраструктуру – школы и медицинские учреждения в населённых пунктах, в которых располагались их предприятия.

Для 1910-х гг. это была чрезвычайно радикальная программа, которую вполне можно было назвать умеренно-социалистической. Ведь «социализм» в Латинской Америке того времени понимался в прямом соответствии с самим термином – «власть общества», т.е. обновлённая версия Декларации прав человека и гражданина вкупе с идеями социального государства, которые, собственно, и воспринимались как социализм.

Принятие Конституции, основанной не только на демократических, но и на социальных принципах, было действительно революционным для всей Латинской Америки. Мексиканская революция открыла новую эру в истории континента, которая с тех пор непрерывно сопровождается термином «социализм», хотя в разные периоды, в разных странах и в документах различных партий он имеет совершенно разные значения.

В 1920-30-х гг. мексиканский революционный режим укреплялся. В первое послереволюционное десятилетие федеральное правительство боролось за объединение страны, в которой власть на местах принадлежала местным каудильо – генералам и губернаторам; подавляла беспрестанные восстания и мятежи под самыми разными лозунгами, но всегда имевшие единственной целью захват власти или, наоборот, её удержание на местном уровне. При этом некоторые каудильо вовсю эксплуатировали социалистические лозунги: так, многолетний губернатор стратегически важного и густонаселённого штата Мичоакан генерал Мухика, считался не только социалистом, но и марксистом, и даже вступил в коммунистическую партию. Социалистами в 1920-е гг. были и губернатор штата Юкатан Каррильо Пуэрто, и губернатор нефтедобывающего штата Веракрус Адальберто Техеда.

Сапата, например, писал: «Мы все, человечество и дело справедливости, сильно выиграем, если народы Америки и нации Европы поймут, что общим делом революций в Мексике и России является дело гуманизма, высшие интересы всех угнетенных людей... Здесь и там мы видим крупных помещиков, жестоких, бесчеловечных, которые на протяжении жизни многих поколений эксплуатировали и мучали массы крестьян. Здесь и там рабы труда... начинают пробуждаться... чтобы отомстить.

Эмилиано Сапата. Фото: 1914 г.

Мистер Вильсон был прав, когда недавно воздал русской революции должное, охарактеризовав ее как благородную попытку обрести свободу. Было бы хорошо, если бы он не забывал собственных слов и понимал ясное сходство... а скорее, абсолютное тождество между этим движением и мексиканской аграрной революцией. Обе эти революции направлены против того, что Лев Толстой описал как «великое преступление»: бесчестной узурпации земли...

Неудивительно поэтому, что мировой пролетариат приветствует русскую революцию и восхищается ею, так же как он окажет полную поддержку мексиканской революции... когда осознает ее точные цели» (Платошкин Н. Н. История Мексиканской революции. Том 2. Выбор пути 1917-1928 гг., М., Наука, 2011, Стр. 33).

Начальник штаба Вильи, генерал Фелипе Анхелес (между прочим, талантливый и честнейший человек) считал себя коммунистом после того, как прочёл статьи Пьер-Жозефа Прудона и… «Жизнь Христа» Эрнеста Ренана. «Я начал изучать социализм и понял, что это движение братства и любви между людьми разных частей мира, – рассказывал он на неправедном суде, приговорившем его к расстрелу. – Один австрийский коммунист доказал, что если бы все люди работали по три часа в сутки, то они были бы гораздо богаче, чем сейчас; дело, однако, в том, что есть такие, кто не работает, но хорошо ест» (Katz F. The Life and Times of Pancho Villa).

Лидер столичных рабочих Хосе Аллен, ставший впоследствии руководителем коммунистической партии, говорил: «Я не знаю, что означает русское слово «большевик», но если быть голодным означает быть большевиком, то мы – большевики. Что же касается коммунизма, то давно известно [[?], что он принесёт спасение не только трудящимся, но и всему человечеству» (Платошкин Н. Н. История Мексиканской революции. Том 2. Выбор пути 1917-1928 гг., М., Наука, 2011, Стр. 135).

В 1919 г. в Мехико был созван Национальный социалистический конгресс, призванный объединить все левые силы, но из этого ничего не вышло: социалисты, как мы можем видеть из приведённых цитат, просто не понимали, что это такое.

Среди мексиканских социалистов 1920-х гг. выделялся рабочий лидер Луис Моронес, создавший в 1918 г. Региональную рабочую конфедерацию Мексики (КРОМ), и бывший при президентах Альваро Обрегоне и Плутарко Элиасе Кальесе министром труда и одним из ведущих политиков Мексики. Моронес, называвший себя то социалистом, то коммунистом был, по сути, тем же латиноамериканским каудильо, только его вооружённые «пеоны» были рабочими, а не батраками. С рабочими и профсоюзными активистами, недовольными его руководством, «разбирались» в соответствии с каудильистской традицией: их убивали. Будучи министром и профбоссом, Моронес приобрёл несколько коммерческих компаний и роскошный отель в Мехико. Он нисколько не скрывал своих богатств – наоборот, он ими кичился, выставляя напоказ кольца с алмазами и дорогие автомобили.

Луис Моронес. Фото: 1925 г.

Интересы рабочих КРОМ в определённой степени защищал, но в основном он обеспечивал верхушку профорганизации тёплыми местами в местных администрациях, вымогал взятки у предпринимателей и распределял государственные финансы. Долгие годы КРОМ был чем-то похожим на ВЦСПС при КПСС, правда, полновластием в рабочем движении Мексики он не обладал: существовали ещё и анархистская Всеобщая конфедерация трудя (ВКТ), с которой сотрудничали коммунисты, были и независимые профсоюзы. Талантливый интриган, блестящий оратор, человек редкого цинизма, Моронес многие годы был символом социалистического движения не только Мексики, но и всей Латинской Америки. В 1936 г. он был арестован по обвинению в заговоре и выслан в США. В роли главного профсоюзного лидера его сменил Ломбардо Толедано – не менее способный интриган, который достиг поста вице-президента Всемирной федерации профсоюзов.

Ломбардо Толедано. Фото: 1938 г.

Другим видным лидером-социалистом был губернатор штата Сонора Плутарко Элиас Кальес. Он провёл в своём штате радикальную аграрную реформу и практически запретил деятельность церкви; себя он в 1920-е гг. называл даже не социалистом, а «большевиком». Кальес, занимавший президентский пост в 1924-28 гг., впоследствии создал систему личной власти, получившую название «Максимат»; президенты «выбирались» по его указке, а министры получали указания, приезжая в гости на его виллу. Это не было изобретением Кальеса и вообще мексиканской особенностью – многие латиноамериканские каудильо сажали в президентские кресла своих марионеток: так, в частности, поступал «сильный человек» Боливии Баутиста Сааведра, диктатор Кубы Фульхенсио Батиста и доминиканский тиран Рафаэль Трухильо.

Плутарко Элиас Кальес. Фото: 1924 г.

Кальес сумел централизовать государственные структуры Мексики, сломив сопротивление местных каудильо, вычистил из армии недовольных генералов, поставил под контроль церковь, профсоюзы, крестьянские лиги и союзы предпринимателей. Однако в 1935 г. его назначенец и ранее верный подчинённый, генерал Ласаро Карденас, разрушил систему «Максимата» и стал править полновластно. Это был самый левый из президентов Мексики: он завершил аграрную реформу, ликвидировав латифундизм, национализировал нефть и железные дороги, и частично ввёл рабочее самоуправление на предприятиях. Многочисленные политические группы, профсоюзы и крестьянские лиги, ориентировавшиеся на местных вождей, он объединил в Партию мексиканской революции (ПМР), принявшую левую социалистическую программу. Себя он считал сторонником научного социализма и даже принял Шестилетний план развития по образу советских пятилеток – при этом, разумеется, без голода и насилия и при сохранении частной собственности. Мексиканский социализм Карденас считал более «правильным» и «настоящим», нежели советский, так как пытался, в соответствии с Марксом, организовать самоуправление рабочих и крестьянских коллективов. В 1940 г. генерал Карденас после выборов передал власть генералу Авиле Камачо, который отошёл от левого курса: этого дружно потребовала вся мексиканская «революционная» элита, привыкшая конвертировать власть в деньги и обратно.

Фреска в Хикильпан-де-Хуарес, штат Мичоакан в Мексике, на которой изображен президент Ласаро Карденас в окружении крестьян. 1938 г.

Мексиканский социализм 1920-30-х гг. состоял из нескольких составляющих: демократия (которая в слабо развитом обществе с традициями насилия приняла весьма специфические формы – с фальсификациями, убийствами политических оппонентов, открытым подкупом и т.д.); аграрная реформа; крайний антиклерикализм; заигрывание с рабочими; антиимпериалистические, прежде всего, разумеется, антиамериканские декларации. Вот, собственно, и весь социалистический набор. Правда, революционное правительство на самом деле опиралось на трудящихся: поскольку аграрная реформа встречала ожесточённое сопротивление, крестьянам раздавали оружие, они же в благодарность защищали власть от постоянных мятежей. Права рабочих левые правительства тоже, в общем, защищали, хотя не приветствовали забастовок на предприятиях, принадлежавших иностранному капиталу, поскольку они приносили стране основной валютный доход. На католическую церковь революционная власть оказывала столь жестокое и грубое давление (вплоть до бессудных убийств священников), что в 1926 г. религиозная часть крестьянства подняло восстание (т.н. «кристерос» – крестоносцев), переросшее в многолетнюю гражданскую войну с десятками тысяч жертв. В 1929 г. правительство пошло на некоторые уступки церкви (были разрешены богослужения и вновь открыты храмы), но партизанские отряды сражались в горах до 1937 г.

Командиры кристерос со знаменем своего полка. Фото: 1926 г.

На международной арене антиимпериалистическая политика Мексики также не была пустым звуком. В 1926-32 гг. Мексика помогала никарагуанскому вождю повстанцев Аугусто Сесару Сандино, боровшемуся с проамериканским режимом и американскими оккупационными войсками. В 1936-39 гг. Мексика помогала и республиканской Испании, отправляя ей оружие, а после поражения республики приняла около 40 тысяч беженцев-республиканцев.

Аугусто Сесару Сандино. Фото: 1928 г.

При этом в мире, особенно в США, все мексиканские правительства после 1917 г. называли «социалистическими», «коммунистическими» и «большевистскими»: этой «чести» удостаивался и либерал-латифундист Карранса (за открытый антиамериканизм), и бизнесмен-популист левого толка Обрегон, и Кальес, сам называвший себя «большевиком». Так что социализм в Мексике не был только громкой фразой, как считали коммунисты; скорее мексиканцы строили его так, как понимали, и по-своему весьма последовательно.

После Карденаса Мексика начала постепенный дрейф в сторону социального либерализма, хотя в экономике в течение нескольких десятилетий господствовал госсектор, в сельском хозяйстве до сих пор доминирует кооперированное крестьянство, а во внешней политике вплоть до 1960-х гг. Мехико-сити поддерживал левые режимы и движения. Еще в 1950-е гг. мексиканские специалисты помогали боливийским социалистам проводить аграрную реформу; в Мексике с разрешения правительства и при помощи полковника Альберто Байо был сформирован отряд Фиделя Кастро, высадившийся на Кубе. Партия мексиканской революции переименовалась в Институционно-революционную партию (ИРП), из программных документов которой исчезли все упоминания о социализме, хотя она до сих пор остаётся членом Социнтерна. До 1992 г. ИРП позиционировала себя как революционная и националистическая, а затем, проведя неолиберальные реформы, объявила своей идеологией «социал-либерализм».

Так что отход Мексики от социализма был длительным и, если можно так выразиться, плавным.

«Духовный социализм» в Гватемале и первая попытка континентальной социалистической революции

Несмотря на то, что испаноязычные страны Латинской Америки – это отдельные государства, латиноамериканское единство существует, несмотря на разногласия и даже междоусобные войны. Единый язык и культура, а также относительно похожие социально-экономические основы формируют сложную систему взаимозависимости региона, и любое важное событие в одной стране неизбежно находит отражение в остальных – так повелось с начала Освободительной антииспанской революции 1810-26 гг.

Гватемальская революция (1944-1954 гг.) получившая название «Десять лет весны», обусловленная в первую очередь внутренними проблемами, также была в значительной степени отражением событий в Мексике. В этой стране усложнение социальной структуры населения и рост его образовательного уровня привели к кризису диктатуры генерала Хорхе Убико, правившего с 1931 по 1943 г. Убико правил небольшой и отсталой Гватемалой крайне грубо и примитивно, опираясь на одну-единственную иностранную компанию United Fruit Company (ЮФК), которой он бесплатно предоставил огромные земельные участки и многочисленные льготы. Он в принципе не допускал никакой оппозиции, а в 1934 г. принял «Закон о бродягах» по образцу средневековой Англии, согласно которому бездомные должны были отработать по найму 180 дней в году. Безусловно, господство одной иностранной компании инициировало ненависть местных жителей, и не только к ней, но и к американцам как таковым. В 1944 г. терпение гватемальцев переполнилось, когда Убико принял закон, в соответствии с которым землевладельцы получили право убивать любого, находившегося на их землях без разрешения. Массовые выступления, начатые студентами, смели диктатуру Убико, а затем и сменившую его военную хунту: в октябре того года группа военных во главе с полковником Хакобо Арбенсом захватила власть и провела выборы, на которых победил профессор философии Хуан Хосе Аревало.

Фреска изображающая Х. Арбенса в память Гватемальской революции, Г. Гватемала, Гватемала

Новый президент-демократ выступал за т.н. «духовный социализм», заключавшийся в строительстве сильного государства, которое патерналистскими методами защищает трудящихся и вообще угнетённое большинство населения. Его «социализм», как и для многих других политиков Латинской Америки, означал демократию и проведение сильной социальной политики, но никак не связывался с ликвидацией частной собственности. При правлении Аревало был отменён «закон о бродягах», установлена многопартийная система, легализованы профсоюзы, неграмотные мужчины и грамотные женщины (!) получили избирательные права. В 1947 г. был принят Трудовой кодекс, установивший 8-часовой рабочий день и 45-часовую рабочую неделю, и обязавший плантаторов строить начальные школы для детей своих работников. Легко заметить, что все это – обычные реформы, принимаемые отсталыми странами, стремящимися стать современными и вступающими на путь развития.

Президент Аревало во время инаугурации. Фото: 15 марта 1945 г.

При этом проводить аграрную реформу Аревало не решился, опасаясь резкого падения сельскохозяйственного производства. Учитывая крайнюю отсталость гватемальской агротехники, это было вполне резонно, однако реформа была необходима, во всяком случае в умеренном, постепенном варианте. Но, как и в других латиноамериканских странах, она тормозилась отсутствием средств и специалистов.

Во внешней политике Аревало выступал с радикально-демократических позиций: он разорвал дипломатические отношения с режимами Франко в Испании, Сомосы в Никарагуа и Трухильо в Доминиканской Республике. Он также выступал за воссоздание Центрально-Американской Федерации, существовавшей в 1830-х гг. и даже сумел заручиться поддержкой президента Сальвадора Кастаньеды Кастро, однако начавшийся было процесс объединения в 1948 г. был прерван реакционным переворотом в Сальвадоре. Объединительные устремления Аревало напугали соседние страны и обеспокоили США: гватемальский режим начали воспринимать как «коммунистический», хотя он таковым не был.

В 1947 г. в Гватемалу перебазировался Карибский легион – международная добровольческая военизированная организация, намеревавшаяся свергнуть диктатуры в странах Центральной Америки и Карибского бассейна, точнее – в Никарагуа, где властвовал Сомоса и Доминиканской Республике, которой самовластно правил Трухильо, а также в Коста-Рике, в которой президент Пикадо Михальски отменил результаты выборов. Легион был создан на Кубе в 1946 г. богатым доминиканским эмигрантом Хуаном Родригесом. Эта идея родилась на волне общей демократизации Латинской Америки: в 1946-47 гг. прогрессивные правительства, активно использовавшие социалистическую терминологию, управляли Мексикой, Гватемалой, Кубой, Венесуэлой, Боливией (до 1946 г.), Чили и Аргентиной. Общественность этих стран собирала средства для Легиона, а президент Аргентины Перон подарил повстанцам большое количество оружия.

Первая попытка легионеров – высадка в Доминиканской Республике – провалилась (одним из добровольцев Легиона был юный Фидель Кастро): кубинские пограничники перехватили суда с повстанцами. Однако Легион не прекратил своей деятельности: он заручился поддержкой Аревало и перебазировался с Кубы в Гватемалу. 16 декабря 1946 г. в столице Гватемалы был подписан «Карибский пакт», провозглашавший вооруженную борьбу за демократию в странах Карибского бассейна. «Со стороны Гватемалы договор заверил президент Хуан Хосе Аревало, от имени народа Доминиканской Республики подписался Хуан Родригес Гарсия, от Коста-Рики – Хосе Фигерес и от Никарагуа подписи под пактом поставила целая делегация – Эмилиано Чаморро, Густаво Мансанарес, Педро Хосе Сепеда и Росендо Аргуэльо. Кроме того, в частном порядке здесь присутствовали делегаты от Мексики, Кубы, Венесуэлы и даже Перу.

Фидель Кастро – один из постоянных участников Карибского легиона. Фото: 1959 г.

Главным пунктом соглашения являлось «намерение нанести поражение каждой из трёх карибских диктатур», сформировав для этого «единый революционный организм, обладающий собственными экономическими, военными и человеческими ресурсами», который посредством вооружённых действий «установит конституционный порядок, справедливость и демократию».

Поражение фашизма в Европе вызвало небывалый демократический подъём во всём мире, и Латинская Америка не стала исключением. Под ударами прогрессивно настроенной общественности и военных националистов в первые годы после окончания Второй Мировой пали олигархические диктатуры в Эль Сальвадоре, Гватемале, Венесуэле, Аргентине, Бразилии… Именно в контексте этого демократического подъёма и была образована коалиция революционных демократов, заботу о которой взял на себя лично руководитель Первого Революционного Правительства Гватемалы Хосе Аревало.

Председателем Высшего Революционного Совета коалиции был избран доминиканский патриот Хуан Родригес Гарсия, пустивший на развитие революционной деятельности практически все свои сбережения. Вследствие своих «исключительных качеств, духа самопожертвования, щедрости и помощи в получении оружия», он так же был назначен «главнокомандующим Союзными Армиями».

В каждой из трёх стран (Коста-Рика, Доминиканская Республика и Никарагуа), являвшихся территориями будущей борьбы, были образованы Правительственные Хунты, действующие автономно, в соответствии с внутренними условиями своих стран, но обязанные координировать свою работу с Высшим Советом «до самого уничтожения диктатур». Все лица, поставившие подписи под «Карибским Пактом» кульминацией своей деятельности рассматривали воссоздание Центральноамериканской Республики – федерации карибских государств, образованной латиноамериканским патриотом Франсиско Морасаном в 1823 г. и окончательно распавшейся в 1839 г. под ударами консервативной олигархии.

«Сумасшедшие» Хуана Родригеса и его союзники стремились к возвеличению Карибского региона, к уничтожению модели «банановых республик», полностью подчинённых чуждым интересам. Предполагалось создание Демократического Карибского Альянса, куда войдут освобождённые центральноамериканские государства и Доминиканская Республика. В перспективе, к Альянсу «по исключительным мотивам» должны были присоединиться также Эль Сальвадор и Эквадор.

Этот региональный блок имел перед собой множество стратегических целей: установление и развитие демократии, экономическую, политическую и военную защиту независимости каждой из стран посредством создания единого организма обороны, проведение индустриализации, борьбу с иностранным экономическим влиянием, наносящим ущерб Карибам, поддержание добрых отношений со всеми другими странами континента.

Несомненно, по своему идеологическому характеру этот альянс был весьма разношёрстной компанией. Синтез различных концепций, - начиная от апризма (Мануэль Сеоане, Виктор Рауль Айя де ла Торре) и революционного национализма (Хуан Бош), заканчивая «духовным социализмом» (Хуан Аревало), левым либерализмом (Хорхе Эльесер Гайтан) и «народной демократией» (Ромуло Бетанкур), – привёл к рождению самобытной идеологической тенденции, – так называемой «Демократической Левой».

Вдохновлённые самыми высокими идеалами, последователи «Демократической Левой» видели основной своей целью построение «демократии для всех»: справедливого общества без угнетения и эксплуатации, без войны и насилия. Причём главным методом достижения демократии являлся не электоральный путь, и не «классический» для стран Южной Америки путь военного переворота, а всенародная вооружённая борьба. Очевидно что при выборе методологии на руководителей «Карибского Легиона» (это имя центральноамериканским интернационалистам в 1948 г. дали журналисты североамериканского издания «Time») оказала большое влияние деятельность движения Сопротивления в оккупированных нацистами странах в период Второй Мировой, а так же ознакомление с опытом Испанской Гражданской Войны, многие ветераны которой, эмигрировавшие за океан, присоединились к работе «Легиона» (по их почину, например, «официальная» униформа боевых соединений «Legión del Caribe» была частью скопирована с республиканской формы). Свою роль сыграли, конечно же, и «местные» события – вооружённая борьба мексиканских революционных демократов в годы Гражданской Войны (1910-17 гг.), а также широко освещавшаяся по всему континенту борьба бразильских «тенентистов»: демократически настроенных молодых военных, инспирировавших в 20-х годах серию вооружённых выступлений против олигархического правительства, кульминацией которых стал знаменитый поход «Бессмертной Колонны» Луиса Карлоса Престеса по Бразилии 1925-27 гг.» (Legión del Caribe: революционно-демократический интернационал, сайт «Теология освобождения»).

12 марта 1948 г. Карибский легион с территории Гватемалы вторгается в Коста-Рику и после трёхмесячной гражданской войны глава костариканского отделения Легиона, социал-демократ Фигерес становится президентом Коста-Рики. Уже из Коста-Рики в 1949 г. отряды Легиона вторгаются в Никарагуа, и в том же году из Гватемалы вновь атакуют доминиканского тирана Трухильо. Оба вторжения заканчиваются неудачно, и в том же году напуганные активностью Легиона американцы организуют сильнейшее давление на Аревало и Фигереса, которые распускают остатки Легиона.

Первая попытка развязать общекарибскую и центральноамериканскую герилью во имя демократии и социализма провалилась. Однако гватемальская революция продолжалась: 15 ноября 1950 г. на президентских выборах победил лидер революции 1944 г. и военный министр в правительстве Аревало полковник Арбенс, набравший 60% голосов. Он обещал гватемальцам углубить революцию и сделать то, на что не решился Аревало – провести аграрную реформу, и в 1952 г. был принят закон о конфискации у латифундистов и иностранных собственников необрабатываемых земель и передаче их крестьянам. Около полумиллиона крестьян получили землю. Сам закон был достаточно умеренным (латифундисты и иностранцы сохранили большую часть земель), однако он имел два важных аспекта: первый – начало массовых незаконных захватов земель крестьянами, что всегда сопровождает аграрные реформы. И второй – открытое участие в разработке и реализации закона коммунистов, ставших официальными консультантами Арбенса. Этот факт крайне обеспокоил как гватемальских правых, так и американцев.

Тем более, что контакты между левым гватемальским режимом к тому времени уже были достаточно широкими и разнообразными. В 1947 г. ещё правительство Аревало заказало в Чехословакии партию немецкого оружия времён Второй Мировой войны (сделка сорвалась под давлением США), а также начало переговоры с СССР о… строительстве канала между Атлантическим и Тихим океаном!

«В марте 1947-го гватемальская экономическая делегация посетила Москву. Об этих переговорах советские СМИ ничего не сообщали, поскольку «проникновение» СССР в Гватемалу могло обострить и без того серьёзно ухудшающиеся отношения СССР и США. Гватемальская делегация предложила построить трансокеанский канал по территории Гватемалы (между портами Ливингстон и Монтеррико) и обеспечить поставку советского оборудования для её горнодобывающей и пищевой отраслей. Предполагалось, что Гватемала будет на первом этапе расплачиваться за это своими бананами, другими тропическими фруктами, рыбой (в том числе крабами и креветками), кофе, тропической древесиной. Эти взаимопоставки начались осенью 1948 г., но были прерваны весной 1951-го, так как под давлением США и Великобритании (обладавшей у границ Гватемалы колониями Британский Гондурас, Ямайка и Каймановы острова) иностранные судоходные компании отказывались перевозить советские и восточноевропейские грузы в Гватемалу.

Что же касается строительства упомянутого канала, то в Москве приняли решение «насытить» гватемальский вариант советскими наработками, проектные работы планировали завершить к середине 1948 г. Эти работы были завершены к означенному сроку, но… США дали понять Х. Х. Аревало, что будут противодействовать реализации проекта.

Тем не менее, гватемальская делегация посетила в сентябре 1948-го Москву, где в основном согласилась с советскими предложениями по «трансгватемальскому» каналу.

Обсуждалось также предложение о постоянном пребывании специалистов из СССР в районе прохождения нового судоходного пути. Однако к тому времени произошли существенные изменения во внешнеполитической и внешнеторговой стратегии СССР, обусловленные углублением разногласий между Москвой и Вашингтоном. Следует напомнить, что Берлинский кризис 1948 г., начавшаяся в 1949-м конфронтация между США и КНР, сложная для СССР ситуация в Иране, обострение ситуации в Корее, включение Югославии в «орбиту» США и победа проамериканской коалиции по окончании гражданской войны в Греции – все эти факторы резко повысили роль европейского и азиатского направлений во внешней (в том числе внешнеторговой) политике СССР. Москва вынуждена была сконцентрироваться на поддержке, в первую очередь, своих ближайших союзников. Важнейшее подтверждение такого рода акцентов – создание СЭВа (1949 г.) и советско-китайский договор о дружбе и взаимопомощи (1950 г.).

Другими словами, Москва несколько «поостыла» в тот период к своим «дальним» проектам. Во всяком случае, советские специалисты так и не прибыли в зону возможного судоходного канала через Гватемалу, хотя переписка между ними и гватемальскими специалистами продолжалась до конца 1953 г.…

Между тем в ходе международного экономического совещания, проводимого в Москве в апреле 1952 г. представители правительства Гватемалы сообщили представителям СССР о намерении этой страны вступить в СЭВ. Советское руководство, конечно, осознавало всю сложность этого шага с учётом не только политического, но и географического аспекта (проще говоря, транспортных неудобств ввиду удалённости Гватемалы от стран СЭВа)» (Гватемала могла стать союзником СССР и участницей СЭВ, stoletie.ru/territoriya_istorii/_velikij_oktabr_gvatemaly_2012-01-05.htm).

Разумеется, идея вступления Гватемалы в СЭВ была не только инициативой советников-коммунистов президента Арбенса, но и вызывалась тяжёлым состоянием экономики. США и Великобритания (президенты Аревало и Арбенс требовали передать Гватемале Британский Гондурас, ныне Белиз) по сути начали экономическую блокаду страны, а других важных экономических партнёров у неё просто не было. Помимо оружия, гватемальцам становилось всё труднее закупать автомобили и сельскохозяйственную технику, удобрения, промышленное оборудование – вообще всё, что необходимо для хозяйственной деятельности, а также продавать на внешних рынках свои товары. Кредиты левым правительствам тоже никто не давал.

Экономические неурядицы вызывали сильное недовольство в самой Гватемале: помимо латифундистов, от нарушения отношений с США страдал бизнес и средние слои, которые привыкли к довольно комфортному существованию в условиях господства олигархическо-компрадорского режима. Так что оппозиция революционным преобразованиям было очень сильной, а крестьяне-индейцы, которые теоретически должны были бы приветствовать левый режим, в большинстве своём оставались к нему равнодушными: землю получили в основном «белые» крестьяне, знавшие испанский язык и способные заполнить соответствующие документы. Революция для индейцев, гораздо более изолированных от испаноязычного гватемальского общества, чем коренное население Мексики или Перу, была делом «белых», которое их не касалось.

Таким образом, на стороне левых в Гватемале оказалась лишь часть крестьян, крайне немногочисленные промышленные рабочие и политически мотивированное меньшинство среднего класса. И самое главное – в революции все больше разочаровывалась армия, которая, как и во всех странах Латинской Америки, отражала настроения средних слоёв населения.

Не стоит забывать, что главным политическим противником Аревало был генерал Франсиско Арана, а противником Арбенса на выборах 1950 г. – тоже генерал, Хосе Мигель Идигорас Фуэнтес, который сохранял бескомпромиссную верность идеям диктатора Убико. То, что он получил 40% голосов, свидетельствовало о большом потенциале противников революции. В эмиграции противников революции возглавлял «пламенный контрреволюционер» полковник Кастильо Армас, также апеллировавший в первую очередь к армии.

Хосе Мигель Идигорас Фуэнтес. Фото: 1982 г.

В Гватемале в 1954 г. произошла обычная для Латинской Америки история: армия, представлявшая интересы среднего класса, становилась противником революции по мере того, как экономические трудности подрывали его политические позиции и уровень жизни. Поэтому, когда 18 июня 1954 г. вооруженные оппозиционеры под командованием Армаса при поддержке США начали вторжение в Гватемалу с территории Гондураса, армия действовала против повстанцев очень вяло. 4 июня 1954 г. командующий ВВС, полковник Рудольфо Мендоса Асурдио, бежал из Гватемалы и явился к Армасу – он передал мятежникам сведения о состоянии и дислокации национальной авиации ВВС. Это подорвало влияние Арбенса в вооружённых силах (в Латинской Америке не уважают неудачников) и дезориентировало сторонников революции.

Левые публицисты пеняют Арбенсу за то, что он «не раздал оружие народу» (впрочем, в этом обвиняют и всех других левых правителей, свергнутых правыми мятежниками). Однако прямая экстраполяция событий в России 1917 г. на другие страны и другие времена говорит только о безграмотности самих экстраполяторов: не имеющие ни военной организации, ни военной подготовки рабочие и студенты не в состоянии сражаться с отрядами профессионалов (в России в 1917 г. миллионы рабочих и крестьян были вооружены и имели военный опыт).

Кстати, Арбенс под влиянием коммунистов был готов раздать оружие своим сторонникам, но те люди, которые хотели его получить – очкастые юноши и девушки со студенческой скамьи да подозрительного вида «рабочие» с явными признаками принадлежности к криминалитету – настолько его разочаровали, что он предпочёл уйти в отставку, передав власть, естественно, армии. Которая, в свою очередь, тут же отдала её своему новому кумиру – мятежному полковнику Армасу.

Гватемальская революция закончилась. 1 сентября 1954 г. полковник Армас становится президентом Гватемалы. Он вернул все земли латифундистам и United Fruit Company, отменил Трудовой кодекс и лишил избирательных прав неграмотных (т.е. индейцев, составлявших 70% населения страны). Неизвестное количество сторонников Арбенса было расстреляно без суда и следствия, несколько тысяч человек подверглись арестам по новому Закону о борьбе с коммунизмом, 72 тысячам гватемальцев, как сочувствующим коммунизму, было запрещено работать в госструктурах и даже… иметь радиоприёмники.

Гватемала вернулась в 1930-е годы: «Десять лет весны» пролетели, как будто не оставив никакого следа. Безусловно, виновниками этой катастрофы стала гватемальская реакция, не желавшая никаких перемен, даже самых умеренных и постепенных, и американцы, в первую очередь United Fruit Company, для которой прибыль оказалась важнее интересов страны, работа в которой эту прибыль приносила (а акционерами компании были госсекретарь США Дж. Фостер Даллес, помощник госсекретаря Джон М. Кэбот, представитель США в ООН, Генри Кэбот Лодж и бывший директор ЦРУ, заместитель государственного секретаря США Уолтер Беделл Смит). В свою очередь, левые силы Гватемалы проявили политический инфантилизм и неумение решать сложные социально-экономические задачи, стоявшие перед страной.

«Бей гринго!»

Один из важнейших факторов, определяющих историю Латинской Америки XX и начала XXI веков – американский. Ненависть значительной части населения региона к США очень сильна и имеет длительную историю. Эти чувства в художественной форме прекрасно выразил Джек Лондон в рассказе «Бесстыжая»: «В каждом поезде едет для охраны отряд эквадорских солдат, а это и есть самое страшное. Им полагается защищать поездную прислугу, но всякий раз, как вспыхнет драка, они хватают ружья и присоединяются к толпе. А в случае крушения испанцы [имеются в виду латиноамериканцы – прим. авт.] первым делом орут: "Бей гринго!" Это уж у них так заведено: они убивают поездную прислугу и уцелевших при катастрофе пассажиров-гринго… Толпа – человек тысяч пять – требовала, чтобы ее переправили на другую сторону, но не наша была вина, что паром лежал на дне реки. А по испанской арифметике - виноваты были мы. "Бей гринго!" - крикнул кто-то в толпе. И началась потасовка. Мы едва унесли ноги. Я мчался вслед за главным механиком с одним из его ребят в руках, мчался к паровозам, которые стояли под парами…

Когда мы тронулись, пять-шесть жён американцев и столько же детей лежали вместе с нами, скрючившись на полу паровозных будок. И вот солдаты-эквадорцы, которым полагалось охранять нашу жизнь и имущество, выпустили нам вслед не меньше тысячи зарядов, прежде чем мы отъехали на безопасное расстояние…

Платформы, товарные и пассажирские вагоны, старые маневренные паровозы – все, вплоть до ручных дрезин, было сброшено с доков на паром «Губернатор Хэнкок», затонувший на глубине шестидесяти футов. Толпа сожгла паровозное депо, подожгла угольные бункера, разгромила ремонтные мастерские…».

Влияние США в Латинской Америке со второй половины XIX века колоссально. И левые режимы, возникавшие и до сих пор существующие в регионе, вынуждены с ним считаться: либо они идут на уступки американцам, либо вступают с ними в жесткую конфронтацию, неизбежно приводящую к драматическим последствиям.

Вот что писала Большая советская энциклопедия о крупнейших левых политических лидерах Латинской Америки:

«Хуан Доминго Перон (президент Аргентины в 1946-55 и 1973-74 гг.): Выступал с антиимпериалистическими националистическими лозунгами, однако постепенно отступил под нажимом империалистических монополий США...

Х. Перон в военной форме. Фото: 1950-е гг.

Артуро Фрондиси (президент Аргентины в 1958-62 гг.): … Сделал ряд уступок олигархии и иностранному капиталу, заключив контракты, поставившие нефтяную промышленность под контроль США...

А. Фрондиси. Фото: 1958 г.

Виктор Пас Эстенсоро (президент Боливии в 1952-56 и 1960-64 гг.): В 60-х гг. проводил вслед за своим предшественником на посту президента политику уступок иностранному капиталу…

В. Пас Эстенсоро. Фото: 1958 г.

Авила Камачо (президент Мексики в 1940-46 гг.): Проамериканские тенденции во внешней политике правительства Авила Камачо нашли своё выражение в выступлениях министра иностранных дел Падильи и в позиции, занятой мексиканскими делегатами в ООН и Совете безопасности, где деятельность мексиканских представителей проходила целиком под американским влиянием…»

А. Кавачо (справа) обедает с президентом США Ф. Рузвельтом, Монтеррей. Фото: 20 апреля 1943 г.

Показательна и марксистская характеристика политиков, в той или иной мере причастных к Гватемальской революции 1944-54 гг.:

«Хосе Фигерес, председатель Революционной Хунты и неоднократный президент Коста-Рики, некогда следовавший идеям утопического социализма (чем и объясняется, например, полная ликвидация в стране национальных вооружённых сил), постепенно трансформировался в «борца с красной угрозой». При его правлении была разогнана Всеобщая Конфедерация Трудящихся и запрещена деятельность коммунистических групп. Принявший с восторгом победу Кубинской Революции (Фигерес на личные средства снабдил 3 самолёта с оружием для повстанцев Сьерра-Маэстры), он был очень раздосадован переориентацией Острова Свободы на социалистический лагерь, полагая, что только альянс с Вашингтоном может помочь завоеванию подлинной независимости. Хотя в целом Фигерес сохранял строгий нейтралитет и продолжал морально поддерживать борьбу с латиноамериканскими диктатурами, год от года его проамериканский курс становился всё более очевиден.

Хосе Фигерес

Ромуло Бетанкур [в молодости – член компартии – прим. авт.], занявший президентский пост в Венесуэле после свержения в 1958 «Патриотической Хунтой» Маркоса Переса Хименеса, пошёл ещё дальше. Борясь против правительства Кастро, привечая в своей стране кубинских контрреволюционеров, он установил режим личной диктатуры и развернул репрессии не только против коммунистов, но и сторонников левых взглядов в рядах собственной политической организации «Демократическое Действие». В итоге, левонационалистическое крыло «Acción Democrática» покидает ряды партии Бетанкура и в 1960 г. формирует «Левое Революционное Движение» (Movimiento de Izquierda Revolucionaria), принявшее активное участие в партизанской войне против «демократического правительства», развернувшейся в Венесуэле в 1962 г.

Ромуло Бетанкур. Фото: 1975 г.

Виктор Рауль Айя де ла Торре, один из наиболее видных латиноамериканских интеллектуалов, «духовный маэстро» «Карибского Легиона», видевший в нём развитие своей теории «Латиноамериканского Революционного Интернационала», в 50-х годах, после краха всех авантюрно-революционных замыслов APRA, покатился по наклонной. В 1956 г., в обмен на легализацию своей партии, он отказывается от всех своих прошлых антиимпериалистических принципов, провозглашая курс на сближение с североамериканским капиталом и построение демократии либерального, западного образца. В дальнейшем крен вправо лишь усиливался: Айя де ла Торре, сошедшийся во взглядах со ставленниками перуанской олигархии, не просто осуждал Кубинскую революцию, но и прямо заявлял о необходимости освобождения острова от «диктатуры» Фиделя Кастро силами Соединённых Штатов» (Legión del Caribe: революционно-демократический интернационал, сайт «Теология освобождения»).

Виктор Рауль Айя де ла Торре. Фото: май 1977 г.

Получается странная картина: выдающиеся левые политики все, как один, постепенно «сдаются» Соединенным Штатам, начинают «идти у них на поводу» и действовать «в соответствии с американскими интересами». А ведь все они отнюдь не были трусами; да и как представить себе «запугивание» американцами Хуана Перона, Паса Эстенссоро или Хосе Фигереса? Каждый из них много раз смотрел в глаза смерти. Им что, агенты ЦРУ приставляли стволы к виску и требовали подписывать документы, выгодные американцам? Абсолютно нелепая картинка. Столь же нелепо предположение, что их подкупали (представить себе, как любому из перечисленных политиков некие американцы или их клевреты предлагают чемодан долларов или банковский чек, просто смешно: такие «герои» сами рисковали бы жизнью, не говоря уже о свободе, здоровье, репутации и т.д.).

Для понимания этого феномена нужно искать рациональное объяснение. Идейная эволюция одного из самых видных лидеров левого движения, перуанца Айя де ла Торре, даёт довольно четкий ответ на вопрос, почему многие левые латиноамериканские деятели в конце концов начинали искать сближения с США.

«Народный Американский Революционный Альянс» (Alianza Popular Revolucionaria Americana – APRA), одна из самых ярких политических организаций латиноамериканского континента первой половины ХХ века, чьи доктрины ещё долго оказывали значительное влияние на южноамериканских политических мыслителей,– начиная с Хосе Фигереса и Ромуло Бетанкура и заканчивая Фиделем Кастро и Эрнесто Че Геварой, была основана в Мехико 7 мая 1924 г. соратником Хосе Карлоса Мариатеги, левым студенческим лидером Виктором Раулем Айя де ла Торре, изгнанным за «подрывную деятельность» из Перу в октябре прошлого, 1923 г.

Здесь, попав под влияние недавно завершённой Мексиканской революции, восхищённый одновременно и борьбой революционных демократов с их требованиями независимости и социальной справедливости, и борьбой крестьянской армии Эмилиано Сапаты и Панчо Вильи с их проектом аграрной реформы в пользу тех, кто обрабатывает землю, Айя де ла Торре формулирует собственный проект, революционный проект освобождения всей Латинской Америки.

В том же 1924 г. Виктор Рауль по приглашению министра образования СССР посещает Москву, где налаживает связи с представителями Коминтерна и многими деятелями антиимпериалистических движений Азии и Африки. В течение последующих лет он так же посещает Германию, преподаёт экономику в Лондоне, участвует в деятельности организованной под эгидой Третьего Интернационала «Антиимпериалистической Лиги Америк». В эту эпоху в голове Виктора Рауля Айя де ла Торре окончательно кристаллизуется апристская доктрина.

Согласно фундаментальным текстам, борьба против империализма являлась осью политической организации APRA с самого начала. Причём, имелся в виду именно североамериканский империализм. Так, один из пунктов первой политической программы организации, опубликованный в 1926 г., чётко и понятно озаглавлен – «Борьба против империализма янки». Ранние тексты Айя де ла Торре полны яростных нападок на Соединённые Штаты, поэтому неудивительно, что борьба против северного гиганта стала основой апристской доктрины.

С 1924 г. Соединённые Штаты рассматривались Айя де ла Торре как основной противник освобождения и развития народов Индо-Америки. Именно этот мощнейший враг должен быть поражён в ходе антиимпериалистической революции, что позволит наконец народам, проживающим к югу от Рио Браво, стать полновластными хозяевами своих собственных земель.

Нужно заметить, что лидер APRA в целом правильно понимал характер империалистического гнёта. Уже в своей первой книге «Эмансипация Латинской Америки» (1927 г.), Айя де ла Торре указывает, что империализм янки поощряет феодальные отношения, способствует укреплению класса латифундистов и олигархов, тем самым препятствуя капиталистическому развитию и зарождению национальной буржуазии. В этих условиях даже об установлении формальной демократии не может быть и речи.

Айя указывал, что правящие слои латиноамериканских государств,– крупные землевладельцы и коммерсанты,– являются органическими союзниками североамериканского империализма, его опорой в деле эксплуатации народов. Это привело к тому, что природные ресурсы независимых стран, проданы или «сданы в бессрочную аренду» США. Учитывая так же то, что американские монополии душат любую конкуренцию, душат мелкое предпринимательство, душат, в конечном итоге, национальную промышленность, ни о какой подлинной независимости Латинской Америки речь не идёт. Континент – лишь придаток Соединённых Штатов, источник сырья и огромный рынок сбыта продукции транснациональных корпораций. (…)

Таким образом, предварительным шагом в осуществлении апристской революции неизбежно становится «уничтожение правящих классов; политическая власть должна быть захвачена рабочими, промышленность должна быть социализирована, а страны Латинской Америки должны объединиться в федерацию. Это единственный путь для победы над империализмом и главная политическая цель APRA».

Однако, недостаточно просто захватить власть. Самое главное – нужно разорвать зависимость латиноамериканских стран от монополистического капитала: «Поправка Платта» в Кубинскую Конституцию и ситуация в Санто-Доминго, Гаити, Никарагуа и Гондурасе доказывает, что национальный суверенитет прямо пропорционален масштабу финансовых «инвестиций» империализма. Национализация земли и промышленности под руководством производящих классов – это единственный способ сохранения национального суверенитета».

Наиболее целостным доктринальным документом, характеризующим позицию организации, является книга «Антиимпериализм и APRA», написанная Виктором Раулем в Мехико в 1928 г., но получившая популярность в Перу лишь в 1936 г. Здесь лидер APRA, уже ощутивший масштаб своих притязаний, выдвигает интернациональную программу «Пяти пунктов», которая должна служить базовой программой для всех международных секций APRA в каждой латиноамериканской стране:

1. Борьба против империализма янки

2. Политическое единство Латинской Америки

3. Национализация земли и промышленности

4. Интернационализация зоны Панамского канала

5. Солидарность со всеми угнетёнными классами и народами мира

Более того, в книге выводится непосредственно концепция столкновения с империализмом, которое будет (и должно) носить вооружённый характер: «Как в Никарагуа, так и в Гаити, Санто-Доминго и других странах, империализм будет атакован. APRA в этом случае, возможно, возглавит единый фронт и тогда мы повторим всем тем, кто угрожает нашей нации, слова Сандино: «Я не либерал и не консерватор; я только защищаю независимость моей родины». В этом случае единый фронт должен носить военно-политический характер. Борьба будет носить жестокий характер».

Айя предполагал, что средний класс является наиболее страдающим от империалистической эксплуатации народным сектором. Поэтому, именно представители среднего класса должны возглавить антиимпериалистическую борьбу: «Империализм подчиняет или уничтожает средний класс тех отсталых стран, куда он проникает. Мелкий торговец, мелкий производитель, мелкий землевладелец, мелкий угледобытчик, мелкий коммерсант, интеллектуал или служащий формируют средний класс, в чьих интересах атаковать империализм».

Борьба против империализма должна породить единство латиноамериканских народов, прогрессивную национализацию богатств и объединение трёх наиболее угнетаемых классов – молодого пролетариата, «огромного и невежественного крестьянства» и мелкой буржуазии. Именно они формируют базовый элемент будущего революционного «Антиимпериалистического Государства»: «Оно не будет инструментом империализма, но защитником классов, которые его формируют, то есть, подавляющего большинства индо-американского населения. Научно организованная индустриализация ускорит цивилизаторский процесс. Мы получим страны с высоким развитием экономики и культуры».

Позиция Де ла Торре относительно капитализма базировалось на ленинском утверждении его двойственности: с одной стороны, капитал проводит агрессивную политику экспансии, но с другой – именно он влечёт за собой индустриализацию, улучшение технического производства, научный прогресс. И если Европа и Америка вступили в последнюю, гибельную стадию развития капитализма, то неразвитые страны находятся лишь на первом этапе его развития, когда капитализм имеет ещё позитивный характер. Таким образом, Виктор Рауль настаивает на подчинении капитала государственным нуждам (установлении государственного капитализма), что позволит нейтрализовать его негативные стороны и усилить позитивное воздействие. Таким образом, «Антиимпериалистическое Государство» APRA является госкапиталистической формацией, предшествующей переходу к социализму. Никакой речи об «улучшении капитализма» речи не идёт. Госкапиталистический этап – неизбежный и необходимый шаг для полного упразднения капитализма.

«Если Антиимпериалистическое Государство не разорвёт связи с классическим капитализмом и будет поощрять развитие класса национальной буржуазии, стимулируя эксплуатацию и обогащение,– прикрывая всё это либерал-демократическими лозунгами,– оно очень быстро падёт в объятия империализма, ибо это неизбежно в данных условиях».

Как мы видим, это напрямую соотносится с политикой, проводимой в СССР, где, после крушения авантюрных и волюнтаристских планов немедленного перехода к социализму, Ленин объявил государственный капитализм единственно возможной альтернативой для столь индустриально неразвитой страны, как Россия, где ещё нет никаких предпосылок для социализации.

Причём, сходства с советской моделью просто поразительные: «…После уничтожения феодального Государства, антиимпериалистическое движение (…) намеревается построить новый государственный аппарат, который не имеет ничего общего со «свободным» демократическим Государством, но является аппаратом Государства, находящегося в состоянии войны, где экономические свободы будут ограничены, дабы империализм не мог использовать их в свою пользу (…). В Антиимпериалистическом Государстве (…) неизбежностью так же является ограничение частной инициативы и циркуляции богатств. Антиимпериалистическое Государство, которое руководит национальной экономикой, отвергает индивидуальные и коллективные права, в том случае, если они служат интересам империализма». (…)

Для того, чтобы проиллюстрировать, насколько апризм 30-х был близок к марксизму, каким соперником он был для марксизма в Латинской Америке, приведём отрывок письма, посланного из штаб-квартиры Апристского Интернационала «ячейке из Куско», – группе марксистских активистов, вознамерившихся присоединиться к APRA: «Апризм символизирует революционную силу, способную осуществить радикальные перемены (…) Следовательно, апризм символизирует силу, способную установить рабоче-крестьянскую пролетарскую диктатуру, и организовать борьбу этой классовой диктатуры как против империализма, так и против душащих рабочих и крестьян капитализма и латифундизма».

Важно здесь будет заметить, что со временем Айя де ла Торре, как типичный представитель мелкой буржуазии, склонной к шатаниям, постепенно менял свои взгляды, отходил от радикализма тридцатых. Уже в 1940 г. главарь APRA начинает говорить об «интер-американизме без Империи», т.е. о равном партнёрстве между Южной и Северной Америкой. И хотя в заявлениях Виктора Рауля всё ещё сохраняется «леваческий тон», происходит отдаление от социалистических требований – теперь Айя де ла Торре говорит уже лишь о демократии и справедливости. Айя объявил «конец эпохи империализма»: после величайшей войны в истории человечества, после демократических заявлений президента Рузвельта, лидер APRA надеялся, что США откажется от своей агрессивной и экспансивной политики. «Эра империализма и Дипломатии Доллара окончена навсегда»,– заявил Айя в 1943 г. после турне американского вице-президента Роберта Уолласа по странам Южной Америки в связи с включением Соединённых Штатов в активную борьбу против гитлеровских войск в Средиземноморье и Африке. Отныне программа APRA изменена: «борьба против империализма янки» заменена на «борьбу против любого империализма».

Революционный пыл Виктора Рауля иссяк, началась эпоха реформистских заявлений, резко склоняющих позиции APRA вправо. После возвращения Соединённых Штатов к своей старой «политике канонерок», после агрессии в Корее, Вьетнаме, Иране, Гватемале и Доминиканской Республике, Айя уже не менял своих воззрений. Напротив, находясь в заточении в колумбийском консульстве в Лиме, в 1950 г. он даёт интервью, в котором поддерживает «борьбу США против коммунизма в Корее». Более того, он обещает послать 5 тысяч добровольцев-апристов на помощь Соединённым Штатам в этой борьбе.

Столь странные заявления бывшего борца с империализмом вызывают окончательный разрыв отношений между ним и той частью апристов, что по-прежнему остаются верными «ортодоксальным» концепциям 30-х годов. (…)

Тем временем, «идеологическое скольжение вправо» Айя де ла Торре приняло необратимый характер. (…) Виктор Рауль объявил, что с империализмом вовсе не нужно бороться. Коммунисты специально демонизируют западный империализм лишь для того, чтобы установить свой, «красный империализм», гораздо более чудовищный. На самом деле, необходимо просто нейтрализовать все негативные стороны империализма.

Из программы APRA «пропадают» пункты о борьбе с империализмом, требование интернационализации Панамского канала и проведения национализации земли и промышленности.

В 1956 г. APRA был легализован правительством – отныне партия получила возможность открыто участвовать в политической жизни страны. И в этом же году APRA окончательно утрачивает своё прежнее лицо, превращаясь в «партию представительной демократии». Генеральный Секретарь Рамиро Приале, с благословения Виктора Рауля, вносит ряд поправок в программу, отказавшись от «утопии политического единства Латинской Америки», признав «необходимость инвестиций в страну американского капитала» и откинув окончательно идеи интернационализации зоны Панамского канала.

Описывать дальнейшую деятельность партии не имеет смысла. Поддержав политику Союза ради Прогресса, видя в ней отражение своей собственной программы, апристская организация превращается в оплот реакции. Она яростно нападает на Кубинскую Революцию, видя в ней «империалистическую агрессию Москвы против демократического режима Батисты». После того, как кабинет Кеннеди делает первые шаги в направлении организации вторжения на Кубу, лидеры APRA наперебой приветствуют подобные начинания, заявляя, что США имеют «полное право» на освобождение острова из-под ига «красной диктатуры Кастро».

Затем, в 1965 г. Айя де ла Торре становится одним из тех, кто горячо требует от правительства полного уничтожения левых партизан в самом Перу. На этом этапе партия активно сотрудничает не только с правительством Белаунде, но и с «Национальным Союзом Одриистов» – партией «сахарных баронов» и крупных латифундистов, мечтающей о возвращении на президентское кресло Мануэля Одрии. В 1966 г., посетив Бразилию, где уже два года у власти находится военная хунта, Виктор Рауль отмечает, что здесь он «видит отличные примеры подлинной демократии». История революционного альянса завершилась» (APRA: Неудавшаяся революция, сайт «Теология освобождения»).

Безусловно, автор приведённого выше материала является идейным противником Айя де ла Торре, более того – он его ненавидит. Однако личностное отношение к политикам минувших времен мешает объективно их оценивать, и к идейной эволюции Айя де ла Торре необходимо отнестись внимательно.

Интересно, что отход Айя от марксизма наметился в конце 1930-х гг. и стал реальностью во время Второй Мировой войны. Иными словами, начало отхода совпало с пиком социалистических преобразований в Мексике и Боливии, «февральской революцией» в Парагвае, левыми реформами Лопеса Пумарехо в Колумбии, правлением Народного фронта в Чили и революцией Грау Сан-Мартина – Фульхенсио Батисты на Кубе. Чем же эта серия социалистических экспериментов разочаровали крупнейшего левого идеолога Латинской Америки, каковым являлся Айя?

Социализм для латиноамериканцев, исключая ортодоксальных коммунистов, виделся инструментом строительства современного, справедливого и экономически развитого общества. Именно экономическое развитие, в первую очередь индустриальное, должно было стать базой подлинной независимости, демократии и социальной справедливости.

Как уже отмечалось, технические дисциплины в латиноамериканских вузах не преподавались, почти не было ни технических, ни сельскохозяйственных училищ. Местная промышленность была либо крайне примитивной (текстильные и кожевенно-обувные предприятия, переработка сельскохозяйственной продукции), либо принадлежала иностранцам и управлялась иностранными инженерами и специалистами. Причём подавляющее большинство современных предприятий принадлежало американскому и английскому капиталу. Германский капитал появился в Латинской Америке в 1930-е гг. и был представлен лишь небольшим количеством учреждений – в основном банков, торговых и транспортных компаний. Итальянский, французский и испанский капитал присутствовали в регионе лишь в незначительном масштабе.

Поэтому, когда в 1920-е гг. некоторые латиноамериканские государства начали пытаться проводить индустриализацию, это вызвало колоссальные и трудноразрешимые проблемы. Создание национальных нефтяных компаний в Аргентине (1929 г.), Мексике, Боливии и Бразилии (1938 г.) привело к падению производства и, как следствие – вынужденному привлечению иностранных кампаний в качестве подрядчиков. Это показало латиноамериканцам, в том числе левым, что, во-первых, без иностранной помощи управлять современными предприятиями невозможно из-за нехватки кадров, во-вторых – что с «империалистами» можно договориться, хотя и приходилось выплачивать им большие деньги. При этом немецкие, французские и итальянские компании просто не соглашались работать в далеких странах либо требовали за это неподъемную плату, а американцы - соглашались. То же самое было и с кредитами: банки США предоставляли кредиты латиноамериканцам быстрее, на более выгодных условиях, чем европейцы, и практически в любом объёме.

Зависимость нарождавшейся латиноамериканской индустрии от США можно проиллюстрировать несколькими примерами. В 1927 г. в Аргентине построили первый в Латинской Америке государственный авиационный завод. Однако авиамоторы, а также станки и оборудование для завода пришлось закупать в США; там же проходили стажировку аргентинские авиаинженеры. Та же история повторилась с первым бразильским авиапредприятием, построенным в 1935 г. В 1930-е гг. Мексика, Бразилия и Аргентина начали производить стрелковое оружие – тоже на американских станках, так как они были дешевле европейских и могли быть быстро поставлены. В годы осуществления Шестилетнего плана в Мексике (1934-40 гг.) этой стране, проводившей активные социалистические реформы, понадобилось большое количество автомобильной, сельскохозяйственной и строительной техники, крупные кредиты, а также много инженеров разного профиля. И единственной возможностью получить все это быстро и по приемлемым ценам было договариваться с американскими компаниями и банками.

В 1940 г. президент Бразилии Жетулиу Варгас утвердил Пятилетний план развития, предусматривавший создание базовых отраслей промышленности – металлургической, автомобильной, авиационной, нефтеперерабатывающей, станкостроительной, химической и т.д. Однако в условиях мировой войны никто не мог предоставить Бразилии ни промышленного оборудования, ни кредитов. Парадоксально, но Бразилия, одна из крупнейших стран мира, обладающая громадными ресурсами, оказалась неспособной ни финансировать строительство заводов, ни закупить необходимое оборудование, ни нанять специалистов!

Жетулиу Варгас (в центре) и его сторонники в Итараре, незадолго до прибытия в Рио-де-Жанейро в ходе революции в Бразилии. Фото: 1930 г.

Для того, чтобы хотя бы частично осуществить планы по индустриализации, Варгасу пришлось использовать политическое маневрирование, весьма напоминавшее шантаж. Он пообещал вступление Бразилии в войну против Германии в обмен на экономическую и финансовую помощь в индустриализации со стороны США. Поскольку Бразилия располагает громадными запасами стратегического сырья (железная руда, марганец, олово, свинец, бокситы, бериллий, хром, технические алмазы, каучук, хлопок и т.д.), президент США Франклин Рузвельт согласился. В результате в Бразилии на американские деньги и американскими инженерами были построены современный сталелитейный завод в Волта Рединда, завод локомотивов, моторостроительный завод Fabrica nacional de motores («FeNeMe»), несколько авиасборочных предприятий и др. Кроме того, бразильская армия по ленд-лизу получила 2,5 тысячи самолетов, свыше 600 танков и большое количество другой техники и вооружений.

В цехах Fabrica nacional de motores. Фото: 1960-е гг.

Латиноамериканцы, включая левых, воочию увидели, что без сотрудничества с США основы национальной индустрии не удалось бы заложить даже такой богатой стране, как Бразилия.

Особенно сильной была зависимость Латинской Америки от США в военной сфере. Строительство собственных заводов позволило трём крупнейшим странам региона к началу Второй Мировой войны обеспечить свои армии стрелковым оружием (да и то только частично), но вооружённым силам необходимы танки, корабли, самолеты, артиллерия. Начавшаяся война отрезала латиноамериканским странам все возможности получения вооружений, кроме как из США. Так, богатейшая страна Латинской Америки, Аргентина, до конца войны не могла получить танки и самолеты: США, Германия и Великобритания отказывались продавать оружие нейтральной стране. А собственными силами аргентинцы за все годы войны сумели произвести только 16 довольно плохих копий американского танка «Шерман» и совсем плохие копии английских истребителей-бомбардировщиков «Москито».

Латиноамериканские страны, участвовавшие во Второй Мировой войне (разумеется, пассивно, так как не имели современных вооружённых сил) получали американское вооружение по ленд-лизу, но его количество было совершенно незначительно. Например, Чили, одна из самых значительных стран региона, за годы войны получила 12 легких бомбардировщиков, 62 учебных самолета, 30 легких танков «Стюарт», 10 легких бронетранспортеров, 50 джипов, 198 малокалиберных (37-мм) пушек и стрелковое оружие. Менее значимые страны региона вообще получили смехотворное количество оружия. Например, основным танком, поставлявшемся в латиноамериканские страны по ленд-лизу, был лёгкий М-16 Marmon Herrington – неудачная машина, которую отказались закупать американские вооруженные силы. Так, Куба получила 8 таких машин, Эквадор – 12, Гватемала – 6, Мексика – 4. Коста-Рика за всю войну получила 500 винтовок и несколько джипов.

М-16 Marmon Herrington. Современное фото

Это очень мало. Но ведь других источников вооружений для Латинской Америки не было вообще, равно как и возможностей производить их самостоятельно.

После войны европейские страны и Япония восстановили экономику и стали довольно серьёзными экономическими партнерами Латинской Америки, но ее зависимость от США сохранилась, хотя и уменьшилась. В период активной индустриализации Аргентины при Пероне (1946-55 гг.) государственный машиностроительный комплекс IAME (самолеты, вооружения, автомобили, трактора и локомотивы) опять же создавался преимущественно с использованием американского промышленного оборудования и с участием американских инженеров, хотя некоторое участие европейцы всё-таки приняли (в частности, итальянская FIAT). Но французские и итальянские компании, например, отказались строить в Аргентине автомобильный завод, сославшись на чрезмерные затраты и отсутствие в стране квалифицированных кадров, и завод был построен американской компанией Kaiser Motors.

Надежды латиноамериканских коммунистов на развитие национальной промышленности при опоре на национальные ресурсы и помощь СССР, которую обещали некоторые местные коммунисты, тоже не оправдались. Собственных финансовых и человеческих ресурсов недоставало даже самым крупным странам региона, а Советскому Союзу не доставало средств трансокеанской транспортировки, не хватало валюты, а советская техника часто плохо соответствовала латиноамериканским условиям эксплуатации, а кроме того, из-за низкого качества вызывала негативное отношение латиноамериканцев. Советская помощь Кубе была самой масштабной в Латинской Америке, однако никаких серьёзных проектов, делавших аграрную страну индустриальной, осуществить не удалось и там. Десять лет (1969-80 гг.) СССР активно сотрудничал в Перу, в которой было реализовано довольно много относительно небольших экономических проектов (в основном в строительстве плотин), но никакого прорыва в развитии там тоже достигнуто не было. За два с половиной года правления президента Альенде в Чили, несмотря на большие симпатии к нему советского руководства, экономические контакты оставались незначительными, ограничившись кредитом Москвы на закупку советского же продовольствия и подарком нескольких советских рыболовецких судов. «Надежда [президента Альенде – прим. авт.] на помощь СССР оказалась призрачной – страна социализма не была готова оплачивать "чилийский эксперимент"» (www.examen.ru). Экономический эффект от сотрудничества с другими странами региона, где правили левые режимы (Никарагуа, Панама, Боливия, Ямайка, Гайана), был совершенно незначителен. В таких странах, как Мексика, Венесуэла, Колумбия, Бразилия и Аргентина советские организации осуществляли лишь отдельные экономические проекты, не имеющие большого значения для развития этих стран (впрочем, такая цель и не ставилась ни Москвой, ни местными правительствами).

Во время своего последнего визита в СССР в 1972 г., в нарушение протокола, Сальвадор Альенде остановил кортеж на Площади Славы в Киеве, чтобы пообщаться с горожанами. Фото А. Т. Бормотова

Именно понимая все это, а вовсе не ради легальной работы, Айя де ла Торре эволюционировал «вправо». Поэтому и другие левые лидеры от жесткого антиамериканизма переходили к поиску путей сотрудничества с «гринго».

США уже полтораста лет для Латинской Америки – эмоционально неприятный (они высокомерны, нетерпимы и вообще люди другой культуры), алчный и жёсткий сосед. Но главное – очень сильный и невероятно богатый. Цель США в Латинской Америке, как и в других частях света – не властвовать и не диктовать, как считают левые и исламисты; они просто ненавидят американцев и не желают их понять. Американцы в первую очередь капиталисты. Цель капиталистов – получать прибыль, а вовсе не управлять другими странами, как колониями; от колониальной системы они отказались вовсе не из-за «антиколониальной борьбы народов», а по причине невыгодности содержания колоний. Кроме того, американцы законопослушны (сказывается английская правовая школа), и защищать свои экономические интересы военной силой после законов Рузвельта они не пытались. (Единственным исключением стала гватемальская операция 1954 г. против президента Арбенса, но режим Арбенса сам дал повод американцам провести военную операцию по его отстранению от власти, пытаясь объединить Центральную Америку силой и организовывая военные кампании против Доминиканской Республики, Коста-Рики и Никарагуа). Безусловно, американцы никогда не желали помогать кому бы то ни было, кроме ближайших союзников, создавать развитое индустриальное общество; да и с какой стати капиталистам заниматься подобной благотворительностью?

Без сомненья, в условиях Холодной войны США всеми способами, включая нарушающие суверенитет других стран, не давали странам Латинской Америки присоединиться к враждебному советскому блоку: это проявлялось в конфронтации с Кубой и Никарагуа, высадке американских войск в Доминиканской Республике в 1965-м, на Гренаде в 1983-м и Панаме в 1989-м. Кроме того, у США и без военного вторжения достаточно рычагов, чтобы оказать на не нравящиеся им режимы экономическое давление такой силы, что оно ставит противящиеся Вашингтону режимы на грань катастрофы – об этом ярко свидетельствует пример Чили при Альенде.

Американская санчасть около Санто-Доминго, Доминикана. Фото: май 1965 г.

В целом Айя де ла Торре был прав, считая, что с американцами можно найти взаимовыгодные варианты сотрудничества и что они совершенно не желают навязывать странам региона исключительно послушные режимы. Пример Боливии, которая, ведя социалистическую политику, во второй половине 1950-х – первой половине 1960-х гг. опиралась на американскую финансовую помощь, свидетельствует о том, что Айя был прав. Помощь США получали также левые режимы Доминиканской Республики в 1980-х гг., и социал-демократическая Коста-Рика, и Никарагуа в первый год после победы сандинистской революции – до того, как сандинисты открыто перешли в просоветский политический лагерь. То есть сама по себе левизна, в смысле сильной социальной политики, если она не сопровождается антиамериканской политикой, американцев не пугает. И с демократическими режимами они работают куда охотнее, чем с авторитарными.

Постепенно другие страны – Европа, Япония, а в последнее время и Китай – начинают заменять США в Латинской Америке, но это длительный процесс, и он продлится еще многие годы. И сами латиноамериканские страны развивают свою экономику: теперь они самостоятельно производят самолёты и автомобили, трактора и компьютеры, некоторые виды вооружений, программное обеспечение и современные средства связи. И эти успехи достигнуты как в противостоянии США, так и – в большей мере – в сотрудничестве с ними.

* * *

Социализм в Латинской Америке принимал и принимает сегодня бесконечно многообразные формы. В данной статье рассматривается тип социализма, который обозначает стремление создать современное, независимое, экономически развитое общество – в Европе это называют «социальным государством». В отсталых странах латиноамериканского региона этого пытались достичь при помощи «революции сверху», с использованием преимущественно государственных рычагов.

Это немарксистский социализм, но это и не утопический социализм, хотя в латиноамериканском опыте присутствуют черты и того, и другого. Это своего рода социализм как идеал развития, демократии, свободы и равенства. Его правильнее всего называть идеалистическим социализмом. Не создав в Латинской Америке чаемого общества всеобщего благоденствия, он – в разных странах в различной степени – всё же способствовал значительному прогрессу в социальной и экономической сферах. Социалистические эксперименты помогли латиноамериканскому обществу уменьшить масштабы нищеты, а главное - вовлечь в современную жизнь ранее исключённые из нее слои населения, которые постепенно учились осознавать и отстаивать свои права и интересы. В этом заключается историческая заслуга латиноамериканских социалистов-идеалистов.

Автор: Трифонов Е. [email protected]

Обсудить статью на форуме

[[comments]]