Подобные поверхностные приметы ничего не добавляют к основной характеристике внешнего облика, они, скорее, утрируют его.

Лицо человека — не только возраст. Оно еще — пол, национальность, социальное происхождение, интеллект. Внешнее, разумеется, не всегда отражает внутреннее. Вместе с тем художник портрета не может игнорировать индивидуальных физических признаков фотографируемого человека.

Наружный облик — результат определенного анатомического строения человека. Иногда в его пропорциях наблюдаются заметные отклонения от обычных норм, с чем также приходится считаться. Речь идет о благоприобретенных или наследственных аномалиях.

Установлено, что из наследственных признаков чаще всего передаются поколениям окраска кожи, цвет волос, форма головы. Особенно устойчиво потомство сохраняет формы носа и губ. Один историк так описывает наружность Филиппа II:

«Лицом он был живой снимок с отца: с таким же широким лбом и голубыми глазами, с таким же орлиным носом. Нижняя часть лица сохранила и у него неизменное бургундское наследство. Его нижняя губа была также тяжела и отвисла, рот велик, а челюсть безобразно торчала вперед» (Д. Mотлви. История нидерландской революции и основание Республики соединенных правительств, т. I, Спб., стр. 121-122). Указанная фамильная особенность физического обличья получила у искусствоведов даже нарицательное название: «Бургундская губа», «нос Бурбонов»...

Каждое движение мускула выдает реакцию человека на происходящее. Лицо может выражать разнообразный комплекс душевных состояний, и поэтому портретист должен уметь «прочесть», какие переживания «написаны» на нем.

«Фотографии редко дают сумму всего, что лицо человеческое в себе заключает, в фотографии же Панова явилось счастливое исключение, — писал И. Н. Крамской о фотопортрете Достоевского работы видного профессионала.— Можно догадываться, что в данном случае в помощь фотографии явился такой момент в жизни Достоевского, как пушкинский праздник в Москве: портрет этот снят после его знаменитой речи о значении Пушкина» («Художественный журнал», 1881, март).

Кто-то заметил, что выражение лица заключено не в его чертах, а в его «поведении». Оно говорит собой, о чем думает, чем взволнован человек. В одном случае таким «поведением» могут оказаться, скажем, бегающие глаза, в другом — плутоватая улыбка, в третьем — приподнятые брови. И стоит только это чуть подчеркнуть, как лицо оживает, одушевляется.

 

 

М. Наппельбаум. А. М. Горький (1928) 

 

 

В каждом человеческом лице всегда есть что-то свое, неповторимое, отличающее его от тысяч других. Распознавать эти признаки — первая задача портретиста. Для этого он должен ясно представлять себе строение объемных форм лица. Разобраться в них помогает знание пластической анатомии.

Выражение лица непрестанно меняется. Даже при кажущемся покое мимические мышцы не прекращают своих функций. Изучив механику их сокращения, легче установить, какие морщины постоянны, а какие случайны. Пластическая анатомия объясняет, например, как изменяется форма рта улыбающегося человека. А это необходимо знать, поскольку улыбкой сопровождаются самые различные эмоции: улыбка может быть радостной, восторженной, презрительной, снисходительной, напряженной, мученической, наигранной, беспечной, ласковой и просто непроизвольной.

Фотолюбитель сфотографировал молодую доярку. Критик писал: «Девушка неподдельно и задорно смеется. Чувствуется, что у нее хорошее настроение, она любит жизнь, свою работу. Конечно, снимок нельзя назвать авторской находкой. Он чрезвычайно прост, даже профессия молодой труженицы здесь четко не определена (так может быть одета и птичница, и зоотехник, и т. д.). И все-таки этот портрет подкупает жизнерадостностью, вызывает хорошие чувства». (См. главу Новаторство и мастерство).

Что же способствует такому восприятию? Прежде всего удачно схваченное психологическое состояние человека. Улыбка доярки не наигранна, естественна — она правдиво выражает ее характер.

Верно подмеченная деталь усиливает портретную характеристику. Много примеров тому дает художественная литература. Вспомните, как Л. Толстой выделяет особенности внешнего облика своих героев. Описывая Наполеона, он останавливает внимание не только на его манере двигаться, жестикулировать, но и на цвете лица. В словесном портрете «маленькой княгини» Болконской писатель подчеркивает ее верхнюю губу, которая чуть короче нижней.

Кстати сказать, другой писатель (В. Вересаев) считал, что «зеркало души» — не глаза, а губы. «Хотите узнать душу человека,— писал он,— глядите на его губы. Чудесные, светлые глаза и хищные губы. Девически-невинные глаза и развратные губы. Товарищески-радушные глаза и сановнически поджатые губы с брюзгливо опущенными вниз углами» (В. Вересаев, Записи для себя — "Новый мир" 1960. № 1).

Из подобных высказываний (а в них нет недостатка) неизменно следует одно: фотопортретисту очень важно овладеть культурой аналитического зрения.

 

 

Г. Вайль. Константин Федин 

 

 

«Во всей его фигуре, сухощавой и стройной, несмотря на легкую сутуловатость, в небольшой, хорошо посаженной голове с крутым крылом падающих на висок каштановых волос, в пристальном взгляде серо-синих глаз, опушенных длинными ресницами, чувствовалась та подобранность, та целеустремленная и сдержанная сила, что придает каждому движению человека значительность, достоинство и даже изящество» (С. Mapшак, В начале жизни.— «Новый мир». 1960. № 2) — так рисует портрет А. М. Горького С. Маршак.

А вот свидетельство другого мемуариста, тоже часто встречавшегося с великим писателем:

«Я не помню другого человека, в котором бы угловатая нескладность фигуры так уживалась с эластичностью и непринужденностью походки и движений. Легко и свободно входил Горький в комнату и так же легко находил для себя уютную и какую-то свою «горьковскую» позу... Еще одна особенность Горького всегда поражала меня — его умение носить одежду. Все казалось на нем красивым, добротным и одетым впервые. Платье было выглажено так, что не имело ни одной лишней складки. Синева сорочки оттеняла смуглый цвет лица. Обувь сияла, начищенная до отказа. И даже домашние мягкие туфли, не теряя своей первоначальной формы, выглядели только что принесенными из магазина» (М. Бабенчиков, Слово о Горьком (Воспоминания).— «Неделя». 1963. № 10 (3-9 марта)).

Читая эти воспоминания, мы воспринимаем образ Горького через словесное определение внешних примет. Литературный портрет позволяет нарисовать облик человека еще как бы и изнутри, причем в различные моменты его жизни.

 

 

 

М. Озерский. В. В. Маяковский (1929) 

 

 

А как показать того же Алексея Максимовича на художественной фотографии? Очевидно, через какую-то деталь, раскрывающую его натуру, привычки.

Незаурядная наблюдательность помогла М. Наппельбауму заметить, например, такую особенность писателя: «У Горького,— вспоминает он,— была привычка держать мундштук не так, как его держат обычно, между двумя пальцами, а весьма своеобразно, вытянув четыре пальца поверх мундштука, а большим придерживая его снизу. Я не удержался, чтобы не использовать эту давно наблюденную мною привычку. Рука с мундштуком завершает композицию, придает законченность образу. Когда я делал снимок, я дал боковое освещение и постарался ни в какой мере не сгладить резкой скульптурности лица Горького, подчеркнуть и морщинистый лоб и складки на опущенных веках. Нельзя было скрадывать ни одной черты этого на редкость выразительного лица. Но особенно радостно, что в этом портрете мне удалось уловить мысль на лице Горького, задумчивый взгляд писателя из-под насупленных взлохмаченных бровей. Мне кажется, что именно этот грустный с оттенком горечи взгляд, морщины на лбу в сочетании с мужественным, характерным, суровым лицом и дает представление о глубоких мыслях и больших страстях, которые волновали душу этого яркого, сильного человека» (М. С. Наппельбаум. От ремесла к искусству. М.. «Искусство», 1958, стр. 71).

Фотохудожнику всегда важно подметить и не упустить какой-то неповторимый штрих, какую-то черточку, присущую данному человеку. Искусство фотопортрета — в известной степени искусство детали, но детали многозначащей. Иначе она остается только подробностью, загружающей кадр. Мы имеем в виду деталь как особую частность, оживляющую сюжет.

Писатель К. А. Федин — тоже человек курящий, и о том можно судить по трубке, которую он приставил к губам на портрете работы Г. Вайля. Но едва ли она усиливает образ. Скорее, создает впечатление нарочитости. Другое дело — портрет прославленного летчика Валерия Чкалова, выполненный тем же фотомастером. Здесь трубка — существенный атрибут. Чкалов не расставался с ней ни в долгие часы своих отважных полетов, ни в повседневном быту, и она органична для облика героя.

Дм. Бальтерманц сфотографировал рабочего-плавильщика. Что подкупает в этом снимке? Удивительная достоверность, подтвержденная одной точно найденной деталью: рукавицей, сунутой рабочим под мышку, когда он закуривал...

Портретный образ могут обогащать аксессуары, сама обстановка, в которой находится объект. Фотожурналист М. Озерский — автор репортажного портрета балерины Марины Семеновой. Она сидит перед зеркалом артистической уборной в окружении предметов, относящихся к ее профессии. Сознательно введя их в кадр, автор так объяснял свой замысел:

«Не только эта повелительно, несколько артистически вскинутая рука с очками в ней, строгое лицо и поза знаменитой балерины, но и эти небрежно брошенные сумка, кофточка, туфли, старое театральное кресло с цифрой «4» на спинке дополняют образ, характеризуют обстановку, создают определенное настроение».

Нельзя не согласиться, что детали придают портрету жизненную доподлинность, но, чтобы они несли сюжетную нагрузку и не стали ненужными подробностями, необходим еще их отбор. В снимке Маяковского (работа того же Озерского) подмечена верная деталь: словно «лепящие» мысль пальцы, зажавшие мятую папиросу. Этот своеобразный и очень свойственный поэту жест отлично завершил его портретную характеристику.

 

 

И. Минскер. И. Г. Эренбург 

 

 

Разберем еще два снимка. На первом — мужчина, стоящий в зале, увешанном картинами. Он повернулся лицом к зрителю и что-то записывает. На втором — пожилой мужчина, в руках которого раскрытая книга, хотя он предпочитает смотреть в объектив. Обе фотографии разных авторов, но названы одинаково «Искусствовед».

Перед нами довольно частый случай: стремление подтвердить образ подписью. Но ведь профессия не написана на лице, а типизирующих признаков оказалось недостаточно. Нужны более точные детали. Таковы, например, белая шапочка и медицинские очки («Портрет врача» Я. Табаровского) или марлевая повязка («Медсестра» Л. Лазарева).

 

 

 

 

Не следует, однако, думать, что фотопортрет без адреса, вроде различных «Незнакомок»,— эстетический пережиток, перекочевавший из живописи. Некоторые считают, что это снижает достоверность изображения. Но разве достоверность надо подкреплять данными паспорта? Сила подлинно художественного портрета именно в том, что образ живет без сопроводительного ярлыка. И лучшими фотопортретами мы называем такие, которые сделаны с установкой на обобщение. Фотография широкого обобщения и психологической глубины скорее заслужит внимания зрителя и даже наведет его на размышления. Только обобщая, то есть не отрывая частного от общего, можно показать «океан в капле воды». Обобщение мыслимо в сторону выделения типических черт. Типизация, по известному определению Белинского, «состоит в том, что поэт берет самые резкие, самые характеристические черты живописуемых им лиц, выпуская все случайные, которые не способствуют к оттенению их индивидуальности».

Типическое, следовательно, не устраняет единичного, индивидуального. Индивидуальные черты изображенного человека могут быть свойственны как ему одному, так и многим. Без индивидуального не существует жизненной правды искусства.

Известное произведение Репина «Протодьякон» точно передает портретное сходство с конкретным лицом (это был протодьякон из Чугуева). Вместе с тем живописный портрет стал образом всего русского духовенства. Внешнее правдоподобие не помешало типизации.

Художественный реалистический портрет несет в себе диалектическое единство индивидуального и общего. Индивидуальное здесь наглядно конкретизирует общее. «...Каждое лицо — тип, но вместе с тем и вполне определенная личность» (Сб. «К. Маркс и Ф. Энгельс об искусстве», М.—Л., 1938. стр. 161), — так определял Энгельс задачу индивидуализации характера.

 

 

Я. Табаровский. Портрет врача