История социализма в Латинской Америке

Трифонов Е.

с доколониального периода до начала ХХ века

Предисловие

История Латинской Америки – это храбрые индейцы и алчные конкистадоры, свирепые диктаторы-каудильо и самовластные помещики-латифундисты, это католические монахи и бородатые повстанцы. Это и левые, социалистические режимы, постоянно возникавшие и до сих пор появляющиеся то в одной, то в другой стране континента. Одни из них ярко вспыхнули и погасли, оставив потомкам лишь споры о том, были они благом или проклятием (Чили), другие переродились в нечто иное (Мексика), третьи до сих пор существуют, уже не вызывают к себе особого интереса (Куба, Никарагуа).

Следует уточнить: под социализмом и коммунизмом, в том числе первобытно-коммунистическим строем, в предлагаемой статье понимается общественный строй, отрицающий частную собственность и базирующийся на групповой, общественной или государственной собственности на землю, природные ресурсы и средства производства, не являющиеся личной собственностью. Понятие «первобытный коммунизм» и социализм в данном случае применяется к примитивным общественным формам человеческого общежития, а в ряде случаев – к государственной политике или идеологии, декларируемой и/или применявшейся на практике организованными сообществами (партиями и движениями) или политическими лидерами. В данном случае коммунизм и социализм используются как синонимы, поскольку в описываемый период найти различия между ними очень сложно, поэтому и тот, и другой в большой степени условны. Без сомнения, подобная трактовка является упрощённой, однако она удобна в использовании, поскольку в самой простой и краткой форме отражает основные принципы социализма и коммунизма.

Левое социалистическое движение в Латинской Америке интересно тем, что оно не появилось, подобно европейскому течению, как наследие социалистов-утопистов Фурье и Сен-Симона и не питалось идеями «Манифеста коммунистической партии» Карла Маркса. Оно возникло раньше, чем в Европе. Точнее, оно было всегда – задолго до того, как возникли сами термины «социализм» и «коммунизм».

Латиноамериканский социализм непосредственно вырос из коммунизма первобытного. Произошло это буквально на глазах цивилизованного мира и было неоднократно описано свидетелями. Первые европейцы, прибывшие в Америку с Христофором Колумбом, застали там именно первобытный коммунизм. Подобный строй европейцы увидели и кое-где в Африке, в Австралии, на островах Океании, а русские землепроходцы – среди наименее развитых народов Северо-Восточной Азии (чукчей, коряков, юкагиров, ительменов, нганасанов).

Худ. Д. Вандерлина. Высадка Христофора Колумба в Америке, 1847 г., Ротонда Капитолия США

Однако повсюду, где европейцы начинали соприкасаться с аборигенами, находившимися на стадии первобытнообщинного строя (первобытного коммунизма), этот строй разрушался – иногда очень быстро, иногда он деградировал и угасал столетиями (чукчи, папуасы, австралийские аборигены, бушмены и др.), и если сохранялся, то только в качестве архаичного уклада маленьких туземных групп.

Иное дело – Латинская Америка. Первобытный коммунизм там не только сохранился после испанского завоевания, не только выжил и сумел адаптироваться в колониальных условиях, но и продемонстрировал поразительную способность к реинкарнации, и даже к социально-экономическому развитию и философскому обоснованию. Жив он и в современной Латинской Америке.

Этот историко-политический и социальный феномен, этот парадоксальный путь развития огромного континента недостаточно изучен и потому особенно интересен. (в отношении латинской Америки в данной статье используются термины «регион» и «континент»; хотя последний не вполне корректен с точки зрения географии, он хорошо отражает историко-культурное и этно-расовое единство территории).

Историю латиноамериканского социализма (коммунизма) логично разделить на два периода. Первый – начинающий с индейских обществ, существовавших до прихода европейцев в Новый свет, включающий колониальный период и первый век независимого существования стран региона; в это время социалистические течения в Латинской Америке развивались как автохтонные, не испытывая или испытывая в минимальной степени влияния европейской социалистической мысли. Второй период целесообразно отсчитывать с 1917 г., как потому, что с этого момента начинается общепризнанный период Новейшего времени, так и по причине того, что в 1917 г. произошло событие, в огромной степени определившее дальнейшее политическое и социально-экономическое развитие континента – Мексиканская революция. С этого времени традиционное социалистическое движение в Латинской Америке подпитывается европейскими социалистическими идеями различного толка и превращается в часть общемирового течения.

Памятник в честь 100-летия Мексиканской революции, Мехико

Предлагаемая статья касается первого периода развития латиноамериканского социализма – от последних лет существования до-европейских индейских сообществ (начало XVI века) и до 1917 г.

Предтечи

До появления частной собственности и социального расслоения любое примитивное общество принято считать первобытно-коммунистическим. Но степень развития таких обществ был очень разным: в Америке до прихода европейцев существовали крайне отсталые племена – например, на территориях современных Канады и США, в сельве Амазонии и Оринокии, в нынешних Бразилии и Аргентине, на Антильских островах и Огненной земле. Первобытные племена, жившие там самыми примитивными родовыми общинами, понесли самые больше потери от соприкосновения с европейской цивилизацией: они не знали медицины и элементарной гигиены, поэтому европейские болезни выкашивали их массами. Непонимание права собственности и полное отсутствие общих с белыми пришельцами понятий приводили к конфликтам, в которых, естественно, хорошо организованные и вооружённые европейцы одерживали верх.

Другое дело – великие индейские цивилизации – ацтеки, майя, чибча (муиски) и инки. Они создали протогосударства, которые также состояли из общин первобытно-коммунистического типа, хотя при этом достигли больших (в ряде случаев – невероятных) успехов в строительстве, ирригации и астрономии. Инки создали огромное государство - Тауантинсуйу, обладавшее прекрасно развитой и очень сложной системой управления, но при этом оставалось конгломератом первобытно-коммунистических общин (айлью). Впрочем, сами айлью были замечательно организованы. Правление инков вызывало восхищение у испанцев: «По правде говоря, мало народов в мире, по-моему, имели лучшее правление, чем у Инков», написал П. Сьеса де Леон в «Хронике Перу. Часть Первая» (А. Скромницкий, 24 июля 2008, www.kuprienko.info).

Манко Капак. Первый инка. Неизв. худ., середина XVIII в., Бруклинский музей, Нью-Йорк, США

Можно сказать, что инки довели первобытнообщинный строй до совершенства – примерно так же, как японцы довели до совершенства меч, а монголы – лук и стрелы. Доведённая до совершенства община обеспечивала очень высокий уровень жизни в империи инков: там не знали, что такое голод и нищета. Испанцы утверждали, что инки были ростом свыше двух метров, что инкский воин мог каждой рукой взять испанского латника и поднять их над головой, и что жили инки до 250 лет. Поверить в это, конечно, невозможно, но инки наверняка были сильными и здоровыми, и продолжительность жизни у них была велика.

Остаётся только удивляться, что народ, обладавший столь высоким интеллектом, не пытался изменить общественный строй – например, перейдя к рабовладельческому или раннефеодальному, а веками оттачивал первобытно-коммунистический.

Испанцы, завоевав цивилизованные латиноамериканские страны, общины не разрушали, а «надстроили» их в виде колониальной бюрократии и латифундистов, которые по закону обязаны были их христианизировать, учить и вообще цивилизовывать, а на деле нещадно эксплуатировали (более сложную роль в колонизации континента играла католическая церковь – она была и эксплуататором, и защитником индейцев; об этом речь впереди). В Перу испанцы поначалу вообще не планировали ликвидацию Тауантинскуйу, а рассчитывали просто превратить её в вассальное по отношению к испанской короне государство. После убийства Великого инки Атауальпы они поставили во главе империи, ставшей вассалом Испании, Манко Капака Юпанки II, однако он восстал против «бледнолицых», много лет воевал с ними в горах и в конце концов был разбит и погиб. После этого Великим инкой стал его сын Тупак Амару I, и испанцы признали его императором Тауантинскуйу, но тот тоже поднял восстание, долго сражался и погиб. После этого испанцы превратили бывшую империю в вице-королевство Перу, сохранив айлью. Индейские общины колонизаторы сохранили и в Новой Испании (Мексике и Центральной Америке).

Похороны Атауальпы, 29 августа 1533 года. Худ. Л. Монтеро, 1867, Музей искусства Лимы, Перу

Принципиально важно, что покорённые «цивилизованные» индейцы всегда помнили о былом величии своих народов и веками стремились избавиться от испанского гнёта и восстановить свои государства. В 1742 г. – после двухсот с лишним лет испанского владычества – потомки инков восстали; некий индеец Сантос провозгласил себя Атауальпой. Восстание полыхало 14 лет. В 1780 г. новое восстание потрясло Перу: глава восставших объявил себя Тупаком Амару II.

То же самое происходило и в Мексике. «В 1761 г. вождь восставших майя Хасинто принял имя Канэк, родовое имя династии, правившей до испанского вторжения, и собирался короноваться под именем Король Хасинто Великолепный, маленький Мотекухсома. В 1767 г. в Мичоакане индейцы тараски восстали под руководством Педро Сориа Вильяроэля, являвшегося прямым потомком древних тарасканских правителей. В 1800-1801 гг. полыхало восстание в Тласкале под лозунгами независимости ради реставрации ацтекского государства. Под лозунгами восстановления индейской государственности в 1770-е годы проходило и восстание индейцев киче в соседней Гватемале» (История Латинской Америки с древнейших времен до начала XX века. Часть II. Тема 5. Место народных масс в войне за независимость. Интернет-версия).

Иными словами, первобытный коммунизм пережил испанское колониальное владычество не только физически – в виде индейских общин, но и в сознании индейцев, для которых погибшие государства инков, ацтеков и майя на протяжении всего колониального периода оставались маяками свободы.

Первобытный коммунизм в Латинской Америке не ограничивался регионами, где когда-то процветали индейские цивилизации. Орден иезуитов, выступавший против порабощения индейцев, создавал на континенте редукции – укреплённые миссии, где индейцев не только защищали от жестоких набегов португальских работорговцев, но и учили современным способам сельского хозяйства, ремёслам и искусствам. На территории современного Парагвая (точнее, на прилегающих к нему землях нынешних Бразилии и Аргентины) иезуиты создали уникальное первобытно-коммунистическое государство.

Монахи этого ордена были людьми не только грамотными, но и весьма наблюдательными: они, в частности, предполагали, что индейцы Амазонии, а также бразильских и лаплатских (ныне – аргентинских, уругвайских и парагвайских) степей, скорее всего, находятся не на примитивной стадии развития, а на стадии глубокого упадка когда-то высокой цивилизации, типологически схожей с инкской. Для этого у иезуитов были достаточно веские основания: действительно, первобытные племена прекрасно освоили земледелие, в том числе даже плантационного типа, и ткачество, а их религиозные представления были очень сложными для дикарей (уже после падения иезуитского государства на огромных территориях Амазонии и прилегающих к ней бразильских земель обнаружены неоспоримые следы древней цивилизации, в первую очередь руины каменных строений, напоминающие архитектуру инков и других цивилизованных народов древней Америки). В силу этого монахи решили, что социальная организация инкского типа будет для индейцев наиболее понятной и приемлемой.

Церемониальный комплекс Саксайуаман, Перу

«Основные принципы организации редукций были разработаны патером Диего де Торрес. Знаменательно, что Торрес начал свою миссионерскую деятельность в Перу, где не так давно было государство инков. Испанцы эксплуатировали там богатые серебряные копи и заботились о том, чтобы индейцы остались оседлыми. Для этого было предложено сохранить в основном тот же строй, который существовал при инках. Призывая к организации редукций в Парагвае, Торрес писал, что «местность должна управляться по той же системе, что и в Перу».

Многие наблюдатели приходили к выводу, что в своем государстве иезуиты сознательно копировали строй империи инков…

Вся жизнь в редукциях была основана на том, что индейцы не владели почти ничем: ни земля, ни дома, ни сырье или орудия ремесленника не были частной собственностью, да и сами индейцы себе не принадлежали…

В редукциях развивались разнообразные ремесла, которые достигли высокого уровня… В миссиях были каменщики, обжигатели кирпича, оружейники, мельники, часовщики, художники, ювелиры, горшечники. Были построены кирпичные заводы, печи для обжигания извести, мельницы, приводившиеся в движение лошадьми и людьми. Строились органы, отливались колокола, печатались книги на иностранных языках (разумеется, для вывоза). К началу XVIII века в каждой редукции были солнечные или даже механические часы местного изготовления, по которым и регулировался рабочий день редукции.

Все произведенные продукты сдавались на склады, в которых работали индейцы, обученные письму и счету. Часть продуктов раздавалась населению. Ткани делились на равные куски и раздавались поименно – в один день всем девочкам, в другой – мальчикам, в третий – мужчинам и в четвертый – женщинам. Каждый мужчина получал 5,5 м холста для одежды в год, женщина - 4,5 м. Каждый получал ежегодно нож и топор.

Большая часть произведенного в редукциях шла на экспорт. Так, при громадных стадах выделывалось большое число шкур. В миссиях были дубильные и башмачные мастерские. Вся их продукция шла на экспорт – индейцам разрешалось ходить только босиком…

Ни внутри редукции, ни между редукциями торговли не существовало. Не было и денег. Каждый индеец держал в руках монету один раз в жизни – во время бракосочетания, когда вручал ее в подарок невесте, с тем чтобы монета немедленно после церемонии была возвращена патеру…

Подчинение всей жизни индейцев своему контролю иезуиты оправдывали ссылками на их низкое развитие. В этом отношении типично следующее суждение Фюне: «...никогда не действующие согласно с рассудком, они должны были прожить еще несколько столетий социального детства, прежде чем достичь той зрелости, которая является предварительным условием полного обладания свободой». В уже цитированном нами письме иезуит Эскадон пишет: «Ибо по правде и без малейшего преувеличения, никто из них не обладает большими способностями, понятливостью и способностью к здравому смыслу, чем мы это видим в Европе у детей, которые могут читать, писать, учатся, но которые тем не менее не в состоянии управлять собой»…

Враги иезуитов, в частности, антиклерикальный писатель Азара, упрекают их в том, что они морили индейцев голодом, изнуряли их непосильной работой. Но как-то убедительнее, логичнее кажется та картина, которую рисуют источники, восходящие к иезуитам: безголодное существование, отдых каждое воскресенье, обеспеченная хижина и плащ... И эта почти удавшаяся попытка низведения сотен тысяч людей до муравьиного существования представляется гораздо более страшной картиной, чем любая каторга» (Шафаревич И. Р. Социализм как явление мировой истории. Государство иезуитов в Парагвае. Интернет-версия).

Параллели со сталинскими колхозами и аграрным коммунизмом Пол Пота в Камбодже лежат на поверхности, хотя нельзя не отметить существенную разницу: большевики и полпотовская «Ангка» (табуированное название компартии Камбоджи) насилиями и зверствами загоняли в коммунистический строй цивилизованных людей, в то время как иезуиты спасали беззащитных дикарей от гибели и рабства.

Государство иезуитов было уничтожено испано-португальскими войсками в результате войны 1754-56 гг., и большинство уцелевших гуарани вернулись к первобытной жизни, но память о иезуитском «золотом веке» сохранилась у индейского народа, что впоследствии принесло свои плоды.

К концу колониального периода первобытный коммунизм сохранялся не только в индейских общинах. Ещё одной его ипостасью были колонии беглых негров-рабов. Привезённые работорговцами из Африки люди, принадлежавшие к разным племенам и культурам, убегая от рабовладельцев, создавали примитивные первобытно-коммунистические сообщества потому, что других они сформировать просто не умели. Общины беглых рабов (маронов или симарронов) с XVI века существовали в горах Гаити и Ямайки, в мангровых зарослях Карибского побережья Гватемалы, Гондураса и Никарагуа, в перуанских Андах, в сельве Гвианы (в современном Суринаме поселения потомков беглых рабов существуют и поныне), и наибольшее их количество – в лесах и полупустынях Северо-Востока Бразилии (Нордесте).

Представители маронов Суринама. Фото: между 1910 и 1935 гг.

Такие поселения в бразильском Нордесте назывались киломбу, и их население было весьма многочисленным. Самое крупное киломбу именуется «республикой Палмарис»; оно существовало, ведя непрерывные войны с Португалией и Нидерландами, с 1630 до 1694 г. Его территория составляла 27 тысяч км², на которых проживали около 20 тысяч человек, причём не только негры, но и примкнувшие к ним индейцы, и белые – португальцы и голландцы, обращённые в рабов, и даже европейцы, добровольно примкнувшие к восставшим. Земля в Палмарисе находилась в общей собственности, главой «республики» был избранный пожизненно «Великий Господин».

Поселения беглых рабов подвергались нападениям европейцев в основном тогда, когда они сами нападали на колонии (что, впрочем, случалось часто). Если же они вели мирную жизнь, то колонизаторы старались не обращать на них внимания, поскольку захват их населения в повторное рабство означал ожесточённое сопротивление, а земель в Латинской Америке хватало на то, чтобы десятилетиями жить, не мешая друг другу. Таким образом, беглые негры контролировали большие территории, смешивались с белыми и индейцами и, хотя бы отчасти передавали свой образ жизни новым поколениям, в том числе и за пределами своих поселений. Так, на Центральноамериканском побережье сформировался целый народ – гарифы («чёрные карибы»), представляющие собой смесь индейцев-карибов с беглыми неграми. В течение всего колониального периода они жили первобытно-коммунистическими сообществами, воевали с испанцами и союзничали с английскими французскими пиратами.

И, наконец, третья составляющая первобытно-коммунистического общества в колониальной Латинской Америке – это вольные охотники огромных степных пространств, в основном испано-индейские метисы, но также и мулаты, и свободные, в том числе беглые, негры, а также в немалых количествах европейцы, не сумевшие разбогатеть в колониях, не желавшие становиться фермерами или ремесленниками и подавшиеся в степи и саванны.

В испанской и португальской Америке население было жёстко стратифицировано: испанцы и португальцы занимали верхнюю прослойку населения, за ними следовали креолы (европейцы, родившиеся в колониях), внизу социальной пирамиды располагались зависимые индейцы, ещё ниже – рабы, в испанских колониях – негры, в португальской Бразилии – ещё и индейцы. А метисы и мулаты занимали очень неустойчивое положение: рабами и общинниками они в большинстве своём не были; если они рождались женщинами из диких индейских племён, то чаще всего эти племена покидали (чужаки никому не нужны). Гражданских прав, подобно креолам, большинство из них тоже получить не могло (например, если они были рождены вне брака, а таковыми были более ¾ представителей этих групп и почти все самбо (португ. – кафузо), потомки индейцев и негров. Они и пополняли степные сообщества.

Перемешавшись между собой, эти группы к началу XIX века стали весьма многочисленными, приобрели оригинальный социокультурный облик, свои традиции и диалекты. В пампасах Вице-королевства Рио-де-Ла-Плата (современные Аргентина, Уругвай, Парагвай и Боливия) они назывались «гаучо» (этноним непонятного происхождения – скорее всего, от кечуанского «бродяга»). В Чили подобное население именовалось «уасо» (неясная этимология этого термина, по-видимому, одного происхождения с «гаучо»). В льянос – саваннах Новой Гранады (современные Колумбия и Венесуэла) аналогом гаучо были льянеро, ведшие такой же образ жизни; от гаучо их отличала разве что большая примесь негритянской крови. В Бразилии на юге страны кочевые, воинственные метисы также назывались «гаучо», в полупустынях Нордесте – «сертанежу» (от слова «сертан» – степь). В этих странах кочевники смешанного происхождения, свободные и воинственные, сыграли выдающуюся роль в истории и в формировании новых наций – аргентинцев, чилийцев, уругвайцев, бразильцев, колумбийцев и венесуэльцев. Подобные группы, хотя и менее многочисленные, существовали почти во всех странах Латинской Америки: «чарро» в Мексике, «морочукос» на севере Перу и «гориласо» - на юге, «чагра» на территориях современного Эквадора, и даже на островах Карибского моря – «гуахиро» в горах Кубы и «хибаро» в Пуэрто-Рико.

Аргентинский гаучо. Фото: 1868 г. Источник: Библиотека Конгресса США, отдел эстампов и фотографий

Вольные кочевники латиноамериканских степей обитали на землях, принадлежащих испанской короне и находившихся в безвозмездном пользовании у их населения. На огромных равнинах паслись неисчислимые стада одичавшего скота, поэтому гаучо, льянеро и им подобные скотоводством не занимались, а охотились на скот. Т.е. ни земля, ни скот не находились в частной собственности. Сообщества таких пастухов знали только личную собственность – лошадь, одежду, оружие, посуду и т.п.

Гаучо (льянеро) весьма похожи на русских казаков до вхождения их в состав России (XV-XVI века): те тоже были крайне смешаны в этническом плане, использовали индоевропейский (русский) язык, формально исповедовали христианство, некоторые знали грамоту, и при этом создавали вольные консорции крайне примитивного типа, не признававшие никаких законов, кроме своих обычаев и жившие разбоем и набегами. Можно продолжить параллели, вспомнив пиратов всех времён и различных морей. К ним можно добавить и балканских гайдуков, кавказских абреков, китайских хунхузов и монгольских сайнэров. Все эти группы возникали на границах «цивилизованного мира» – там, где он соприкасался с враждебными территориями (причём по обе стороны этих границ). Состав групп формировался из изгоев, пытавшихся выжить в условиях враждебного отношения со стороны общества. Гаучо (льянеро и пр.) отличались от перечисленных групп прежде всего тем, что в их жизни на первом месте были выживание и личная свобода, а не грабёж, месть и война. Но принципы формирования самих групп, как и социальная организация, имеют очень много общего.

Во второй половине XVII-XVIII веков на островах Карибского моря существовала ещё одна весьма активная примитивно-коммунистическая консорция – пираты. Рассказывать о ней подробно в рамках предлагаемой статьи неуместно, поскольку она резко отличалась от испано- и португалоязычного населения Латинской Америки (среди них преобладали англичане, хотя немало было также французов и голландцев). Кроме того, в начале XVIII века пиратство в этом регионе практически исчезло, как и сами пираты. Однако кратко упомянуть о них всё же стоит.

Карибское пиратство появилось в 1630-х гг. на островке Тортуга близ побережья Гаити. На севере Гаити в то время жили французские колонисты, в буквальном смысле одичавшие: индейское население, которое они намеревались эксплуатировать, вымерло, на покупку негров-рабов у них не было средств, а обрабатывать землю своими силами они не умели и не хотели. Они, подобно гаучо, создали маленькие сообщества, занимавшиеся охотой на одичавший скот и на ламантинов, отчего получили название буканьеров – от слова «buccan» индейцев-араваков, обозначающего деревянную раму для копчения и поджарки мяса (подобие барбекю или мангала). В 1630 г. испанские войска вытеснили буканьеров с Гаити на Тортугу, где скота не было, и вольные охотники занялись нападениями на испанские корабли, превратившись в пиратов. Со временем к буканьерам присоединялось всё больше разорившихся колонистов английского, французского и голландского происхождения, а также беглых рабов и уцелевших индейцев. Со временем буканьеры, которых стали называть корсарами, каперами или флибустьерами, обрели большую силу, захватывая не только испанские суда, но и крупные города Нового Света. Местные французские и английские власти покровительствовали пиратам, видя в них грозную силу, способную бороться с Испанией.

Карибский буканьер. Иллюстрация. Источник: Howard Pyle's Book of Pirates: Fiction, Fact & Fancy Concerning the Buccaneers & Marooners of the Spanish Main, New York, United States, and London, United Kingdom: Harper and Brothers. 1921 г.

Однако оставим историю пиратства специалистам; нас же интересует их социальная организация. Пиратские сообщества строились по тому же принципу, что и казачьи станицы, киломбу беглых негров или общины гаучо. Руководство пиратской группой (обычно она представляла собой сначала отряд охотников, затем – команду корабля) осуществлял выборный капитан, а частной собственности у пиратов не существовало. Всё имущество, кроме личных вещей и оружия, было общим. При необходимости каждый мог взять без спроса всё, что ему необходимо, на складе товарищества. Буканьер (пират), женившись, оставлял это занятие, а также отказом от имени и фамилии, которые заменялись кличками.

Пиратская добыча делилась на равные доли; капитан обычно получал пять или шесть долей, в зависимости от устава того или иного пиратского сообщества. Таким образом, в пиратских сообществах мы наблюдаем типичные признаки первобытно-коммунистического общества, хотя и использовавшего современные для того времени технологии. Но казаки того времени, как и пираты Европы и Азии, также пользовались передовыми технологиями, которые отнюдь не нарушали их общественной организации.

Буканьеры грабят жителей, захваченного ими города. Иллюстрация. Источник: Howard Pyle's Book of Pirates: Fiction, Fact & Fancy Concerning the Buccaneers & Marooners of the Spanish Main, New York, United States, and London, United Kingdom: Harper and Brothers. 1921 г.

Жажда богатства и использование денег пиратами не противоречит коммунистическим принципам: и индейские племена, и общины беглых негров также использовали деньги – преимущественно в сношениях с внешним миром, но и внутри самих общин. То, что капитаны получали гораздо большую долю добычи, чем рядовые пираты, также является общепринятой нормой для первобытного коммунизма: вожди племён во все времена и на всех континентах получали гораздо больше добычи, чем все прочие.

В конце XVII века английские и французские власти всё-таки решили прекратить пиратскую деятельность в Карибском море: она приносила всё большие неприятности не только враждебной Испании, но и им самим. К 1718 г. пиратское движение в регионе было ликвидировано; некоторые пираты вернулись к мирной жизни, многие погибли, другие переместились на берега современных США или на остров Мадагаскар. Однако столь крупного сообщества, как в Карибском море в XVII веке, они уже нигде не создали.

* * *

Таким образом, три большие группы населения, внутренне структурированные, обладающие развитым групповым (субэтническим) самосознанием и культурными особенностями, к концу колониального периода в Латинской Америке жили в условиях первобытного коммунизма. Они составляли значительную часть населения континента и занимали весьма значительные территории.

Существовала и четвёртая группа населения, жившая первобытно-коммунистическим строем: дикие индейцы. Они к концу колониального периода были ещё многочисленны и контролировали обширные территории, однако в формировании латиноамериканского общества никакого участия не принимали, не считая перманентных военных столкновений. Определённую роль некоторые дикие племена в Мексике, Аргентине и Чили сыграют позднее, когда начнётся наступление цивилизации на их земли.

Причина, по которой столь разные в расовом, этническом и культурном отношении группы существовали в условиях первобытного коммунизма, проста. Все они знали и использовали лишь крайне примитивные орудия труда и в силу этого могли выжить только в общинах. Мотыжное земледелие у индейцев и свободных негров позволяло им производить настолько мало пропитания, что выживание требовало совместного труда и относительно равного распределения его плодов, что упрощалось тем, что, используя мотыгу, никто не мог производить маиса или маниоки существенно больше, чем другой. Безусловно, равенство общинников-«коммунистов» было весьма относительным: вождь общины получал больше других, а в ряде случаев, по-видимому, вообще имел всё, что мог пожелать: обильную пищу, лучшую одежду и сексуальные услуги от любой женщины в общине. Сами общинники должны были воспринимать этот вариант равенства в стиле оруэлловского «все звери равны, но некоторые – равнее» как должное, поскольку высокое благосостояние вождя (и наверняка его окружения) являлось платой за распределение скудных благ, защиту от внешних угроз и поддержание внутреннего порядка.

Гаучо (льянеро, чарро и им подобные), невзирая на наличие у них европейских металлических орудий, какого-то количества огнестрельного оружия и даже на то, что некоторые из них были грамотны, жили примерно так же, как индейцы и негры-общинники. Бродячая жизнь, отсутствие собственности, которую нельзя приторочить к седлу коня, заведомое отрицание законов «цивилизованного мира» (они промышляли контрабандой и угоном скота), постоянная военная опасность со стороны диких индейцев, испанских и португальских отрядов, а кое-где и от беглых негров вынуждали испано- и португалоязычных номадов вести крайне примитивную жизнь и воспроизводить социальную систему не своих «отцов» (т.е. предков-европейцев), а «матерей», т.е. первобытных индейцев, которые вели дикую кочевую жизнь на этих пространствах ещё до прихода «белых». Поведенческая разница между индейцами-общинниками и наездниками-гаучо состояла лишь в наличии у последних неприкосновенного личного пространства: природные воины и разбойники, они трепетно относились к вопросам чести, покушаться на которую не мог даже каудильо (вождь).

Мужчина и женщина чарро в традиционных костюмах и сомбреро. Музей дель Норесте, Монтеррей, Мексика

Социализм и Война за независимость в Латинской Америке

Война за независимость («Освободительная революция») в Латинской Америке вовлекла в свою круговерть все расово-этнические и социальные группы населения, включая индейцев-общинников, гаучо (льянеро) и беглых негров. Их участие носило разнообразный и часто противоречивый характер: так, гаучо с самого начала стали ударной силой революционных армий в Рио-де-Ла-Плате и Чили. Из тех, кто находился в начале XIX века на стадии первобытного коммунизма, эта группа была не только наиболее многочисленной, но и самой интегрированной в испанское колониальное общество. Товарно-денежные отношения, привлечение гаучо к военной службе (они сыграли решающую роль в отражении английской интервенции в 1806 г.) сближали гаучо с креолами, чему способствовало единство языка и религии, а также отсутствие непримиримых социальных и прочих противоречий – в то время слабая креольская буржуазия ещё не претендовала на приобретение земель бескрайней Пампы в частную собственность.

В то же время льянеро Новой Гранады на первом этапе Войны за независимость выступили на стороне испанцев и стали силой, сокрушившей т.н. «Вторую венесуэльскую республику».

Гаучо, участники федералистской революции в Бразилии (1893-1895 гг.)

«Приватизация земли и скота в льяносах Венесуэлы началась ещё во второй половине XVIII в. Она включала «чистку» льяносов от индейцев-кочевников, беглых негров-рабов и изрядного числа свободных охотников на одичавший скот – так называемых льянеро. Освобождённые земли тут же захватывались богатой креольской верхушкой Каракаса, которые, как правило, являлись и крупнейшими плантаторами-рабовладельцами страны. С началом войны за независимость процесс приватизации бывших королевских земель, т.е. вытеснения народной собственности частной, был значительно ускорен «Ордонансами льяносов провинции Каракас» (1811 г.), которые объявили землю и скот священной частной собственностью, а льянеро – бродягами и ворами, подлежащими всевозможным наказаниям, вплоть до смертной казни. На этом же этапе войны в силу экономической необходимости креольские революционеры сочли возможным ограничить лишь работорговлю, но не само рабство негров, и не провозгласили даже декретов о свободном чреве, принимавшихся в других странах. Зато они развязали непримиримую борьбу с беглыми рабами, создав в этих целях специальную национальную гвардию, отлавливавшую беглецов, в том числе в льяносах. Они, видимо, полагали, что оккупация Испании французами и обладание монополией на оружие (ополчением) в самой колонии помогут быстро справиться с сопротивлением низов.

Но этим буржуазные революционеры спровоцировали, с одной стороны, крупные негритянские восстания под лозунгом «Да здравствует Фердинанд VII!», а с другой – крупнейшее восстание льянеро 1813-1815 гг. во главе с Бовесом, которое практически без помощи испанских подкреплений сокрушило креольскую освободительную революцию…

Как и любое вооруженное восстание низов, движение во главе с Бовесом сопровождалось грабежами, насилием, убийствами и другими эксцессами. Хотя сам Бовес пытался направить гнев льянеро только против креолов, рядовые повстанцы развязали классовую борьбу и против испанских угнетателей. Иное дело, что подавляющее большинство латифундистов-скотоводов являлись креолами, поэтому и досталось им больше других» (История Латинской Америки с древнейших времен до начала XX века. Часть II. Тема 5. Место народных масс в войне за независимость. Движение Х. Т. Бовеса в Венесуэле: реакция или революция? Интернет-версия).

В 1814 г. харизматичный Бовес погиб, и вождь революционеров Симон Боливар сумел перетянуть кровожадных льянерос на сторону революции: он пообещал им полное равенство и невмешательство в их жизнь, а главное, вождям «степных кентавров» – высокие государственные посты, которые обозначали быстрое обогащение и обладание земельной и прочей собственностью. Новый вождь, Хосе Антонио Паэс, сделал отряды льянерос ударной силой Освободительной армии Боливара, которая разгромила испанцев и освободила нынешние Венесуэлу, Колумбию, Эквадор и Перу. При этом сам Паэс ничуть не отличался от свирепого и кровожадного Бовеса. В 1830 г. Паэс, полудикарь-льянеро, организовал отделение Венесуэлы от Колумбии и с 11 февраля 1831 г. стал первым президентом нового государства.

Портрет Симона Боливара. Худ. А. Михелена, 1895 г., Национальная художественная галерея, Каракас, Венесуэла

А льянеро постепенно превратились в венесуэльскую нацию – испанцы и креолы за время Войны за независимость в большинстве своём погибли или эмигрировали, остатки индейцев вымерли или ассимилировались, а количество негров-рабов изначально было невелико. При этом они быстро забыли о своих первобытно-коммунистических общинах, поскольку получили доступ к собственности, деньгам и современной для того времени технике.

Таким образом, гаучо (льянеро), одна из трёх социальных групп, живших в Испанской Америке первобытно-коммунистическим строем, приняла участие в Войне за независимость на стороне патриотов-республиканцев (несмотря на движение Бовеса) и впоследствии влилась в состав формировавшихся в то время новых латиноамериканских наций (аргентинцев, чилийцев, уругвайцев, венесуэльцев и колумбийцев). Это связано с этнической, языковой и культурной близостью латиноамериканских кочевников к испаноязычным обществам, отделёнными от которых их предки оказались по социально-экономическим причинам (непризнание их как метисов и мулатов полноправными членами местных сообществ, отсутствие средств к существованию и т. д.). Этот процесс напоминает интеграцию казачества в состав русского и украинского народов, которая осуществилась в XVII-XVIII веках в результате того, что казаки были признаны не «ворами и татями», а служилым сословием с большими привилегиями, что привело к сравнительно быстрому отказу казаков от прежней вольной, разбойной жизни. Точно так же, как британские пираты легко становились джентльменами, получая королевские патенты и офицерские чины, или китайские хунхузы, вливавшиеся в состав регулярной армии, причём их предводители становились генералами.

Мы можем констатировать, что приверженность первобытно-коммунистическому строю у гаучо (льянеро) была вынужденной, а не обусловленной какими-то нравственными, психологическими или идейными причинами, и когда появилась возможность приобщиться к другой, современной, цивилизованной, жизни, они не преминули этим воспользоваться.

Индейцы-общинники, принадлежавшие к цивилизованным народам (ацтеки и родственные им народы Мексики, гватемальские киче и кечуа и аймара – наследники инков) во время Войны за независимость поддерживали испанскую корону – потому, что врагами справедливо считали революционеров-креолов, намеренных освободить их из полуфеодальной зависимости, но при этом ликвидировать их общины, выставив общинные земли на продажу. При тогдашних аграрных технологиях это было равносильно полному обнищанию и угрозе голодной смерти: у индейцев не было ни денег на покупку земли и для её самостоятельной обработки, ни документов на владение землёй, ни грамотности, чтобы оформить нужные документы. Поэтому Мексика, Перу и входившее в состав вице-королевства Рио-де-Ла-Плата Верхнее Перу (нынешняя Боливия), а также населённое потомками инков аудиенсия Кито, входившая в состав Новой Гранады (нынешний Эквадор) до конца войны оставались испанскими бастионами. Эти территории, составлявшие когда-то империю инков, очистили от испанцев интервенционистские войска венесуэльца Боливара и аргентинца Сан-Мартина (говорить об освобождении в данном случае было бы странно, учитывая поддержку большинством населения испанского владычества).

В Мексике ситуация была сложнее. Сторонники независимости Мигель Идальго и Хосе Морелос подняли индейские массы на восстание, но под лозунгами защиты короля Испании и против креолов, которые хотят его свергнуть и провозгласить «безбожную республику». Как и льянерос Бовеса, восставшие индейцы в Мексике зверски истребляли всех белых, а иногда заодно и метисов, считая, что воюют за короля и предоставленные им индейцам права. Испанцы подавили восстание индейцев и разгромили республиканцев-креолов, оказавшихся между молотом в лице орд индейских псевдо-роялистов и собственно испанских войск. Однако в 1821 г. офицеры-креолы испанский армии в замирённой Мексике восстали против Испании: на протяжении всей Войны за независимость Испания не помогала собственной армии, сражавшейся с повстанцами в Новом свете. Но после подавления восстания в Мексике испанское правительство начало отстранять от должностей и увольнять офицеров-креолов, вынесших на своих плечах всю тяжесть многолетней войны. Эта несправедливость и привела к отделению Мексики: офицер-креол Агустин Итурбиде в 1821 г. совершил переворот и провозгласил независимость Мексиканской империи, став императором Агустином I.

Фреска с изображением Мигеля Идальго-и-Костильи, Ороско, Дворец правительства, Гвадалахара, Мексика

Индейцы-общинники, поддержав испанскую монархию, проиграли в Мексике, Перу и Верхнем Перу (Боливии), однако сумели победить в Парагвае. После разгрома государства иезуитов эта территория стала самой отсталой и заброшенной провинцией Рио-де-Ла-Платы. Большинство её населения составляли индейцы; после изгнания иезуитов часть их вернулась к дикой жизни, а большинство продолжало жить общинами, правда, гораздо более примитивными, чем в иезуитские времена. Некоторые общины контролировались испанскими феодалами-энкомьендеро, которых, впрочем, было очень мало – оторванный от культурных центров Парагвай не привлекал колонизаторов. Индейцы Парагвая сохранили родной язык (гуарани), свой быт и традиции. Были живы и воспоминания о временах иезуитского государства.

Шаман гуарани. Современное фото

Революция в Буэнос-Айресе вызвала в Парагвае недоверие и опасения как у немногочисленных испанцев, так и среди интегрированных с ними метисов (гуарани об этих событиях ничего не знали и знать не желали). Поначалу Парагвай декларировал верность испанскому престолу и отделился от Рио-де-Ла-Платы. В 1810 г. из Аргентины была послана армия во главе с генералом Мануэлем Бельграно, призванная подавить мятеж парагвайцев. Но тут решающую роль сыграл тот факт, что аргентинская армия была если не этнически испанской, то во всяком случае испаноязычной, и воспринималась гуарани как чужая и враждебная. Со своей стороны, парагвайские индейцы не вызывали у аргентинцев никаких тёплых чувств, и солдаты Бельграно дали волю грабежам и насилиям. Парагвай собрал индейское ополчение, которое самодельными пиками и мачете, а то и луками со стрелами разгромило войско Бельграно и отбросило обратно за реку Парагвай.

Портрет Мануэля Бельграно. Худ. К. Карбонье, 1815, Муниципальный музей изящных искусств Dámaso Arce, Олаваррия, Аргентина

Однако Испания была далеко и никакой связи с ней не было, а значит, и помощи от короля парагвайцам ждать было нечего. И в 1811 г. Парагвай объявил независимость. Бразилия, а позже и аргентинцы признали Парагвай независимым государством. Таким парадоксальным образом возникла единственная в мире страна, в которой большинство населения до сих пор говорит на индейском языке: индейцы оказали сопротивление испаноязычным республиканцам и поддержали монархию в Мадриде, а в конечном итоге создали собственное государство.

Третья группа, жившая в условиях первобытно-коммунистического строя – беглые негры – сыграла решающую роль в истории французской колонии на острове Гаити, которую тоже можно отнести к Латинской Америке, поскольку французский язык входит в латинскую (романскую) языковую группу индоевропейской семьи.

Французская колония Гаити была единственной территорией в Латинской Америке, где негры-рабы составляли абсолютное большинство населения – свыше 80%. При этом французское рабовладение было очень жестоким – несравненно более зверским, чем, например, португальское в Бразилии или английское в Вирджинии. Поэтому рабы постоянно бежали с плантаций в горы, и, несмотря на небольшие размеры острова, в горах постоянно существовали поселения беглых рабов – маронов. В 1740-х гг. мароны получили талантливого вождя – Франсуа Макандаля, бежавшего в горы и объединившего поселения беглецов для войны с рабовладельцами. В 1745 г. в горах Гаити началось восстание маронов, к которому присоединилось множество рабов. Война продолжалась 12 лет, в конце концов Макандаль был схвачен и казнён, восстание подавлено, а поселения маронов разрушены. Но сохранилась негритянская мифология – о храбрых освободителях, которые чуть было не свергли иго рабства. Распространялись и слухи о том, что Макандаль спасся (обратился в комара и улетел, а в горах вновь обрёл человеческий облик) и продолжает борьбу за свободу.

После Великой французской революции (1789 г.) гаитянские французы начали требовать прав граждан Франции (права жителей колоний были ограничены), полноценного гражданства стали требовать и мулаты, которых было около 5% населения. Они были свободными, часто – грамотными, а многие к тому же имели собственные плантации или торговые предприятия. Французское правительство отказало мулатам в равноправии, и в 1791 г. они под руководством Венсана Оже подняли восстание. Оно было подавлено, но началось массовое бегство рабов с плантаций и разгорелась партизанская война против рабовладения. 4 апреля 1792 г. Франция объявила о равенстве всех граждан вне зависимости от цвета кожи, но – за исключением рабов. Восстание разгоралось всё сильнее, и в 1794 г. Париж всё-таки отменил рабство, но было поздно.

Дальше события разворачивались так: на Гаити высадился английский десант (Англия воевала с революционной Францией), и французы зачислили отряды восставших негров во французскую армию, при этом повстанческие командиры стали офицерами и генералами. Англичане были разбиты. Впоследствии французскую часть Гаити попыталась захватить Испания, владевшая восточной частью острова, но также была разбита. В 1801 г. Франция признала Гаити автономным владением, а одного из генералов-негров, бывшего раба Доминика Туссен-Лувертюра, назначила пожизненным губернатором. Однако французский гарнизон острова вступил в конфликт с отрядами бывших рабов (часть негритянской армии перешла на сторону французов, часть осталась на стороне «Чёрного консула», как называли Туссен-Лувертюра). В конце концов в 1802 г. Туссен-Лувертюр попал в плен и умер во французской тюрьме, но перешедшие на сторону французов отряды негров во главе с генералом Жан-Жаком Дессалином вновь восстали против французов. Разразившаяся на острове жёлтая лихорадка заставила Париж вывести с острова остатки войск.

Туссен-Лувертюр, предводитель восставших в Санто-Доминго. Эстамп. Неизв худ. XIX в. Источник: Национальная библиотека Франции, Париж

Революция рабов победила – в первый и в последний раз в истории. 1 января 1804 г. Дессалин провозгласил независимость Республики Гаити в западной части острова; восточная часть осталась владением Испании. После этого новый президент (очень скоро он стал императором под именем Жан-Жака I) провёл т.н. «кампанию национальной мести» - поголовное истребление всего белого населения Гаити без различия пола и возраста. В живых были оставлены только белые женщины, ставшие «жёнами» негров, польские солдаты, перешедшие на сторону повстанцев, немецкие колонисты, группа врачей, и, в качестве исключения – бывший хозяин самого Дессалина, которому новоявленный император даже предоставил работу.

Жан-Жак Дессалин во время резни белого населения. Худ. М. Лопес. Гравюра 1806 г. Источник: Институт военной географии Чили

Бывшим рабам, неграмотным и не имевшим никакой квалификации, нужно было строить независимое государство. И они строили его так, как могли – наподобие, с одной стороны, первобытно-коммунистических маронских общин времён Макандаля, а с другой – рабовладельческих плантаций, т.к. государству нужны были средства, а получить их можно было только при помощи экспорта, прежде всего сахара (до революции Гаити именовали «маленькой сахарницей Франции»). Поэтому бывшие рабы были законодательно прикреплены к плантациям, покинуть которые они не имели права под страхом каторжных работ (на тех же плантациях), причём они объявлялись лично свободными, а плантации – государственной собственностью, хотя ими управляли чиновники, легально присваивавшие часть получаемых доходов.

«Трудовую семью отдельной плантации, чьим отцом уже туссеновская конституция 1801 г. назначила собственника или его представителя, наверное, можно назвать традиционной африканской общиной, но, видимо, можно назвать и прототипом колхоза или совхоза. А в единой семье, в которую все гаитяне без различий в оттенках кожи входили в качестве негров, и которая возглавлялась Вождем Государства императором Дессалином, можно узнать и союз племён времён военной демократии, а можно ведь и новую историческую общность людей… Негры строили на Гаити, скорее всего, пусть не научный, но зато реальный социализм» (История Латинской Америки с древнейших времен до начала XX века. Часть II. Тема 5. Место народных масс в войне за независимость. Гаитянская революция 1789-1806 гг. Интернет-версия).

* * *

Необходимо отметить, что в целом Война за независимость Латинской Америки окончилась победой революционеров в значительной (а может быть, и в решающей) степени в результате помощи, оказанной им Великобританией и в меньшей степени США. Решающие сражения войны шли на венесуэльско-колумбийском фронтах, и победу на них добыли в первую очередь английские наёмники, причём нанятые, вооружённые и оплаченные английским правительством. В свою очередь, американские корсары сыграли большую роль в изоляции испанских колоний от Испании, постоянно атакуя испанские суда.

Следует учитывать, что для огромного большинства населения Латинской Америки свержение колониального господства Испании вовсе не было благом. Индейцы-общинники, конечно, платили тяжёлые налоги королевской короне, церкви, помещикам и местным властям, но были защищены от посягательств на общинные земли. Гаучо (льянеро) была гарантирована личная свобода и беспрепятственное использование пампы, льянос и других степей и саванн, находившихся в королевском владении. Определённые права имели практически все категории населения, исключая рабов. Крушение колониальной, патерналистской по сути своей системы обрушило и систему прав и привилегий. Бедняки стали беззащитными, предоставленными самим себе. Защиту и помощь самые малообеспеченные слои населения были вынуждены искать у каудильо и у католической церкви – других защитников у них не стало. При этом бедняки (по сравнению даже с беднейшими слоями населения Европы – совершенно нищие и неимущие) составляли абсолютное большинство населения континента.

Это имеет большое значение для понимания как сути событий, связанных как с Войной за независимость, так и последовавших за ней событий: колониальное общество было недостаточно зрелым для самостоятельной борьбы за освобождение, значительные (если не наибольшие) группы населения либо выступали против освобождения, либо были равнодушны к борьбе, либо колебались, принимая то одну, то другую сторону.

В результате Войны за независимость в Латинской Америке из трёх крупных общностей, находившихся в состоянии первобытного коммунизма, только одно – кочевники-гаучо (льянеро) – приняли активное участие на стороне революционеров и после победы интегрировались в современное общество. Индейцы-общинники выступили против патриотов на стороне испанской монархии – и проиграли, за исключением парагвайцев, создавших собственное государство, со временем реанимировавшее, как мы увидим ниже, некоторые коммунистические традиции. Третья общность – негры – беглые (восставшие) рабы – победили на Гаити, превратив вновь созданное ими государство в одну общину, близкую по типу к прежним общинам маронов в горах Гаити или «республике Палмарис», существовавшей в Бразилии в XVII веке, только значительно большую по размерам и, конечно, более сложную в смысле управления.

То, что первобытный коммунизм в Латинской Америке пережил даже такой колоссальный общественный катаклизм, как Война за независимость и создание новых независимых государств, свидетельствует о том, что экономическая, социальная и политическая база для его существования оставалась.

Социализм в эпоху каудильизма

Война за независимость Латинской Америки продолжалась 14 лет – с 1810 до 1924 г., а в Венесуэле и Мексике даже дольше. В Мексике, Венесуэле, Колумбии, Аргентине, Чили и Уругвае разрушения были громадными, человеческие потери – колоссальными. Побеждённые испанцы были, конечно, эксплуататорами, но они были и наиболее грамотной частью населения континента. Значительная часть испанского сообщества была физически уничтожена, примерно 110 тысяч уцелевших, в основном в Мексике и Перу, были изгнаны или бежали в Испанию. Вторая по уровню грамотности группа населения – креолы – также понесла огромные потери, так как была главной движущей силой революции (например, в Венесуэле «белые» в 1810 г. составляли 25% населения, в 1850 г. – всего 2%). Индейцы, метисы и негры, особенно рабы, в войне участвовали гораздо меньше, понесли намного меньшие потери и стали в совокупности абсолютным большинством населения во всех странах региона (ситуация начала меняться во второй половине XIX века в результате массовой иммиграции европейцев).

Таким образом, общий образовательный, культурный и моральный уровень населения после войны очень сильно упал. В результате войны власть на местах захватили каудильо – бывшие полевые командиры повстанцев, люди, как правило, малообразованные или вообще неграмотные, жестокие и алчные. Придя к власти, они быстро превратились в крупнейших землевладельцев, окружив себя отрядами преданных им вооружённых слуг, наподобие боевых холопов в Московии XV-XVI веков. Деятели такого типа могли считать себя либералами, консерваторами, республиканцами (если им эти термины были знакомы) или кем угодно ещё, но основой их правления был полный произвол, презрение к любым юридическим процедурам и свойственные дикарским вождям и разбойничьим атаманам (они, как правило, были и теми, и другими одновременно) алчность и стремление как можно более полно удовлетворять свои желания.

«Слабость государства вела к гражданской войне и политической нестабильности. Дешевле и эффективней была власть каудильо, местного или национального лидера, чьё слово было законом. Он восстанавливал порядок и стабильность, был законодателем и судьёй» (Щелчков А. А. Консервативная социальная утопия в Боливии правления Мануэля Исидоро Бельсу. с. 126, интернет-версия).

Первое поколение вождей революции – Симон Боливар в Венесуэле и Колумбии, Хосе де Сан-Мартин в Аргентине и Бернардо О`Хиггинс в Чили – невзирая на военные таланты и популярность у народа, были быстро отстранены от власти своими вчерашними генералами, превратившимися во всевластных каудильо. Государственнические идеи лидеров-освободителей – социальные, экономические и политические – были неприемлемы для каудильо, поскольку они не предполагали укрепление их личной власти и умножения их богатств. Сан-Мартин был вынужден уйти в отставку и уехать в Европу уже в 1822 г., О`Хиггинс потерял власть и эмигрировал в 1823 г., а Боливар, первоначально правивший гигантскими территориями современных Венесуэлы, Колумбии, Перу, Панамы, Эквадора и Боливии – в 1830 г. был вынужден оставить власть и вскоре скончался.

Портрет Бернардо О`Хиггинса, держащего чилийскую конституцию. Худ. Х. де Кастро, XIX в.

Экономика региона после войны пришла в полный упадок: торговать было некому и нечем, покупательная способность населения и государственных структур упала до ничтожного уровня. Немногочисленные сохранившиеся экспортные хозяйства, в основном плантации технических и сельскохозяйственных культур и крупные скотоводческие структуры (латифундии, фермы) приносили совсем мало средств в бюджеты, а основная масса населения почти полностью перешла к натуральному хозяйству. Государственные организации почти повсеместно осуществляли управленческую, военную правоохранительную, судебную и всю прочую деятельность за счёт внешних кредитов, первоначально почти исключительно английских.

В этих условиях власть каудильо не местах – от Мексики до Аргентины – упрочилась. Второе поколение латиноамериканских лидеров ярко демонстрирует фигура фактического диктатора Аргентины Мануэля Росаса (правил в 1829-52 гг.). Выходец из среды гаучо, он прославился в боях с индейцами, и в 1929 г. стал генерал-капитаном (правителем) Буэнос-Айреса. В то время Аргентина была конфедерацией, и Росас, будучи её президентом, по закону правил лишь столичной провинцией, но по факту – всей страной. В Аргентине воцарился настоящий культ личности Росаса – например, его день рожденья стал национальным праздником, а октябрь был переименован в месяц Росас. Власть диктатора опиралась на подчинённую лично ему милицию – она имела в качестве символа «масорку», т.е. кукурузный початок, в смысле сжатых вместе единообразных зёрен (в народе эмблема организации получила прозвание «Мас оркас» (исп. Más horcas - больше виселиц). Одетые в красное милиционеры убивали не только противников Росаса, но и всех, кто имел неосторожность недостаточно им восхищаться; ни о каких судах не было и речи. Жертвами «масорки» стали не менее 20 тысяч человек при населении Аргентины примерно 1 миллион. Понятно, что большинство убитых были грамотными, известными и популярными людьми (учителя, адвокаты, врачи, журналисты). Сам Росас вёл простой образ жизни, одевался и разговаривал как гаучо, панибратствовал со своими головорезами и простыми гаучо, благодаря чему его популярность оставалась высокой всё время правления.

Портрет Мануэля Росаса. Худ. К. Дескальци, 1840 г., Национальный исторический музей, Буэнос-Айрес, Аргентина

Режим Росаса имел чёткую идеологию: возвращение к принципам испанского колониализма: «Масорка» официально именовалась «Обществом реставрации», его лозунгами были «Да здравствует реставрация! Да здравствует религия!». На первый взгляд, это поразительно: аргентинцы, наиболее упорно и массово сражавшиеся на независимость от Испании, после обретения независимости не менее массово пошли за каудильо, провозглашавшим реставрацию колониальных порядков! Однако если вспомнить, что независимость не принесла ничего хорошего абсолютному большинству населения, всё становится понятно.

Вот что писал о Росасе знаменитый английский учёный Чарльз Дарвин, встречавшийся с ним в 1830 г. вблизи «фронтеры» – границы меду цивилизованной частью Аргентины и владениями индейцев. «…Подражая в своей одежде и поведении гаучосам, он приобрел в стране безграничную популярность, а вместе с тем и деспотическую власть. Один английский купец уверял меня, что некий человек, совершивший убийство, когда его арестовали, на вопрос о причине преступления ответил: «Он непочтительно отозвался о генерале Росасе, и я убил его». К концу недели убийца был на свободе. Без сомнения, это было сделано приверженцами генерала, а не им самим» (Дарвин Чарльз, Путешествие натуралиста вокруг света на корабле «Бигль», интернет-версия).

При этом Росас не был ни тупым, ни примитивным: он, завоёвывая земли у индейцев, распределял их между своими соратниками, которые создавали на них огромные скотоводческие хозяйства. При его правлении в Аргентине появились солильни, и всё возрастающие партии аргентинской солонины отправлялись на европейские, прежде всего британские, рынки. Так начиналась аргентинская экономика.

Однако в начале 1850-х против тирана объединились мятежные каудильо из провинций Корриентес и Энтре-Риос с огромной Бразильской империей. Армия Росаса была разбита при Касересе (1852 г.), и он удалился в изгнание.

Почему же свободолюбивые гаучо поддержали каудильо, подобных Росасу? Потому, что для них он был традиционным вождём их группы, наподобие казацкого атамана или пиратского капитана. После Войны за независимость вокруг бывших командиров (Росас был одним из них) собирались их бывшие солдаты, которым идти было некуда (у большинства не было и постоянного жилища), а заняться – нечем: за время войны дикий скот был в значительной части истреблён, и стало необходимым переходить к скотоводству. Каудильо, получив землю, создавали скотоводческие хозяйства, и им нужны были работники и охранники, особенно учитывая постоянные набеги индейцев, прекратившиеся только к середине 1870-х годов (а на севере Аргентины продолжавшиеся до 1919 г.). Тот факт, что каудильо обогащались, занимаясь торговлей, гаучо ничуть не смущало: даже в самых примитивных обществах вождь имеет право жить гораздо лучше подданных. Каудильо обеспечивали своих людей работой и кровом, давали оружие, при необходимости ссужали деньгами – сами они не имели ничего и полностью от него зависели). Каудильо крестил детей гаучо и часто пользовался «правом первой ночи», что гаучо, как правило, воспринимали не как унижение, а в качестве особой милости. Вообще в Латинской Америке это право распространилось чрезвычайно широко, имея корни, по-видимому, как в индейских и негритянских первобытно-коммунистических традициях, так и в традициях испанских мусульман, формально принявших католичество (мориски) и в больших количествах уезжавших в Новый Свет, подальше от инквизиции. «Правом первой ночи», например, вовсю пользовался во время Войны за независимость Симон Боливар, где в каждом селении, занимавшемся его армией, старейшины приводили ему самую красивую девушку. Причём сам он этого не требовал, а был вынужден следовать этому обычаю, чтобы «сохранить лицо» в глазах населения.

(Показательно, что обычай предоставлять девушку лидеру или военному герою сохранился в Латинской Америке до сих пор: среди тех, кто им активно пользовался, известны такие разные лидеры, как доминиканский тиран Рафаэль Трухильо (правил в 1930-61 гг.), мексиканский президент-социалист Ласаро Карденас (1934-40 гг.) и даже здравствующий до сих пор легендарный сандинистский команданте Эден Пастора, который в конце концов разорился, выплачивая алименты и просто помогая десяткам признанных им детей).

Следует отметить, что каудильизм такого рода с 1820-х гг. распространился не только на землях, населённых гаучо, а на всей территории Латинской Америки. Причём зависимые от помещиков-каудильо гаучо, льянеро, уасо и просто вакеро (пастухи) считались свободными, в отличие от рабов (рабство некоторое время ещё сохранялось в странах региона), зависимых крестьян-пеонов и индейцев-общинников (при этом такие батраки тоже часто назывались пеонами, что вносит терминологическую путаницу при описаниях латиноамериканского общества). Действительно, гаучо мог свободно уйти от разочаровавшего его каудильо, и тот не стал бы задерживать отчаянного и вооружённого человека (если только между ними не было личных счётов). Однако идти тому было, как правило, некуда – разве что к другому каудильо. Поэтому левые историки и политики совершенно напрасно считают батраков, работавших (и работающих до сих пор) на помещиков-каудильо, угнетёнными: сами-то они так не считали и не считают! Их отношение к каудильо больше напоминает отношение солдат к отцу-командиру, тем более что это в значительной степени так и было.

Владение каудильо, конечно, нельзя отнести к первобытно-коммунистической структуре – оно носило скорее смешанный феодально-капиталистический характер, но родовые черты первобытного коммунизма, его наследие и традиции прослеживались в нём очень чётко. Внеэкономическое принуждение (точнее, внеэкономические отношения), патернализм и клиентелизм при сохранении личной свободы, сохранявшиеся в таком владении даже в ХХ веке, резко отличали его от европейского, мусульманского или российского аналога.

«Реальный социализм» в «империи» восставших рабов на Гаити просуществовал недолго. Дессалин уже в 1806 г. был убит, и в стране началась бесконечная смута. Государственные плантации («совхозы») были быстро покинуты неграми, предпочитавшими вместо кофе и сахарного тростника выращивать кукурузу и овощи для собственного потребления. На Гаити воцарился хаос, в котором время от времени появлялись сильные вожди, на некоторое время захватывавшие власть. Однако социальный строй на острове после гибели Дессалина невозможно как-либо чётко охарактеризовать: это была смесь элементов первобытности, примитивного феодализма и совсем уж примитивного капитализма. Первобытный коммунизм (или «реальный социализм») на Гаити развалился. Однако его элементы (общины негров-крестьян, живших натуральным хозяйством практически без товарно-денежных отношений и при наличии минимальной частной собственности) сохранялись. Как сохранялась и историческая память о «золотом веке» Дессалина. Эта память сыграла с гаитянским народом страшную шутку – через полтора века после гибели негритянского императора она привела к власти «Папу Дока» (Франсуа Дювалье) – кровавое чудовище, заливавшее кровью «Чёрный остров» с 1957 по 1971 г.

Франсуа Девалье. Фото: 1968 г.

* * *

Индейцы (имеются в виду т.н. «цивилизованные», встроенные в латиноамериканские общества), в отличие от свободных метисов и мулатов, ставших основой формирования новых латиноамериканских наций, в XIX веке в большинстве своём оставались в стороне от интеграционных процессов, упорно держась за традиционные земледельческие общины – эхидо. После завоевания независимости странами континента индейцы-общинники часто восставали, но их восстания носили локальный характер и мало влияли на социально-экономическую жизнь латиноамериканских стран.

Исключение составляли индейцы, перебравшиеся в города, частично смешавшиеся с испанцами и перенявшие испанский язык («чоло»). Они представляли собой самые бедные слои городского населения и являлись самым лучшим материалом для честолюбивых каудильо: лишённые средств к существованию, неграмотные люди были готовы пойти за любым лидером, обещавшим им самые невероятные вещи и способным дать им немного денег или еды.

Одним из самых известных каудильо, правивших, опираясь на бедных и неграмотных чоло, был боливийский президент Мануэль Исидоро Бельсу (1808-65 гг.). Он пришёл к власти в 1848 г. в результате борьбы различных каудильистских группировок. К тому времени Боливия (бывшее Верхнее Перу, или Чаркас), и в колониальные времена очень бедная, несмотря на добычу львиной доли мирового серебра, впала в совершеннейшую нищету: разработка металлов зачахла в результате войн и разрухи, государственная власть ослабела до последней степени, и власть на местах перешла к местным каудильо, непрерывно боровшимися между собой. Почти все необходимые товары, от продовольствия и тканей до оружия и инструментов для горных работ, Боливия закупала за границей.

«В одном из своих официальных выступлений он [Бельсу – прим. авт.] призывал: «Товарищи! Частная собственность является важнейшей причиной большинства обид и преступлений в Боливии, причиной постоянной борьбы между боливийцами и основой нашего современного эгоизма, навечно осужденного нормами всеобщей морали. Нет более владениям! Нет более владельцам собственности! Нет более наследствам! Долой аристократов! Земля для всех; долой эксплуатацию человека...»

Хотя никаких официальных декретов в сфере аграрной политики Бельсу не издавал, тем не менее слова не расходились у него с делами. В частности, он не только не противился, но и всячески поощрял занятие индейцами своих прежних земель и восстановление общинного землевладения везде, где латифундисты успели его уничтожить. Боясь бунтарских индейских масс, многие помещики сочли благоразумным в подобной ситуации покинуть свои имения и переселиться в города. Там же, где они пытались оказать сопротивление крестьянам, сторонники президента подавляли их силой. Таким образом, в стране была осуществлена настоящая аграрная реформа де-факто.

Такую же позицию занимал Бельсу и в отношении городских низов. Однажды, например, в своем выступлении перед жителями города Кочабамбы, не допустившими реставрации власти аристократии в 1849 г., он заявил: «В то время как вы являетесь жертвами голода и нищеты, ваши угнетатели, именующие себя кабальеро, эксплуатируют ваш труд и живут в роскоши. Однако все, что вы видите, принадлежит вам, потому что является продуктом вашего труда. Богатство, которое вы создали, украли у вас те, кто считает себя аристократами». Вдохновлённое таким призывом, население Кочабамбы тут же подвергло грабежу дома и лавки богачей. Президент же назвал этот акт беспристрастным судом народа.

В интересах народных масс проводились и другие мероприятия. В частности, правительство Бельсу отменило рабство и наиболее одиозные монополии. Большое значение имело содействие укреплению первых профсоюзов трудящихся. Народный характер своего правительства открыто подчеркивал и сам президент, доказывая своим последователям, что всякая власть происходит от народа. Любопытно также, что Бельсу оценивал политическую ситуацию в Аргентине при Росасе аналогично своему собственному режиму в Боливии и поддерживал с аргентинским каудильо самые тесные отношения…

С его смертью сопротивление боливийского крестьянства буржуазии не прекратилось, но проходило теперь разрозненно и сравнительно быстро подавлялись жесточайшими репрессиями. Естественно, что большинство проведенных Бельсу реформ в социальной и экономической сферах было либералами ликвидировано» (История Латинской Америки с древнейших времен до начала XX века. ЧАСТЬ III. Тема 2. Консервативные режимы 1830-1860-х годов. Интернет-версия).

Режим Бельсу знаменателен не только тем, что его лозунги, приведённые выше, почти полностью соответствовали находившемуся в процессе написания «Манифесту коммунистической партии» К. Маркса, но и тем, что он впервые в истории Латинской Америки начал использовать термин «социализм», объявленный стратегической целью режима. «Цель правительства – создать новые законы, которые создадут справедливое общество без бедности, без рабства и неравенства: «Вам достанется слава стать родоначальниками социалистического принципа равенства, провозглашённого героями свободы» (La Epoca. N 1021. 04.09.1851).

Оппозиция с первых же дней окрестила Бельсу «вождём плебса», коммунистом и тираном, «врагом свободы, таланта и чести». На самом деле идеи социализма в очень размытом и общем виде проникали в Боливию в середине XIX века. Социализм стал обыденным, широко известным термином. Бельсисты утверждали, что страна должна управляться по «мандату, который состоит в союзе религии и социализма» (La Epoca. N 1087. 27.11.1851). Сам Бельсу имел очень смутное представление об этих новых европейских доктринах, о социализме и коммунизме, но часто говорил о своей цели построения общества, свободного от эксплуатации человека человеком.

Бельсу противопоставлял общинный строй индейцев, как идеальный общественный порядок, и европейский социализм. Именно в общине он видел спасение Боливии от коммунистической заразы… Он призывал преемника заботиться об обездоленных классах: «Установите коммунизм справедливости, если не хотите, чтобы народ сам установил политический коммунизм»…

Совпадения с утопическим социализмом сосуществовали с глубоко консервативными поступками и убеждениями Бельсу, его религиозностью и стремлением не допустить общественного расслоения и роста социальных противоречий в развивающейся капиталистической экономике. Его социальный проект был консервативно-утопическим, хотя и с социалистической окраской» (История Боливии. «Наука», Москва, с. 234-235).

Всё же попытка авторов книги по истории Боливии втиснуть идеологию и деятельность Бельсу в прокрустово ложе марксистских определений представляется напрасной. С таким же успехом большевистский эксперимент, вобравший в себя наследие барской общины и славянофильскую «соборность», опричнину в виде НКВД и петровских «преображенских поручиков» в качестве номенклатуры, можно охарактеризовать точно так же. Как, впрочем, и коммуны Пол Пота в Камбодже.

Говоря о бельсистском движении в Боливии, нельзя кратко не коснуться другого, гораздо менее масштабного и долговечного социалистического эксперимента – Боготинской коммуны, созданной в столице Колумбии «Демократическим обществом» во главе с генералом Хосе Марией Мело в 1854 г. – на 17 лет раньше несравненно более известной социалистической коммуны – Парижской. Генерал в 1830-х гг. побывал в Европе, где познакомился идеями чартизма и с работами Сен-Симона в Фурье. Вернувшись на родину, он примкнул к движению «голгофцев» – левого крыла либеральной партии, опиравшегося на ремесленников и интересовавшегося социалистическими течениями того времени. Возглавив столичный гарнизон, он арестовал президента Хосе Марию Обандо, подписавшего закон о снижении таможенных пошлин на иностранные товары (это требовали ремесленники-«голгофцы»). В стране началась очередная гражданская война, в которой Мело потерпел поражение.

Социалистические эксперименты в Боливии и Колумбии середины XIX века демонстрируют даже не очень раннее проникновение социалистических идей в Латинскую Америку, а скорее готовность значительных групп населения их воспринять, опираясь на собственные первобытно-коммунистические традиции.

Особенно яркий и длительный эксперимент подобного рода в XIX веке осуществлялся в Парагвае, где питательной почвой для него было наследие государства иезуитов.

В 1821 г., ликвидировав всех конкурентов и разогнав конгресс, диктатором Парагвая стал адвокат Каспар Родригес де Франсия. «Франсия окружил себя послушными исполнителями собственной воли и создал бюрократический аппарат, функционировавший сверху вниз. Его министры финансов и внешних сношений были почти простыми делопроизводителями, чиновники сельских районов не могли ни в малейшей степени отступить от указаний Верховного. Со временем бюрократические структуры вытесняли представительные и в других ветвях власти. В 1824 г. Франсия упразднил выборные кабильдо – муниципалитеты. Судопроизводство в провинциях оказалось в руках уполномоченных судей, простых назначенцев диктатора, а при сколько-нибудь серьезных проступках приговор выносился самим Верховным без предварительного следствия, судебного разбирательства, права апелляции и прочих формальностей.

Постепенно на Парагвай опустился и железный занавес, страна, ревностно охранявшая свою независимость от Аргентины и Бразилии, полностью изолировалась от внешнего мира. Многократно сократилась ее внешняя торговля, прекращались дипломатические отношения с другими государствами, церковь была полностью подчинена государству и утратила всякие связи с Ватиканом. Парагвайцам запрещалось не только выезжать из страны, но даже обмениваться корреспонденцией с заграницей. Всякий въезжавший в страну иностранец тщательно допрашивался и в случае возникновения малейших подозрений тут же интернировался. Такая участь постигла, например, известного французского натуралиста Эме Бонплана, который, попав в Парагвай, несмотря на протесты многих правительств Европы и Америки, смог покинуть страну лишь 9 лет спустя.

Гумбольдт и Бонплан в джунглях Амазонки. Худ. Э.Эндер, 1850 г., Бранденбургская Академия наук, Берлин, Германия

Помимо аппарата чиновников большую роль в жизни страны играли репрессивные органы. После заговора 1820 г. в армии не осталось офицеров старой школы, их заменили выходцы из низов, готовые выполнять любые приказы Верховного. Тайная полиция сплела в обществе такую широкую сеть осведомителей, что у очевидцев складывалось впечатление, будто одна половина парагвайцев следит за другой. Кроме того, в стране не издавались газеты и книги, а для проезда из одной части страны в другую требовались специальные пропуска…

В результате революции в Парагвае был установлен государственный контроль и даже монополия во внешней торговле. Внутри страны частная торговля была низведена до уровня городского базара, а остальные звенья обмена и распределения также огосударствлены. Государство диктовало цены, создавало свои магазины, нормировало отпуск дефицитных товаров и бесплатно распределяло среди бедняков скот, одежду, продовольствие, домашнюю утварь и т.п., чтобы подтянуть их к среднему уровню. Иными словами, торговая политика Верховного была полной противоположностью принципу свободы торговли.

Все ученые отмечают тотальное вмешательство государства в производственную сферу. Оно воплотилось, во-первых, в создании государственного сектора, занявшего ключевые позиции во всех отраслях. В сельском хозяйстве широко известны 64 «эстансии родины» – крупные государственные скотоводческие хозяйства, вроде совхозов в бывшем СССР, обеспечивавшие страну мясом, кожевенным сырьем и т.д. В обрабатывающей промышленности создавались казенные мануфактуры. Кроме того, непосредственная хозяйственная деятельность государства проявилась в крупномасштабных общественных работах по строительству и обустройству городов, мостов, железной и шоссейных дорог, каналов и т.п. (Кстати, на государственных предприятиях и общественных работах трудились не столько наемные рабочие, сколько негры-рабы и особенно заключенные, быть может, тоже «враги народа»). Во-вторых, мелкий крестьянский и ремесленный секторы также находились под жестким контролем государства, которое устанавливало, сколько, чего и почем производить, а качество в изготовлении изделий стимулировало в том числе и репрессивными мерами (доктор Франсия любил лично посещать воскресные ярмарки в Асунсьоне, проверяя цены и качество товаров).

Все учёные отмечают радикальнейшую аграрную реформу правительства Франсии. Она, во-первых, состояла в экспроприации владений церкви и монашеских орденов, всех испанских и почти всех креольских помещиков, в национализации конфискованных и бывших королевских земель в Парагвае (а это едва ли не 98% территории страны). За счет части национализированного фонда создавались государственные хозяйства. Другая его часть предоставлялась безземельным и малоземельным крестьянам в бессрочную аренду за символическую плату, но с обязательством возделывать арендуемые участки, в том числе засевать культурами, какие указывало государство, и без права продажи полученной земли. (Это очень напоминает аграрную реформу в России по Декрету о земле 1917 г.).

Скудные, но равные материальные условия жизни парагвайцев дополнялись духовным равенством. Парагвай первым в Латинской Америке ввел обязательное и бесплатное начальное образование, Франсия проявлял заботу о строительстве школ и материальном обеспечении учителей. И современники свидетельствовали, что в Парагвае крайне редко можно было встретить мужчину, не умеющего читать и писать. Но дать большего всем государство было не в состоянии, а более высокий уровень образования для некоторых нарушал равенство и увеличивал число диссидентов. Видимо, поэтому Франсия и ликвидировал в 1822 г. все среднее и высшее образование в стране.

Таким образом, в Парагвае времен доктора Франсии утвердилась не свобода торговли и предпринимательства, а ее прямая противоположность – тотальное огосударствление и торговли, и производства, т.е. то, что еще недавно имело место в нашей стране и называлось Административно-Командной Системой. Фундамент общественных отношений Парагвая составляла не буржуазная частная собственность (каковая практически исчезла), а ее противоположность – общенародная, государственная собственность. Даже когда часть ее отдавалась в бессрочную аренду мелкокрестьянскому и кустарному сектору, она и тогда оставалась под неусыпным контролем государства. Полностью огосударствленной оставалась и финансовая сфера страны. Вольнонаемный труд, конечно же, использовался и в Парагвае (как использовался он в любой стране реального социализма), но основу трудовых отношений составлял все же не он, а труд самостоятельных крестьян и ремесленников, негров-рабов и заключенных (кстати, труд рабов и заключенных в идеальном государстве не исключал Томас Мор, а место ГУЛАГа в трудовых свершениях сталинских пятилеток общеизвестно).

Словом, во всем Новом Свете конца XVIII – начала XIX вв. аналог экономическому строю, созданному парагвайской революцией, можно найти только в государственном плантационном хозяйстве на Гаити во времена Дессалина. Но зато в XX в., несмотря на столетнюю дистанцию, его существенные черты просматриваются повсюду, где процветал реальный социализм. Иными словами, своего рода этатистская тенденция на самом деле не только не являлась особенно отчетливым и наглядным проявлением черт освободительного движения американских колоний Испании, но, даже наоборот, не имела ничего общего с капиталистической рыночной экономикой, создававшейся преобразованиями в других странах Ибероамерики, являясь ее отрицанием и прямой противоположностью…

…Сходство режима доктора Франсии, созданного не столько Верховным, сколько самим крестьянством, с реальным социализмом при Сталине, Мао, Ким Ир Сене и др., вероятно, указывает на то, что иным социализм и не мог быть в крестьянских странах, во всяком случае пока они таковыми оставались… Скорее всего, парагвайская революция являлась подлинно народной, демократической, а выросший из нее общественный строй разновидностью крестьянского реального социализма» (История Латинской Америки с древнейших времен до начала XX века. Часть III. Тема 2. Консервативные режимы 1830-1860-х годов. Интернет-версия).

Доктор Франсия превратил Парагвай в одну крестьянскую общину, старостой которой он стал. После смерти Франсии (1841 г.) к власти пришёл его племянник Карлос Антонио Лопес, который попытался превратить Парагвай из примитивной общины в нормальное современное государство. Он выпустил политзаключённых, отменил рабство, провёл выборы в конгресс (естественно, назначивший его президентом), принял конституцию и открыл страну для внешней торговли. С рядом стран были установлены дипломатические отношения. В Парагвай приехали иностранные специалисты, вместо ополчения была сформирована регулярная армия и речной военный флот.

При этом Лопес управлял Парагваем тиранически. Один из его братьев стал министром внутренних дел, второй – архиепископом, сын Франсиско Солано Лопес, которому вскоре было суждено сыграть громадную и трагическую роль в истории страны, возглавил армию. Почти вся торговля также была сосредоточена в руках семьи президента. Более 90% земли оставалась в государственной собственности. Для того, чтобы чиновники не «отрывались от народа», был принят закон, согласно которому вся бюрократия, включая министров, должна была время от времени исполнять самые тяжёлые и грязные работы в «эстансиях родины» и на стройках.

В 1862 г. Лопес умер, и главой государства стал Солана Лопес. Этот персонаж в Парагвае чествуется как национальный герой №2 (первый, естественно, Франсия). Он – кумир левых всего мира, а Парагвай при его правлении считается многими левыми идеальным социалистическим государством.

Солана Лопес. Фото: 1870 г.

Действительно, Солана Лопес сделал для Парагвая очень много. В стране были построены железная дорога, крупный сталелитейный завод (первый в Латинской Америке), текстильные, бумажные, пороховые, ружейный и артиллерийский заводы, судоверфь и типографии. Сотни европейских, в основном английских, специалистов обучали армию и налаживали производство.

Однако деспотизм Соланы Лопеса превосходил не только тиранию его отца и самого Франсии – он вообще имел мало аналогов в мире. Внешняя торговля была полностью отдана его дочери; сам президент потребовал, чтобы церковь объявила его святым: несогласных епископов и священников расстреляли. Он открыто сожительствовал с сотнями женщин, а случае несогласия несчастных заключали в тюрьмы, а их родственников убивали без суда и следствия. И парагвайцы начали бежать за границу, хотя в случае поимки их ждала смерть: во время войны Тройственного союза против Парагвая (1864-70 гг.) в рядах интервенционистских армий сражалось 10 тысяч добровольцев из числа парагвайских эмигрантов.

При этом, невзирая на строительство заводов и фабрик, большая часть населения страны – крестьянство – жили в чрезвычайно примитивных условиях, а технология обработки земли была крайне отсталой – землю обрабатывали в основном мотыгами, в лучше случае - деревянными сохами. Сохранилось немало фотографий времён Парагвайской войны, на которых парагвайские солдаты, вооружённые ружьями, одеты в набедренные повязки, а гвардейцы – в форме, но все до одного босые. Это значит, что социализм в парагвайском варианте обеспечивал население примерно так же, как через сто лет – камбоджийских насельников полпотовских коммун.

Парагвайские военнопленные. Фото: 1869 г.

Война Парагвая с Бразилией, Аргентиной и Уругваем («Тройственный союз») рассматривается левыми как классический пример буржуазной агрессии против свободолюбивого социалистического государства.

«В полном соответствии с возникшей чуть позже теорией классовой борьбы Маркса, буржуазия объединилась, чтобы уничтожить материальное воплощение социалистических идей. Бразилия оккупировала уругвайский порт Монтевидео и поставила во главе Уругвая марионетку. Чуть позже был заключен тройственный союз между Аргентиной, Уругваем и Бразилией и вспыхнула война. На начальном этапе мобильная и патриотическая армия Парагвая одержала ряд побед, захватив, в частности, несколько бразильских городов и фортов. Однако ресурсные потенциалы воюющих сторон были несопоставимы, к тому же тройственный союз получил беспроцентные займы лондонских банкирских домов Н. М. Ротшильда и братьев Бэрингс.

Парагвайский солдат. Иллюстрация. Источник: Harpers Weekly: A Journal of Civilization, Vol. XIV, 1870

После ряда кровопролитных сражений, в которых парагвайские солдаты демонстрировали бесстрашие и героизм, армия была разгромлена. Даже дети принимали участие в сражениях, в память об их героизме в современном Парагвае отмечается День ребенка 16 августа. В сражениях, схватках, актах геноцида полегло 90 процентов мужского населения Парагвая. К 1871 г. из более, чем 1,3 миллиона населения осталось около 220 тысяч. Парагвай был полностью разорен и отброшен на обочину мирового развития. Так закончилась история социалистического государства, основанного на идеях иезуитов» (Ю. Скиданов Взлёты и падения Парагвая. Интернет-сайт «Война и мир»).

Спорить с левыми авторами не имеет смысла; укажем только, что войну спровоцировал и начал сам Солана Лопес, и его войска, вторгшиеся в Аргентину и Бразилию, грабили, зверствовали и угоняли в Парагвай женщин и детей. При этом европейская, в первую очередь английская, общественность поначалу сочувствовала «маленькому героическому народу», пока Европы не достигли сведения о зверствах парагвайцев и садизме их вождя. Тогда мнение англичан о парагвайской войне изменилось в пользу Тройственного союза, но в любом случае английские Ротшильды и Бэринги не играли в развязывании войны ни малейшей роли.

О том, как вёл войну Солана Лопес, написано много. «10 июля 1868 г. президент Лопес собрал своих наиболее близких соратников и объявил о раскрытии обширного заговора «против правительства и народа Парагвая», в котором замешан ряд высших чиновников и военных, включая министра финансов Сатурнио Бедойю, государственного канцлера Хосе Бергеса, генералов Висенте Барриоса и Хосе Мария Бругеса, а также – младшего брата самого президента Бениньо Лопеса.

По словам диктатора, заговорщики планировали убить его, передать власть Бениньо и вместе с ним заключить позорный капитулянтский мир. Готовя измену, они вели секретные переговоры с главнокомандующим сил альянса герцогом Кашиасом при посредничестве американского посланника Чарльза Эймса Уошборна.

На переговорах было согласовано, что к моменту убийства Франсиско Солано Лопеса бразильские войска во главе с Кашиасом подойдут к Сан-Фернандо, чтобы принять у нового президента Бениньо Лопеса капитуляцию парагвайской армии. Об этом маршалу, опять же, по его словам, рассказала служанка одного из обвиняемых, подслушавшая их тайную ночную беседу.

Все это выглядело полным бредом, так как Уошборн, безвыездно живший в Асунсьоне под постоянным надзором полиции, просто физически не мог поддерживать связь с Кашиасом, находившимся в 300 километрах от него, да и к тому же – по другую сторону линии фронта. Тем не менее, все слушатели речи Лопеса после некоторого замешательства единодушно высказались за немедленный арест и суровое наказание «изменников».

Никто не выразил и тени сомнения в правдивости навета, хотя все лично знали обвиняемых на протяжении многих лет, а некоторые – буквально с младенчества. Очевидно, ими руководил страх попасть в тот же «черный список», однако, не всех это спасло от расправы. В частности, особое рвение проявил епископ Антонио Паласиос, заявивший, что всех заговорщиков необходимо безжалостно «предать карающему мечу». Бедняга не знал, что очень скоро этот меч опустится и на его голову.

Неизвестно, поверил ли сам Лопес в рассказ служанки или же ему просто был нужен повод для ликвидации тех, в чьей абсолютной преданности он сомневался, а заодно и тех, кто по той или иной причине вызывал у него антипатию. Возможно также, что служанка, которую никто не видел и чье имя осталось тайной, была лишь порождением больной психики диктатора, демонстрировавшего всё более явные симптомы паранойи.

Как бы там ни было, а маховик репрессий пришел в движение. Сперва были взяты под стражу около 20 человек, начиная с тех, чьи имена назвал Лопес. Арестованных зверски пытали, требуя признаний и выдачи «сообщников». Их секли кнутами, подвешивали на дыбе, молотком дробили пальцы. Бедойя умер под пытками, а остальные во всем «признались» и назвали десятки других людей, якобы вовлеченных в заговор. Тех тоже арестовывали и пытали, они называли новые имена, в результате число разоблаченных «заговорщиков» росло в геометрической прогрессии.

Вскоре большой тюремный барак, выстроенный неподалеку от Сан-Фернандо, уже не вмещал обвиняемых и их стали сажать в ямы, вырытые во влажной болотистой почве. На дне этих «колодцев» постоянно стояла вода, а во время ливней она поднималась на высоту более метра.

Главным дознавателем Лопес назначил 35-летнего священника Фиделя Маиса. На этом человеке стоит остановиться поподробнее. В молодости он отличался несвойственной парагвайцам оппозиционностью и вольнодумством, допуская высказывания против тотального господства государства над церковью. Высказывания фиксировались, но падре пока не трогали, возможно, потому, что его отец, тоже священник, был близким другом и духовником тогдашнего диктатора Карлоса Антонио Лопеса.

Когда после смерти Лопеса-старшего власть унаследовал его сын Франсиско, Маис в одной из проповедей публично заявил, что парагвайцы заслуживают свободных демократических выборов, и что среди них мог бы отыскаться кандидат, более достойный поста главы государства.

Этого власть уже не стерпела. Священника арестовали и после короткого разбирательства приговорили к пожизненному тюремному заключению как неисправимого бунтовщика и врага народа. Интересно, что следствие вел тот самый епископ Паласиос, который в июле 1868-го призывал обрушить меч на заговорщиков.

Но, не зря говорят, что тюрьма меняет людей. Просидев пять лет, Маис «перевоспитался» и обратился к Лопесу с покаянным письмом, в котором униженно молил о прощении, превозносил до небес реальные и мнимые заслуги тирана, а также поклялся, что, если будет помилован, то сделает все возможное, чтобы искупить свою ужасную вину перед родиной и ее любимым вождем.

Прочитав письмо, Лопес распорядился доставить к нему священника и со свойственным ему дьявольским цинизмом сказал, что помилует Маиса, если тот сумеет разоблачить всех заговорщиков и любыми способами добьется от них признаний. Получив согласие, маршал тут же назначил священника прокурором, наделив его полномочиями вести дознание и арестовывать тех, кого он сочтет нужным, невзирая на чины и звания.

Разумеется, после этого падре взялся за решение поставленной задачи с неимоверным усердием. На пару с еще одним «прокурором» – личным секретарем Лопеса полковником Сильвестро Авейро он ежедневно, с утра до ночи выбивал признательные показания из арестованных, попутно втягивая в воронку репрессий все новых, и новых людей.

За полтора месяца, пока длилось следствие, через руки этих палачей и их подручных прошло более 500 человек, от министров и генералов до простых солдат. Работали они эффективно: все те, кто не умерли от пыток, признались в подготовке убийства Лопеса и предательских связях с врагом. Примечательно, что в начале каждого признания обязательно указывалось, что оно сделано не под принуждением.

Конечно же, не забыл падре и про епископа, с которым у него были давние счеты. Ему не составило большого труда заставить кого-то из подследственных написать, что Паласиос являлся одним из главных заговорщиков. А через два дня исхлестанный кнутом глава парагвайской церкви уже писал дрожащей рукой «чистосердечное признание».

Никаких судов, даже в самой упрощенной форме, не проводилось. Приговор выносили все те же Маис и Авейро, причем для всех обвиняемых он был один – смерть. Самооговор и раскаяние в мнимых преступлениях не смягчали вердикт, а лишь избавляли от пыток. Лопес лично визировал приговоры и назначал даты приведения их в исполнение. В числе прочих он обрек на казнь и своего родного брата» (Слуга господень, http://en.fwh.mybb.ru/viewtopic.php?id=257&p=2).

Парагвай войну проиграл. Оккупанты, обозлённые жестокостями парагвайских солдат на своих землях, зверствовали: пленных расстреливали и даже продавали в рабство. В боях, от голода и лишений погибло более половины населения страны (коммунисты утверждают, что 85% – это чушь, но и половина – это чудовищно много). Заводы, фабрики и жилища были разрушены, земли заброшены, уцелевшее население, в основном женщины и дети, ютились в убогих лачугах на окраинах столицы. Парагвай превратился в самую нищую и отсталую страну Латинской Америки (исключая Гаити). Социалистический эксперимент в этой стране закончился неслыханной катастрофой.

«Говорящие кресты» и Конфедерация Пампы

Говоря о социалистических течениях в Латинской Америке XIX века нельзя забывать, что в это время в регионе сохранялось значительное количество независимых индейских племён, продолжавших жить привычным укладом, т.е. первобытно-коммунистическим строем, и ожесточённо отстаивавших его.

Первобытные племена, в частности, занимали значительные территории в Мексике. На юге продолжали сопротивляться непокорённые майя, утратившие в результате конфликтов с испанцами большую часть своей древней культуры, но сохранившие её основы.

В 1847 г. среди майя полуострова Юкатан, земли которых захватывали мексиканцы (испаноязычные креолы и метисы) возник религиозный культ «Говорящих крестов». Деревянный крест, сооружённый в одном из индейских селений якобы призвал изгнать «белых» с индейских земель. Новая религия была смесью католицизма с традиционными майяскими верованиями. Её последователи называли себя «крусоб». В 1848 г. восставшие индейцы захватили почти весь Юкатан, за исключением столицы провинции Мериды и порта Кампече. На освобождённой территории последователи говорящих крестов построили столицу, названную ими Чан-Санта-Крус. Такое же название получило созданное майя независимое государство. В 1855 г. новое государство даже было признано Великобританией. В 1884 г. подписано соглашение между вице-губернатором Юкатана и лидером крусоб Кресенсио Поотом было подписано соглашение о признании суверенитета Мексики над Чан-Санта-Крус, однако уже через год индейцы разорвали договор, и война возобновилась. В Мексике она получила название «Войны каст (или рас)».

Не все восставшие майя признали государство говорящие кресты и Чан-Санта-Крус: «республика» Ишканха сохранила верность католицизму и получала оружие от мексиканцев для обороны от «крусоб». С Чан-Санта-Крус воевала и другая «республика» майя – Икаиче. В 1893 г. Великобритания подписывает с Мексикой договор, и граница Британского Гондураса с индейцами была закрыта; майя лишились источника оружия и боеприпасов. В 1901 г. мексиканские войска взяли штурмом Чан-Санта-Крус, но индейцы укрепились в древнем городе Тулум. В 1910 г. в Мексике началась революция и гражданская война, и мексиканцам стало не до майя, которые в 1915 г. вышли из лесов и вновь заняли большую часть Юкатана. После победы революции (1917 г.) новые власти Мексики старались наладить с майя мирные отношения, и в 1935 г. вожди крусоб Майо и Кочуа на самолёте были доставлены в Мехико, где подписали с левым президентом Мексики Ласаро Карденасом договор о мире. Майя сохранили свои земли и начали мирно встраиваться в мексиканское общество.

На севере Мексики свой образ жизни и свою землю не менее мужественно отстаивало небольшое племя яки, в XVII веке перенявшее у испанцев коневодство и прекрасно овладевшее огнестрельным оружием. Они сопротивлялись вплоть до 1929 г., когда правительство Мексики, как и в случае с майя, признало за ними право на их земли и жизненный уклад. В то же время также ставшие коневодами апачи и команчи в результате захвата США Техаса и Новой Мексики (1948 г.) оказались на американской территории и, потерпев поражение в войнах с армией США, были загнаны в резервации (первые – в 1886 г, вторые – в 1875 г.).

Таким образом, первобытно-коммунистические сообщества в Мексике частично сумели сохраниться и даже добиться автономии в современном мексиканском государстве.

По-другому сложилась судьба свободных индейских племён в Аргентине и Чили.

Чилийские арауканы (мапуче) в XV-XVI веках отстояли независимость о империи инков, а в последующие века – от испанских завоевателей. Чилийское государство, ставшее независимым от Испании в 1817 г., первоначально придерживалось заключённых ещё испанцами мирных договоров с арауканами. Чилийцы предпочитали мирное проникновение на индейские земли, постепенно создавая там колонии преимущественно из иммигрантов, в основном немцев.

Представители народа арауканов. Фото: конец XIX в.

В Аргентине сохраняли независимость племена пампы и патагонцы-техуэльче. Они, как и арауканы, приручили лошадей и хорошо освоили огнестрельное оружие, которое покупали как у испанцев, так и у английских и французских контрабандистов.

После изгнания испанцев из Южной Америки многочисленные и хорошо вооружённые чилийские арауканы начали переселяться в пампу – бескрайние равнины Аргентины, на которых свободные индейцы соревновались в храбрости ловкости с «белыми» кочевниками-гаучо. Арауканов было много, и постепенно они заняли пампу, покорив и ассимилировав коренные племена – пуэльче в Пампе и техуэльче в Патагонии. И те, и другие к середине XIX века перешли на арауканский язык (мапуче) и с тех пор считали себя арауканами.

По мере расширения европейской колонизации и появления к Пампе всё новых скотоводческих ранчо индейцы усилили нападения на «белых». Они прежде всего угоняли скот и перегоняли его в Чили, обменивая на оружие, другие товары и спиртные напитки. Чилийцы поощряли эту торговлю, стараясь ослабить Аргентину, у которой они намеревались отнять незаселённую Западную Патагонию.

В 1830 г. из Чили в аргентинскую Пампу перекочевал сильный арауканский вождь Кальфукура – его пригласил диктатор Росас для борьбы с непокорным племенем бореаноа. Кальфукура, получив аргентинское офицерское звание, щедрые подарки и денежное вознаграждение, постепенно объединил племена Пампы, создав индейское протогосударство, условно называвшееся европейцами Конфедерацией Пампы. Его самого за многочисленные победы европейцы называли «Наполеоном пустыни». Для его воинов война стала образом жизни, и «набеговая экономика» – так же значима, как в те же времена для чеченцев и черкесов. Между 1820 и 1870 г. аргентинские индейцы убили или захватили 50.000 человек, угнали 11 миллионов голов крупного рогатого скота, 2 миллиона лошадей и 2 миллиона овец, и украли товаров на сумму 20 миллионов песо. Индийские становища были полны пленными белыми женщинами, которым делали глубокие раны на подошвах ног, чтобы удержать их от побега.

Свободные индейцы современному человеку не показались бы привлекательными и благородными. В действительности образ доверчивого, доброго и благородного дикаря существует только в детских книжках и фильмах: реальные дикари, будь то Патагония, австралийская пустыня или долина Индигирки, совершенно другие – примитивные, жестокие, обычно крайне тупые и ленивые, не знающие ни жалости, ни благородства, рабы своих вождей, рабы своих страстей. Цивилизация для того и создана, чтобы постепенно, век за веком прививать нравственность и освобождать человечество от дикарских привычек. Хуже того, цивилизованные люди, вынужденные постоянно соприкасаться с дикарями, сами черствеют и отчасти дичают.

«С Колорадо прибыли триста человек под командой коменданта Миранды. Многие из этих людей были индейцы (mansos, т. е. мирные) из племени касика Бернансио. Они провели здесь ночь, и невозможно было вообразить ничего более дикого и первобытного, чем вид их лагеря. Одни напились до бесчувствия; другие глотали струящуюся кровь скота, зарезанного на ужин, а потом, пресытившись этим пойлом, извергали его обратно, выпачканные грязью и запекшейся кровью…

Несколько дней спустя я видел, как другой отряд этих разбойничьих солдат выходил в экспедицию против индейского племени с Малых Салин, преданного взятым в плен касиком. Испанец, отдававший распоряжения этой экспедиции, был очень умный человек. Он рассказал мне о последнем деле, в котором принимал участие. Взятые в плен индейцы сообщили сведения о племени, жившем к северу от Колорадо. Туда послали двести солдат; индейцев обнаружили прежде всего по облаку пыли, поднятому их лошадьми: они как раз куда-то переезжали. Местность, гористая и дикая, лежала, должно быть, в глубине страны, потому что были видны Кордильеры. Индейцев – мужчин, женщин и детей – было около 110 человек, и почти все они были захвачены или убиты, потому что солдаты рубят всех без разбора. Теперь на индейцев нагнали такого страха, что они уже не оказывают дружного сопротивления, а каждый спасается сам, не заботясь ни о жене, ни о детях; но, если их догнать, они, как дикие звери, дерутся до последней крайности против врага любой численности. Один умирающий индеец ухватился зубами за палец противника и дал выдавить себе глаз, но пальца не выпустил. Другой, раненный, прикинулся мертвым, держа наготове нож, чтобы нанести еще один смертельный удар. Этот же испанец говорил мне, что, когда он гнался за одним индейцем, тот взмолился о пощаде в то самое мгновение, когда исподтишка отвязывал с пояса боласы, намереваясь раскрутить их над головой и поразить своего преследователя. «Но я уложил его саблей наземь, затем соскочил с лошади и перерезал ножом глотку». Мрачная картина; но куда более ужасен следующий несомненный факт: всех женщин на вид старше двадцати лет испанцы хладнокровно уничтожают! На моё восклицание, что это крайне бесчеловечно, он ответил: «Но что ж делать? Ведь они так плодятся!»

Здесь все твердо убеждены, что это самая справедливая война, потому что она ведётся против варваров. Кто в наше время поверит, что такие зверства могут совершаться в цивилизованной христианской стране?..

Во второй половине столетия к северу от Рио-Негро уже не останется ни одного дикого индейца. Войны слишком кровопролитны, чтобы длиться долго; христиане убивают всех индейцев, а индейцы – всех христиан. Грустно следить за тем, как индейцы уступают место испанским захватчикам. Ширдель говорит, что в 1535 г., когда был основан Буэнос-Айрес, тут были селения, насчитывавшие по две и три тысячи жителей. Даже во времена Фолкнера (1750 г.) индейцы совершали набеги на Лухан, Ареко и Арресифе, теперь же их отогнали за Саладо. Уже не только истреблены целые племена, но и уцелевшие индейцы стали опускаться на низшие ступени варварства: они уже не живут теперь большими селениями, занимаясь наряду с охотой и рыболовством, а кочуют по открытым равнинам, не зная ни дома, ни постоянного занятия» (Дарвин Ч. Путешествие натуралиста вокруг света на корабле «Бигль», интернет-версия).

Буэнос-Айрес после основания в 1536 г. Рисунок. Источник: Wahrhaftige Historien. Einer Wunderbaren Schiffahrt / welche Ulrich Schmiedel von Straubing / von Anno 1534 biß Anno 1554 in Americam oder Neuwewelt / bey Brasilia und Rio della Plata gethan

Наблюдение Дарвина верно: первобытно-коммунистические сообщества, контактируя с цивилизованным миром, если не ассимилируются, а оказывают сопротивление, начинают деградировать, теряя свои природные традиции и не приобретая цивилизованных черт. Их общины становятся всё более примитивными; распространяются пьянство, азартные игры, проституция; военные операции, точнее, грабежи, становятся смыслом их существования, и военные вожди приобретают всё большую власть. Обостряются отношения между самими племенами; начинаются жестокие междоусобные войны, уносящие огромное количество жизней, так как используются огнестрельное и металлическое холодное оружие. Вкупе с болезнями и пьянством войны стремительно уменьшают численность племён, и малочисленность усугубляет культурно-бытовую деградацию. Так происходило не только в аргентинской Пампе, но и в Новой Англии, в районе Великих американских озёр, в североамериканских прериях, в Мексике, на Чукотке и в Новой Зеландии.

В 1860 г. французский адвокат, торговец и авантюрист Орели-Антуан де Тунан, сумел каким-то образом договориться арауканскими вождями и провозгласил на индейских территориях, де-факто не входивших в состав Аргентины или Чили, «независимое» государство под названием «Королевство Араукания и Патагония». Себя он объявил «королём Антуаном I» (интересно, что среди современных чилийских арауканов и сегодня существует настоящий культ де Тунана). Полностью отрицать возможность того, что Тунан действовал по наущению французского императора Наполеона III не стоит: племянник Бонапарта был авантюристом и мог рассчитывать на подчинение юга американского континента.

Орели-Антуан де Тунан. Фото: 1860-е гг.

Как бы то ни было, первым обеспокоилось правительство Чили. Чилийская армия вступила на земли арауканов и арестовала Тунана, который был выслан во Францию. А чилийское наступление продолжилось: в 1869 г. между чилийцами и арауканами начались ожесточённые бои, причём индейцев возглавлял вождь Куилапан – соратник Кальфукуры. Так что несостоявшееся Королевство Араукании и Патагонии, пусть не во главе с французом Тунаном, на короткое время и в какой-то форме стало реальностью.

Чилийские арауканы сопротивлялись долго: их основные силы были разгромлены, а территория Араукании окончательно занята чилийцами только в 1881 г. Партизанская война не прекращалась до 1886 г., а отдельные отряды араукан сопротивлялись во влажных лесах Тихоокеанской (чилийской) Патагонии вплоть до 20-х годов XX века.

Чилийцы, завоевав и аннексировав Арауканию, отобрали у индейцев большую часть земель, свободные общины были покорены, но арауканский народ уцелел и начал долгий и мучительный путь интеграции в чилийское общество. В настоящее время в Чили проживает около 1,5 миллиона араукан, что составляет 10% населения страны.

Судьба аргентинских индейцев была более трагичной. К началу 1870-х гг. Пампа была уже полностью покорена аргентинцами; индейцы, оставшиеся на своих прежних землях, работали на ранчо и эстансиях «белых», ютились на окраинах посёлков, зарабатывая на жизнь мелкими услугами и попрошайничеством, или служили в армии. Непокорённые племена ушли в свободную Патагонию; престарелый Кальфукура продолжал железной рукой управлять индейской Конфедерацией. В 1870 г. он подписал очередной договор с аргентинским правительством, но в июне того же года он и его сын Намункура во главе большой индейской армии атаковали города Трес-Арройс и Баия-Бланка, убив 50 человек, угнав 80000 голов скота и пленив множество женщин. Тем не менее после этого с ним был подписан новый мирный договор. Однако вскоре, после нескольких конфликтов араукан с армейскими отрядами, в которых виновны были, судя по всему, обе стороны, Кальфукура опять вторгся в пределы Аргентины и захватил города Хенераль-Альвеар и Нуэва-де-Хулио, убив 300 человек и угнав огромное количество скота. При отступлении войско Кальфукуры было настигнуто аргентинцами и разбито; часть пленных и захваченный скот у индейцев отбили, а сам Кальфукура бежал в пустыню, где вскоре умер.

Буэнос-Айрес после трагедии в Байя-Бланке принял принципиальное решение: завоевать Патагонию и ликвидировать индейские племена (военная операция, рассчитанная на несколько лет, получила название «Завоевания пустыни»). Военный министр Аргентины генерал Хулио Рока, выступая в 1878 г. в конгрессе, заявил: «Уважающий себя и мужественный народ обязан подавить – и чем раньше, тем лучше, – принуждением или силой горстку дикарей, уничтожающих наше имущество, и предотвратить подобное в дальнейшем путём окончательной оккупации именем закона, прогресса и нашей безопасности богатейших и плодороднейших земель Республики».

Генерал Хулио Рока. Фото: 1900 г.

В конце 1878 г. началось методичное, широкомасштабное наступление аргентинской армии на патагонские территории. Вооружённые новейшими винтовками «Ремингтон» аргентинские войска легко разбивали индейские отряды, которые всё чаще сдавались в плен, почти не оказывая сопротивления. Непримиримые отряды, не желавшие сдаваться, уходили через Анды в Чили, устилая горные тропы телами умерших от голода, ран и болезней.

Территории, контролировавшиеся свободными индейцами, быстро сжимались. На занятых землях аргентинцы строили посты, прокладывали телеграфные линии и натягивали сотни километров колючей проволоки, чтобы воспрепятствовать проникновению индейцев на уже оставленные ими территории. В 1880-х гг. Аргентина потребляла больше колючей проволоки, чем все остальные страны мира, вместе взятые.

В начале 1884 г. сын Кальфукуры Мануэль Намункура с отрядом из 300 воинов капитулировал перед аргентинским правительством, а последняя крупная битва состоялась 18 октября 1884 г. около реки Чубут: победа досталась аргентинцам. Последняя крупная армия из 3000 индейцев под командованием касиков Инасиаля и Фоэля сдалась в декабре того же года. «Завоевание пустыни» закончилось, хотя маленькие группы индейцев скрывались в горных лесах на границе между Аргентиной и Чили и оказывали сопротивление вплоть до 1900 г.

Разгром последнего независимого сообщества индейцев в Западном полушарии – огромная трагедия. Конечно, индейцы не звали европейцев в свои земли, но история свидетельствует о том, что народы расселяются по Земле, тесня и покоряя более слабых. В конечном итоге, раз европейцы поселились в Америке, необходимо было контактировать с индейцами, и, если это происходило без большого кровопролития (как, например, в Канаде), это можно считать большим цивилизационным достижением.

Аргентинский историк Роберто Ферреро считает: «Завоевание пустыни было исторической необходимостью. Попытки мирного привнесения цивилизации, за которое отдали свои жизни многие иезуиты и францисканцы в столетия назад, не удались, потому что они не знали, что индейцы находятся на низком уровне социальной организации. Они находились на уровне охотников-собирателей (в том числе угона скота, в качестве новой формы охоты). Об эту социальную природу племён разбились все усилия, направленные на прививание им более высоких форм социального устройства, которые могли бы быть только продуктом длительной эволюции. Народ [аргентинский – прим. авт.] не мог больше терпеть, уже проиграв Чили Западную Патагонию, и рисковать появлением новых империалистических «опекунов», которые уже начали появляться – таким был Антуан де Тунан, «Король Араукании и Патагонии» (Enrique Barba, «Estudio preliminar», en Estanislao S. Zeballos, La Conquista de 15.000 leguas, Buenos Aires, Hachette, 1958).

Завовевание пустыни (на переднем плане ген. Хулио Аргентино Рока). Худ. Х. Бланес, 1889 г., Национальный исторический музей Аргентины, Буэнос-Айрес

Левые и либеральные авторы называют завоевание Патагонии геноцидом, но, при всей его жестокости, это неверно. Число убитых и умерших от последствий «Завоевания пустыни» индейцев у разных исследователей очень различается, но нет сомнений в том, что Аргентина ставила целью не физическое истребление туземных племён, а их разоружение и насильственную ассимиляцию. Следует отметить, что аргентинская армия, ведшая военные действия в Патагонии, имела большие запасы продовольствия, медикаментов и одеял специально для пленных, и все пленные сразу прививались от болезней. Наибольшее доверие внушают такие цифры: в ходе «Завоевания пустыни» в 1878-84 гг. погибли или умерли от голода и лишений примерно 5-6 тысяч индейцев, и 15-18 тысяч были захвачены в плен и расселены маленькими группами по «белым» городам и посёлкам, причём женщин и мужчин расселяли отдельно друг от друга. При этом племена, воевавшие в ходе кампании на стороне правительства никаким притеснениям не подвергались, а они составляли не меньше половины всего индейского населения Аргентины.

Индейцы атакуют аргентинских солдат. Худ. Й. Ругендас. Источник: Diener, Pablo; Maria de Fátima Costa. Rugendas e o Brasil. São Paulo: Capivara, 2002

После «Завоевания пустыни» аргентинцами и покорения Араукании чилийцами независимые индейские сообщества, жившие в условиях первобытно-коммунистического строя, сохранялись лишь в труднодоступных горах и тропических лесах. Отдельные группы в Мексике, Колумбии, Эквадоре, Перу и Бразилии сохраняют свой образ жизни до наших дней, но они не оказывают никакого влияния на жизнь современного латиноамериканского общества.

«Царство Божие» в Бразилии

Бразилия сильно отличается от испаноязычных стран Латинской Америки: колонизованная португальцами, она восприняла культурно-бытовые особенности, свойственные этому народу. Кроме того, в Бразилию в результате работорговли было ввезено гораздо больше африканцев, чем во все страны Испанской Америки вместе взятые, в результате чего в настоящее время негры и мулаты составляют примерно половину населения этой страны, а в XIX веке, о котором пойдёт речь, они были абсолютным большинством.

Бразилия отделилась от Португалии не в результате долгих и кровопролитных войн, как соседние с ней страны – от Испании, а после верхушечного переворота, учинённого португало-бразильской элитой и лояльными ей воинскими частями. Бразилия стала империей, причём первым императором стал сын отбывшего в Лиссабон португальского короля Педру I из династии Браганса. Огромная страна сохранила территориальную целостность и не распалась на ряд мелких провинций, враждующих друг с другом, как произошло с испанскими вице-королевствами. После провозглашения независимости в Бразилии сохранилось рабство, которое отменялось не одномоментным актом, как в США и большинстве других стран, а постепенно, шаг за шагом.

С 1817 по 1852 г. в Бразилии произошло множество восстаний, большинство которых было обусловлено стремлением отдельных провинций либо стать независимыми, либо получить больше автономии. Сыграли свою роль и культурно-этнические различия: самыми упорными были восстания на юге страны, в провинциях Риу-Гранди-ду-Сул и Санта-Катарина, где преобладало европейское население и рабовладение было развито слабо. Все восстания были подавлены бразильским войсками, но спокойствия в стране не наступило.

Бразильское общество в XIX веке было очень бедным и малограмотным, общественные связи – неустойчивыми. Обедневшие потомки португальских колонистов, негры-вольноотпущенники, которых становилось всё больше (во время парагвайской войны 1864-70 гг. все рабы, пожелавшие вступить в армию, получили свободу, а в 1871 г. был принят «Закон о свободном чреве», согласно которому дети рабынь получали свободу), поверхностно ассимилированные индейцы, метисы, мулаты и кафузо (потомки от связей негров и индейцев) не имели ни земли, ни средств к существованию, ни профессиональных навыков. Они составляли огромную массу сельских пауперов и городского люмпен-пролетариата, живущую в состоянии постоянной фрустрации и озабоченную только лишь проблемой пропитания.

На юге страны белое и метисное население (гаучо) не отличалось образом жизни от аргентинских и уругвайских соплеменников: в первой половине XIX века оно сосредоточилось в эстансиях и на фазендах крупных скотовладельцев. Они представляли собой одновременно и работников, и вооружённую силу, защищавшую владения латифундистов от диких индейцев, беглых негров и многочисленных бандитов, а также по приказу хозяев принимавшую участие в восстаниях и междоусобицах. Эти группы постепенно интегрировались в современное бразильское общество, поскольку на юге страны быстрее всего развивалась экономика. На Северо-Востоке (Нордесте) ситуация была другой: там господствовало плантационное хозяйство, базировавшееся на рабском труде, и самой многочисленной группой населения были негры – рабы и вольноотпущенники, мулаты и кафузо.

В 1870-х гг. в Нордесте началась многолетняя, небывалая до той поры засуха. Плантации начали погибать, и рабы стали не нужны хозяевам. На месте бывших плантаций образовалась заросшая колючками полупустыня (сертан) и сухое мелколесье (каатинга), где можно было заниматься только скотоводством. В этих условиях стремительно возрастало влияние аболиционистов: нравственные обоснования освобождения рабов совпали с экономическими интересами рабовладельцев. В 1888 г. император Педру II подписал т.н. «Золотой закон», упразднивший рабство. 723 тысячи рабов получили свободу. Бывшие рабовладельцы избавились от необходимости их кормить, а деваться освобождённым рабам было некуда: работы нигде не было, и они не умели ничего, кроме осуществления самых простых сельскохозяйственных операций. Бывшие хозяева стали нанимать их в качестве работников – часто за еду, но такого количества слуг, пахарей и пастухов им просто было не нужно (засуха сильно уменьшила площади используемых земель).

Педру II. Фото: 1870 г.

Толпы голодных людей потянулись в сертаны. Там уже жило редкое население – сертанежу, похожее образом жизни на гаучо, но с большей примесью негритянской крови. Охота и рыбная ловля не могли прокормить резко выросшее население сертанов, и люди кое-как спасались примитивным огородничеством и выпасом скота. Но его надо было либо купить (на что средств не было), либо угнать.

И жители сертанов начали создавать банды, называвшиеся на местном диалекте португальского языка «кангасо», а члены банд – «кангасейро». Этот уничижительный термин означал человека, не сумевшего приспособиться к жизни на побережье океана (там были расположены все бразильские города и вообще вся цивилизованная жизнь), и ушедшего в сертаны. Впрочем, появились кангасейро ещё до Великой засухи и отмены рабства: впервые этот термин был применён к степным разбойникам в 1834 г. Но в 1880-90-х гг. кангасы превратились в многочисленные, до нескольких сотен участников, отряды, наводившие ужас на всех подряд – угнетателей-помещиков, представителей власти и более-менее благополучных крестьян (такие тоже были).

Сертан в национальном парке Grande Sertão Veredas, Бразилия

Для охраны своих владений землевладельцы нанимали всё более многочисленные отряды – они назывались капангами, а бойцы таких отрядов – «жагунсо». Сертаны стали полем бесконечной битвы между отрядами мулатов и метисов, одетых в кожаные одежды (в сертане и каатинге любая ткань сразу рвалась об колючки), вооружённых винтовками, дробовиками и ножами – кангасейро и жагунсо. При этом вооружённые отряды могли сегодня быть жагунсо, а завтра уходить в кангасейро и грабить того, что вчера платил им деньги. И наоборот, кангасейро нанимались к землевладельцу – чтобы потом опять уйти от него и заняться вольным грабежом. Подобная ситуация в то время была во всей Латинской Америке, но в Северо-Восточной Бразилии сельский бандитизм принял колоссальные размеры.

В течение половины столетия кангасейро были неотъемлемой и очень важной силой бразильского общества в Нордесте: они грабили богатых (разумеется, за исключением тех, кто им платил или нанимал), раздавали награбленное бедным, восстанавливали справедливость – так, как они её понимали. Кангасейро пользовались поддержкой значительной части населения: им помогали, укрывали от армейских отрядов и полиции, о них сочиняли легенды, слагали баллады, пели песни. Социальная составляющая движения кангасейро очевидна: в конце XIX века они не признавали республику и поклонялись легендарному португальскому королю Себастьяну, якобы покровительствовавшему несчастным беднякам; были фанатичными католиками, хотя их католицизм был крайне примитивен и не мешал совершать всевозможные зверства, пытать свои жертвы и насиловать женщин (у кангасейро был обычай – клеймить ставших их жертвами женщин, как скотину).

Король Португалии Себастьян I. Худ. А. Коэльо, 1575 г., Музей истории искусств, Вена, Австрия

Армия, полиция и отряды землевладельцев могли раздавить кангасейро, но они этого не делали: бандиты были им нужны для борьбы с соседями, для решения политических споров с оппонентами, для запугивания конкурентов и населения.

В бразильском штате Сеара есть местночтимый святой – падре Сисеро Ромао Батиста. Он приобрёл колоссальную популярность среди бедняков, при этом являясь идеологом социального консерватизма: его идеалом была архаическая диктатура «полковников»-латифундистов, у которых в руках была сосредоточена вся власть в Нордесте. Когда в 1913 г. президент Гермес да Фонсека решил отстранить от власти олигархию в Сеаре, падре Сисеро, будучи мэром города Жуазейру, поднял восстание. После четырёх месяцев боёв правительственные войска оказались на грани поражения, и федеральная власть была вынуждена пойти на компромисс: Сеара и Нордесте в целом остались под контролем местных олигархических группировок.

Падре Сисеро. Фото: 1920-е гг.

Падре Сисеро был очень популярен и среди кангасейро. Этот «серый кардинал» Сеары, в частности, много сделал для того, чтобы не допустить присоединения кангасов к революционному движению тенентистов: в 1925 г. в Нордесте появилась повстанческая «колонна Престеса». Падре Сисеро лично встретился с руководителем самого крупного кангаса – знаменитым бандитом Лампианом (Виржилино Феррейра да Силва), которого повстанцы пытались привлечь на свою сторону. Падре сумел отговорить бандита от этого шага, вручив ему от лица властей офицерские документы и справку об амнистии. Не получив поддержки со стороны кангасейро, повстанцы ушли из Нордесте и вскоре были вытеснены из Бразилии за границу – в Парагвай.

1926-30 гг. были годами максимальной активности кангасов: они захватывали не только фазенды и сёла, но и небольшие города. И культ падре Сисеро расцветал по всему Нордесте. Умер падре в 1934 г., окружённый признательностью олигархов и поклонением бедняков, но движение кангасейро в то время уже затухало: власть либералов, установившаяся в 1930 г. в результате восстания, начала активную борьбу с бандитами. Коммунистическое восстание 1935 г. затронуло и Нордесте: военные гарнизоны взбунтовались под руководством офицеров – членов компартии в Ресифе и Натале. Восстание было подавлено, но на ситуацию в беднейшем регионе Бразилии власти стали обращать больше внимания. Лампиан попал в засаду и погиб в 1938 г., а в 1940-м в штате Байя был убит полицией последний кангасейро.

Но ещё раньше движение кангасейро стало главной движущей силой мощного восстания – «Войны Канудус», произошедшей в 1896-1897 гг. между властями Бразилии и примерно 30 тысячами поселенцев, основавших в северо-восточной части штата Байя город-коммуну Канудус. Туда, к руинам брошенной фазенды под этим названием, со всего Нордесте стекались обездоленные – бывшие рабы, не нашедшие работы, и многочисленные кангасейро. Они пошли на зов некоего Антониу Консельейру («Утешителя»), проповедовавшего скорый Конец Света и установление Царства Божьего на Земле. Поселенцы не признавали властей Бразилии, не платили налогов, не использовали денег и совместно владели землёй и постройками. Это было самое настоящее, идеальное коммунистическое государство. Однако поселенцы грабили помещиков и торговцев, чем спровоцировали власти штата на посылку против них карательных экспедиций. Повстанцы разбили несколько крупных полицейских и военных отрядов, чем вызвали панику не только в Байе, но и в столице: начали распространяться слухи, что за повстанцами Канудуса стоят монархисты-заговорщики, анархисты и даже английские капиталисты, желающие покорить Бразилию.

Выжившие после войны Канудус. Фото: 1897 г.

Против Канудуса бросили 8-тысячную федеральную армию с артиллерией, которая встретила небывало ожесточённое сопротивление: повстанцы в плен не сдавались и сами пленных не брали, убивая их с невероятной жестокостью. Страдая от нехватки боеприпасов и медикаментов, умирая от голода и жажды, восставшие фанатики слепо верили, что они сражаются с силами самого Дьявола и умирают во имя Господа. Среди непрерывной стрельбы, пожаров и артиллерийской канонады, скрываясь в руинах, заваленных трупами, они день и ночь распевали псалмы. Восставших начала косить ещё и дизентерия, от которой скончался «Утешитель». Конец Канудуса был ужасен: из примерно 30 тысяч его обитателей, после полугода тяжёлых боёв, в плен попали всего около 200 человек – в основном крайне измученные женщины и дети. Остальные погибли в боях или умерли от голода и болезней. Правительственные войска потеряли более 4 тысяч человек убитыми, Канудус был стёрт с лица земли. Власти Бразилии не разрешили строить новое поселение на его месте и даже упоминать о восстании в печати в течение пяти лет.

Мессианские движения возникали не только в нищем Нордесте, но и на территориях более благополучного юга Бразилии. В 1902 г. в области Контестаду (от португальского contestar - спорить), оспариваемой штатами Парана и Санта-Катарина, началось партизанское движение крестьян, которых сгоняли с земли строители железной дороги. Кроме того, богатые земли Южной Бразилии в то время быстро заселялись немецкими, итальянскими, польскими, французскими, ливанскими, хорватскими и украинскими колонистами. Местные крестьяне, как правило, документов на владение землёй не имели, и их земли продавали колонистам как государственные. Начались столкновения между иммигрантами и местными жителями. На строительство железной дороги местных крестьян не брали в силу отсутствия необходимой квалификации, предпочитая иммигрантов. В Контестаду скопилось большое количество обезземеленных крестьян, которым грозила голодная смерть.

В 1895 г. в этом районе начал проповедовать монах Жуан Мария, объявлявший крестьянам, что после смерти он вернётся на землю и тогда исчезнут чума, голод и войны. В 1900 г. Жуан Мария умер, но в Контестаду появился монах Жозе Мария, называвший себя братом Жуана Марии. В отличие от умершего «брата», проповедовавшего ненасилие, он призвал крестьян к вооружённому восстанию.

В 1912 г. партизанская война переросла в полномасштабное восстание: повстанцы соорудили укреплённый лагерь Такуапусу и, обороняя его, разгромили крупную карательную экспедицию. Лидер восстания Жозе Мария погиб в бою, но его последователи отказались верить в смерть вождя и продолжили сопротивление, превратившееся в настоящую локальную гражданскую войну. Восставшие организовали «Армию Святого Жозе Марии», а одного из своих вождей провозгласили «императором Южно-бразильской монархии». Несколько карательных экспедиций было повстанцами разбито, несмотря на применение войсками артиллерии и пулемётов. В 1915 г. против Контестаду была брошена 6-тысячная армия с самым современным вооружением и средствами связи; впервые в истории Латинской Америки армия использовала авиацию. После нескольких месяцев жестоких боёв Такуапусу пал. 15 мая 1915 года войска захватили укреплённый лагерь повстанцев «Санта-Мария». К августу 1916 г. сопротивление восставших было окончательно сломлено. Последние отряды, оказывавшие сопротивление под руководством монаха Жезуса ди Назари, были уничтожены в 1917 г. Общее количество жертв «Войны Контесаду» превысило 20 тысяч.

Итоги

Первобытный коммунизм, бывший основой существования индейских племён до прихода европейцев, в трансформированном виде сохранился и после испанского и португальского завоевания. Во-первых, до самого конца колониального периода крупные индейские сообщества сохраняли независимость и традиционный для них общественный уклад, а во-вторых испанские колонизаторы сознательно сохраняли базу первобытного коммунизма – индейские общины – из-за удобства полицейского и фискального контроля над индейским населением.

Помимо индейских вариантов первобытного коммунизма, подобный общественный уклад был свойственен беглым рабам-неграм, создавшим крупные сообщества в некоторых районах региона, прежде всего на Гаити и в Бразилии.

Крупные общности создали также этнически смешанные группы – гаучо, льянеро, сертанежу и др., не имевшие возможности войти в европеизированное общество колониального периода и вынужденные сформировать примитивно-коммунистические сообщества.

Колоссальные жертвы и разорение в результате Войны за независимость Латинской Америки (1810-24 гг.), обнищание населения привели к примитивизации общественного устройства региона, падению уровня социально-экономического развития и общей культурной деградации. Это привело к тому, что примитивно-коммунистический уклад и близкие к нему формы общежития только укрепились, так как позволяли выжить громадным массам населения, существовавшим на грани голода.

С середины XIX века в Латинскую Америку начинают проникать европейские социалистические идеи различного толка – вначале сенсимонизм и фурьеризм, затем – марксизм, прудонизм, бланкизм и лассальянство. Тем не менее и в начале ХХ века адепты этих течений исчислялись в лучшем случае сотнями и не играли никакой роли в общественно-политической жизни Латинской Америки.

Их время наступило после 1917 г. – после Мексиканской революции и событий того же года в России, которые называют Октябрьской революцией.

Автор: Трифонов Е. [email protected]

Обсудить статью на форуме