Не надо льстить модели
Для мастеров фотопортрета творческая проблема соответствия внешнего облика внутренней правде образа никогда не теряла своей актуальности. Большое внимание ей уделяли и русские фотохудожники.
«Фотография — дитя природы: она режет правду без пощады и жалости. Можно себе представить человека, который в обществе сказал бы кому-нибудь: господи, какая у вас неприятная, безобразная физиономия! Справедливо, нет ли,— но это принимается за оскорбление. Фотография находится точно в таком положении: чем лучше снимок с технической стороны, тем ожесточеннее критика, и полная удача считается личным оскорблением. Внешность есть самая чувствительная струна мелкого самолюбия и смешного самомнения или самокрасования, главный повод беспрерывных сцен, неприятных объяснений и часто непримиримой вражды к фотографии вообще или к тому или другому фотографу. Бедная фотография походит на Маргариту в «Фаусте». Добрый гений во имя науки и искусства требует в одно ухо истинной верности, правды, и правды во что бы то ни стало, тогда как в другое, публика — Мефистофель — сулит ей золотые горы с условием лгать, льстить без меры, без совести, безжалостно жертвуя прекрасной будущностью фотографии и сознательно подпиливая пьедестал, на который поставили ее общие надежды и ожидания»».
Эти слова принадлежат зачинателю русской портретной фотографии С. Л. Левицкому, выступившему в 1880 году в журнале «Фотограф» против «лицеприятного» фотографирования. А через четыре года со страниц того же журнала другой известный тогда мастер С. Юрковский провозглашал:
«От портрета требуется, чтобы он был сделан с таким поворотом головы, при котором модель кажется эффектнее; чтобы все разящее в лице стушевывалось поворотом лица, освещением или ретушью. Кому не знакомы желанные: удачный поворот, эффектное освещение и безукоризненная ретушь и кто побрезгует ими в портрете, хотя бы от этого до известной степени страдало сходство?..»
Таковы полярные позиции. И такова давность эстетического спора об отношении к объекту. Буржуазный художественный фотопортрет был салонно-мнтимным изображением. Фотограф в угоду заказчику все усилия направлял на «стушевывание» всего «разящего в лице». Ни о какой портретной характеристике, конечно, и не помышлялось.
Л. Бергольцев. Генка (1959)
Вопрос о том, нужно ли льстить модели, как видим, не новый и не праздный. Им в свое время занимался даже Гегель, который пришел к выводу, что портрет «не только может, но и должен льстить» (Hegel, Asthetic, Berlin, 1955. S.787). Его идеалистическую концепцию наголову разбили Маркс и Энгельс. Их известное высказывание теперь стало программным для искусства социалистического реализма.
«Было бы весьма желательно,— писали они,— чтобы люди, стоявшие во главе партии движения,— будь то перед революцией, в тайных обществах или в печати, будь то в период революции, в качестве официальных лиц,— были, наконец, изображены суровыми рембрандтовскими красками во всей своей жизненной правде. Во всех существующих описаниях эти лица никогда не изображаются в их реальном, а лишь в официальном виде, с котурнами на ногах и с ореолом вокруг головы. В этих восторженно преображенных рафаэлевских портретах пропадает вся правдивость изображения» (К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. 7, М., Госполитиздат, 1956, стр. 380).
Жизненной правды, выраженной с рембрандтовской силой мастерства,— вот чего требовали великие мыслители от художественного портрета. Замечание касалось главным образом изображения общественных деятелей, чей земной физический облик искажался лестью и ложными представлениями о красоте.
Портрет официального лица, да и всякого человека вообще, должен отвечать всем требованиям реалистического искусства и не ограничиваться сохранением одной внешней похожести.
По этому поводу уместно воспользоваться также примером, приводимым Дидро:
Одного молодого человека спрашивала его семья, как он хотел бы, чтобы был написан портрет его отца. Отец его был кузнецом.
— Наденьте на него его рабочий костюм,— сказал он,— его рабочий колпак, его передник; я хочу его видеть стоящим у станка с каким-либо ножом или другой работой в руках; пусть он правит или точит, и особенно — не забудьте надеть ему на его нос очки.
Этому предложению не последовали. Молодому человеку был прислан красивый портрет его отца в рост, где он был изображен в красивом парике, в нарядной одежде, в нарядных чулках, с красивой табакеркой в руке. Молодой человек, имевший хороший вкус и правдивый характер, сказал своей семье, благодаря ее за подарок:
— Вы ничего стоящего не сделали — ни вы, ни художник; я у вас просил моего ежедневного отца, а вы мне прислали отца праздничного.
О. Бурбовский. Позади целый век
По той же причине Латур (известный французский художник. — Л. В.-Л), такой правдивый и такой превосходный вообще, сделал из портрета Руссо только красивую вещь вместо того шедевра, который он мог бы сделать. Я ищу в нем цензора литературы, Катона и Брута нашего времени. Я ожидал, что увижу Эпиктета в небрежной одежде и в растрепанном парике, устрашающего своим суровым видом литераторов, великих мира сего и людей света. Но я вижу на нем только автора «Деревенского колдуна», хорошо одетого, хорошо причесанного, хорошо напудренного, смешно сидящего на соломенном стуле» (Д. Дидро. Об искусстве, т.1. стр. 72).
...Надо любить людей и уметь их понимать. Но не надо заставлять их выглядеть намеренно праздничными и преисполненными показного благообразия. Всякая красота, переходящая в навязчивую красивость, так же нетерпима, как и крайнее огрубление, граничащее с уродством.
К сожалению, в практике наших фотоателье еще не изжита методология старой фотографической школы, низводившая портретируемого до роли покорного статиста. Не удивительно поэтому, что демонстрируемая в витринах продукция несет следы нивелировки живого облика.
Реалистическому фотопортрету чужда выспренняя, помпезная трактовка образа, проявляемая то в необычной подсветке, то в утрировке объемной формы. Чуждо ему и протокольное нагромождение случайных примет, выдаваемых угодливыми ликописцами за достоверность. Мелочное жизнеподобие еще не реализм.
Перед фотопортретистом — живой человек со своими повседневными радостями, печалями, заботами, устремлениями. Пытаясь отобразить его облик, художник-реалист стремится отыскать в нем какие-то индивидуальные признаки характера.
Противоположной установки некогда придерживались формалисты от фотографии. Их совершенно не интересовал внутренний мир человека. Превознося типаж и фотогеничность, они сводили портретную характеристику к выявлению (притом утрированному) одних физических данных. Часто спрашивают: «Следует ли фотографировать человека выдающегося ума, но совершенно нефотогеничного и к тому же обделенного красотой?»
Нелепость вопроса очевидна. Задающие его смешивают понятия красоты и красивости. Даже самое «некрасивое» лицо (некрасивое в житейском смысле) может служить для создания глубокого и возвышенного образа, если художник сумеет подметить и передать внутреннюю, духовную красоту человека. В этом смысле понятно, что имел в виду английский живописец В. Хогарт, говоря: «Как скоро надоедает невыразительное лицо, даже если оно красиво».
Каждая эпоха создавала свое понимание красоты. Само понятие красоты исторично. Наши представления о прекрасном формируются не только собственным вкусом, но и временем, в котором живем. «Если бы красота в действительности была неподвижна и неизменна, «бессмертна», как того требуют эстетики, она бы надоела, опротивела бы нам»,— писал H. Г. Чернышевский.
Многие эстетические каноны прошлого мы принимаем теперь с поправкой на этнический и национальный тип людей. Кроме красоты внешней мы различаем и внутреннюю красоту личности. Она может выражаться и в чувстве собственного достоинства, и в манере поведения, и в жестикуляции и в мимике. Н. Г. Чернышевский видел красоту человека «в жизни ума и сердца». Он писал, что эта жизнь «отпечатывается в выражении лица, всего яснее в глазах... и часто бывает, что человек кажется нам прекрасен только потому, что у него прекрасные, выразительные глаза» (Н. Г. Чернышевский, Сочинения. Т. II. Гослитиздат. 1949, стр. 11).
Мы иногда говорим: «Лицо красивое, но холодное, не одухотворенное мыслью, отталкивает». Или наоборот: «У человека привлекательного, располагающего к себе, даже физический недостаток подчас кажется милой и даже красивой отличительной чертой, присущей именно ему».
Несколько лет назад горячие споры вызывал фотопортрет Л. Бергольцева «Генка». Сам мальчишка в общепринятом смысле «некрасив». Однако в образе, созданном автором, есть то главное, чему не научиться по руководствам,— красота жизненной правды. Именно это и сделало репортажный снимок художественным произведением. Что нас привлекает в нем? Конечно, не столько сами физические черты, сколько их гармоническое соответствие содержанию образа.
«Знаете, что значит симпатичное лицо? — спрашивал художник Суриков и отвечал: — Это то, где черты сгармонированы. Пусть нос курносый, пусть скулы, а все сгармонировано. Это вот и есть то, что греки дали, — сущность красоты» (Н. Дмитриева. О прекрасном, М., «Искусство». 1960, стр. 88).
Вспомним «Джоконду». Ведь ее лицо, в сущности говоря, не отличается безоговорочной привлекательностью, а между тем оно потрясает нас. Значит, красота и недостатки наружности могут уживаться? Да, мы готовы не замечать физических изъянов, чувствуя богатство духовного мира личности.
Правдивое и прекрасное должно совпадать. Красота, часто неуловимая сразу, живет в людях, порой не ярких внешне, но несущих в себе высокие душевные качества. Вот почему и от портрета мы требуем прежде всего жизненной правды образа. Это требование хорошо объяснил в одном из своих выступлений М. И. Калинин:
«Когда вы правдиво «пишете жизнь», надо выявлять не только те черты, которые каждому бросаются в глаза, но и те черты, которые обыкновенному глазу трудно заметить. Предположим, что ваш персонаж корявый. Рисуйте, что он — корявый. Но оттеняйте и внутренние черты, которые не столь заметны, но которые типичны для наших людей. Например, любовь к Родине. Она сказывается у различных людей в самых различных формах. Надо у каждого человека найти и показать эту любовь, выразив ее не умозрительно, а конкретно» (М. И. Калинин. Выступление на собрании работников искусств г. Москвы 9 января 1939 г. — «Правда». 1939. 12 января).
Думается, что советские мастера фотопортрета понимают свои творческие задачи именно так. Они создадут образ своего современника во всей глубине и яркости его характера, во всем гармоническом соответствии внутреннего и внешнего...
Фотограф выбрал производственную тему, облюбовал сюжет и взялся за съемку. Как же лучше сфотографировать человека? Готовых рецептов, разумеется, нет. Известно только, что не нужно пассивно следовать за натурой. Сделать реалистический снимок — отнюдь не зарегистрировать все несущественное и случайное. Даже при репортажной съемке, не всегда фиксирующей типичное явление, момент отбора зрительного материала играет существенную роль. Но в чем заключается отбор в случае, когда люди заняты полевыми работами? Быть может, попросить их если не позировать, то хоть привести себя в порядок?
«Ни в коем случае нельзя «прихорашивать» рабочего человека», — справедливо предупреждает фотокорреспондент Г. Львовский. Иногда маленькая небрежность — расстегнутый воротник рубашки, сдвинутая на затылок кепка или другая деталь — не только не испортит снимок, а, наоборот, придаст ему большую выразительность, большую динамичность» (Т. Львовский, Съемка полевых работ. — «Советское фото», 1959, № 5).
Другое дело — ошибка, в которую впадают иные профессионалы: показательная демонстрация привлекательных внешних данных.
Фотография ничего не вымышляет. Фотохудожник ищет красоту в живых людях. Однако некоторые мастера старой школы, прошедшие выучку в бытовых съемочных павильонах, возражают: не все правдивое и характерное передается снимком красиво. Ограничивая понятие красивого, они не могут допустить изображения, например, веснушчатого человека («Генка»). На их эстетических взглядах сказалось воздействие рутинного академизма.
«Фотография — великий обманщик»; этот ходячий афоризм подразумевал способность угодливых ремесленников скрывать физические недостатки своей клиентуры.
В одном из дореволюционных руководств по портретной съемке дается такое наставление: «Не следует стесняться откровенно сообщать фотографу о тех маленьких недостатках на своем лице и в своей фигуре, которые желательно скрыть. Фотограф в этом случае, как адвокат или врач, обязан сохранить тайну, которую ему доверили»*.
Установка на сокрытие «маленьких недостатков» обязывала фотографа прибегать к условным приемам съемки.
В другом старом фотоучебнике говорится: «При больших и некрасивых ушах нужно избегать фотографировать в профиль. Конечно, и в этом случае можно замаскировать ухо, например, опустив на него волосы».
«Когда дамы снимаются в декольтированных платьях,— изрекает уже цитированный Фреландт,— то часто шея и плечи на снимках не вполне удовлетворяют тем требованиям закругленности и полноты, которые считаются необходимыми условиями красоты; тем не менее смущаться этим нечего, фотограф имеет в руках своих средство прикрыть недостатки природы».
Сторонник подобной маскировки, ориентируясь на жаждущих сняться «красиво», по существу, призывает фотографов обезличивать индивидуальные приметы. И, если неуклонно последовать преподанному совету, посетители съемочных павильонов рискуют обратиться, говоря словами Маяковского, в «одних Гамлетов, одних героев драм и опер» (стихотворение «Фабриканты оптимистов»). Поэт, постоянно выступавший против всякого опошления в искусстве, беспощадно высмеивал фотопарфюмеров, подменявших естественный облик земного человека обезжизненной куклой. Особенно ополчался Маяковский против ретуши — этого бича ремесленной фотографии. В том же стихотворении он писал:
...Приходит дама.
пантера истая,—
Такая она от угрей пятнистая.
На снимке
нету ж —
Слизала ретушь
Стремление приукрасить и польстить заказчику, ведущее к потаканию отсталым вкусам, конечно, нетерпимо. Но, к сожалению, оно еще не изжито и в современной практике бытовой фотографии.
А что говорить о капиталистических странах? Клиент пожелавший сфотографироваться, может прочесть в витрине одного английского ателье:
У нас вы получите фотографию:
Как вы в действительности выглядите — цена 1 фунт.
Как вы думаете, что вы выглядите — цена 2 фунта.
Как вы хотели бы выглядеть — цена 3 фунта.