Проклятый дом
1
Дом этот — проклятый, нечистое место. В нем черти водятся... Ну, как водятся? Не распложаются же, как цыплята из-под курицы, а беснуются. Соберутся, один на гармонике жарит, другой — в тулумбас... бум... бум... Прочие-то хвосты задерут и пошли отхватывать... Народ так сказывает, а верно ли — не знаю. Будто с двенадцати часов ночи начинается. И такого трепака разделывают! Уж они на это мастера... На хорошее-то их не толкнешь, а вот плясать да матерно ругаться — это самое разлюбезное ихнее дело. Очень на то горазды...
И будто в этом доме мать с сыном в блуде жила. Сын взял да и зарезал мать, а после того сам удавился. И вот с этого времени черти и облюбовали этот дом. Пошло по ночам беспокойство. Люди и не хотят в нем жить. Толкуют вот так в народе. А может, это и не так. Какой наш народ? Как примется плести... Особенно бабы, сороки эти. Они тебе настрекочут, только слушай. И откуда что берется! Сорочья порода. Только бы языки чесать...
Ну и не живет никто в этом дому. Да и какая неволя? Деньги заплати, да и не спи по ночам, чертовскую музыку слушай. Да сгори он! Черти балы устраивают, а я деньги плати? Дураков нет, это оставьте. Ну, да ведь и то сказать: только разговор такой идет, а правда ли, нет ли — кто знает?!
Записано мною в Москве от ломового извозчика, старика Кадушкина. Настоящая фамилия его — Ларин, а прозвище Кадушкин он получил за то, что в конце восьмидесятых годов занимался доставкой воды в Дорогомилове, где в то время водопровода не было, причем воду он возил не в бочке, а в огромной кадке, укрепленной на дрогах. Человек он был (умер в 1924 г., 79 лет) во многом оригинальный и интересный рассказчик. За чаем в харчевне он просиживал, когда не было работы, часа три и, угрюмо насупив густые брови, выдувал пять-шесть чайников чаю, т. е. 30—35 стаканов, и уже после такой порции принимался за щи. После щей, выпив объемистую кружку холодной воды, отправлялся на биржу.
Он много нюхал табаку, в который подмешивал для крепости золу. Нос у него был короткий, но очень толстый, и он, собираясь нюхать, стучал по нему двумя пальцами, приговаривал:
— Ну-ка, Господи благослови... понюхать табачку на доброе здоровьеце!
Набив табачком обе ноздри, он принимался громко кряхтеть, а потом чихать. Чихал он оглушительно и долго, задрав голову кверху и держа в руке красный грязный платок.
Это и кряхтенье, и чиханье выводило из себя жену харчевника, женщину очень нервную и раздражительную. Она принималась выталкивать Кадушкина из харчевни, а тот, упираясь, продолжал чихать по-прежнему. И не раз он доводил ее до слез, до истерики. Она ненавидела его всей душой, один вид его приводил ее в содрогание. Получив известие о его смерти, она вздохнула с облегчением и, перекрестясь, произнесла с чувством глубокой благодарности:
— Слава Тебе, Господи, слава Тебе! — и потом говорила каждому из постоянных посетителей харчевни: — Слыхали хорошую новость? Кадушкин подох! Убрался-таки наконец. Да уж и пора: черти давно в аду с фонарями искали его. Окачурился, старый мерин.
Рассказывали, что за несколько дней до смерти Кадушкин пожелал исповедаться и во время исповеди сделал выговор священнику за то, что тот исповедовал его «не по правилам».
— Нетто это исповедь? — говорил он с пренебрежением. — Ты должен сперва изругать меня самыми подлыми, самыми паскудными словами, а потом уже спрашивать о грехах. Тебе деньги платят, а не щепки.
Нюхать табак он перестал только за три часа до смерти.
— Не могу, — проговорил он, выпуская из коснею щей руки тавлинку. — Видно, Кадушкину каюк... нанюхался...
2
Ты об этом доме меня спроси, я тебе все расскажу и разъясню, как и с чего это дело началось и чем кончилось.
А это, будто в нем черти пляшут, балы устраивают — ты этому не верь, это только белой кобылы сон и больше ничего. Все это пустое. А что действительно в доме ночью и стуковень, и громовень идет — так это верно.
Ты вот слушай, я тебе всю историю расскажу, кто этот дом построил, кто жил в нем и как на него нашло проклятье. Все это не зря, а дело серьезное.
Построен он давно, сто лет с лишком будет. Это сейчас же после того, как Наполеон из Москвы ушел. А строил князь Оболенский. Тогда вся Москва обгорелая была. Нарошно поджигали, чтобы французов выкурить. Всю Москву огню предали. Ну, и допекли Наполеона, он и убежал.
Так вот князь Оболенский и построил на Арбате дом. И раньше его же дом был на этом месте, да он сжег его. Ну, а жил он в новом доме или не жил — не знаю. Одно знаю, что князь Хилков снимал в аренду этот дом, квартировал в нем, и в нем же свою кончину нашел. А князь этот был не простой, ученый человек. Раньше он за границей жил и учился. Все экзамены хорошо сдал, да мало ему этого было. У него, видишь ли, такая зацепка была в голове: хотел вторым Брюсом сделаться. Вот, видишь, какой он рейс взял. Вот какой полет захотел сделать человек!
И была у него старинная книга — Брюсово сочинение. Большие деньги он отдал за него, тысячу или полторы. Ну, понятно, человек хотел наукой навеки прославиться, вот и не пожалел на книги деньги. А все же напрасно он так возмечтал — не сделался бы вторым Брюсом. Может, чем другим и прославился бы, только до Брюса не дошел бы. Это оставьте ваше попечение. И раньше многие добивались попасть в Брюсы, и теперь сколько профессоров и докторов добиваются, да не выходит ихняя затея. Вот и Хилков тоже возмечтал и принялся по Брюсовой книге учиться.
А жил скромно: пиров, балов не задавал и в карты не играл, не позволял себе этой мошеннической операции, ведь тут только шулерам да жуликам везет, а честный человек всегда в проигрыше. Самое мошенническое занятие, и тот, кто его выдумал, обязательно был аферист на все руки, жулябия первого сорта.
Ну, а Хилков держал себя в стороне от этих картежников, да и голова у него была не тем забита. Жил потихонечку и прислуги немного держал: лакея да повара. А вот эта прислуга и погубила его. Повар-то, правда, не при чем — лакей постарался, он отправил князя на тот свет горшки обжигать.
И подлая же тварь был этот лакей! Забрал он в свою дурацкую башку такую вещь: волшебником захотел сделаться. Ну скажи, пожалуйста, ему ли об этом помышлять? Лакейское ли дело заниматься волшебством? Ведь при месте был человек, и жрал вволю, и жалование хорошее шло, и всегда одет чисто, обут, и работа легкая. Какого еще чорта не хватало?!
Так мало этого — захотел еще в волшебники попасть! Разумеется от сытого житья: закопался у подлеца жир. Понятно, от барина перешло к нему это. Может, барин когда и показывал ему эту книгу Брюсову, может, хвастал, что вот, мол, через эту книгу того-то и того-то можно добиться.
Вот лакей и замыслил украсть у князя книгу. Думал — раскроет ее и сразу волшебством просветится. Хорошо заприметил, какая из себя есть эта книга, и как раз князь пошел на прогулку, он ее и попер. Ну, царапнул он ее великолепно, а не знает, что с ней делать. Раскрыл — и глаза вылупил, ничего не понимает, ни одного слова. Видит — не про него писана эта грамота. Бился-бился, ничего не выходит.
А тут, как на грех, барин скоро с прогулки вернулся. Что тут делать? Испугался, закрутился, заметался, как бес от ладана, и не знает, как с книгой быть. Метался-метался, помчался на кухню да и сунул книгу под плиту. А повар свое дело делает, ему невдомек.
И вот слышит лакей — подает барин звонки, зовет его. Ну, летит. А князь сам не свой: хватился книги, а книги нету.
— Где, спрашивает, книга? Ну, что сказать на это лакею?
— Не могу, говорит, знать, ваше сиятельство. Может, куда завалилась?
— Поищи, — говорит князь.
Вот лакей и принялся искать. Сюда заглянул, туда заглянул — нет нигде. Дурака такого валяет, морочит князя. Тут и князь стал помогать ему. Вдвоем принялись они передвигать столы, диваны, шкафы — на весь дом возню подняли. Ну, понятно, не нашли книги, давно уже истлела, дымом пошла.
А князь весь потемнел. Стоял, думал, думал... Выгнал лакея. Вышел лакей, стоит под дверью, думает, вот-вот барин позовет. Только не зовет его барин. Вот он набрался храбрости, заглянул в кабинет, смотрит — висит в петле: гвоздь в стену вколотил и на шнурке повесился...
Тут лакей и заорал, гвалту наделал на целый дом. Сбежался народ, пришла полиция... Принялся пристав за лакея, за повара. А лакей говорит:
— Ничего не могу знать, ваше благородие. Все книги читал, а какая причина — не знаю.
Ну, понятно, погубил, чортова сволочь, человека, да и «не знаю». А повар и на самом деле ничего не знает. Он на отлете, его дело — кухня.
А как тут правды добьешься, да и кому надо? Повесился и повесился. Значит, смерть такая пришла.
Ну, похоронили князя. После сродственники приехали, забрали имущество, освободили дом. Только недолго стоял этот дом порожняком: снял его один господин семейный. Снял и переехал. Вот живет сутки, живет другие, а на третьи — бежать.
— Пускай, говорит, чорт в этом дому живет, а не я, православный христианин.
— Что такое? — спрашивают.
— Да в нем, говорит, жить нет никакой моготы. Как полночь, так тут и пошла по всему дому возня: и столы, и шкафы, и диваны передвигают, и кровати, и кушетки, и стульями гремят. Такой стуковень поднимут — волосы дыбом становятся. А засветишь огонь — нет никого и все в порядке, все на своем месте. Потушишь огонь — опять пошла возня.
Не поверили ему, думали — колокола льет. Нет, однако, и другие квартиранты больше трех суток не выживали, такое беспокойство. Вот и не стал никто в нем жить. Да будь он проклят, чтобы за свои деньги житья не иметь! А от какой причины эта возня — никто объяснить не мог. Потом-то уж лакеишка этот разъяснил.
А ему плохо пришлось, так плохо, что хуже и некуда: совсем спился, не за грош пропал. Не прошло ему злодейство его. Затосковал, стал пить. И на местах служил, не без дела был, а вот замучила тоска, он и принялся пить. Ну, как запил, его в шею: кому нужен пьяный лакей? А тут он давай пить и пить. Пропился догола. Оборвался, обтрепался, в опорках — хитрованец настоящий. Все шлялся по кабакам, стрелял. Вот тут он и делал разъяснение насчет этого шума, возни этой.
— Это, говорит, покойный барин, князь Хилков, Брюсову книгу ищет. Это он возню поднимает. — А сам плачет. — Я, говорит, всему причина, я погубил барина через свою собственную дурость.
И рассказал, как он жил у князя Хилкова, как задумал сделаться волшебником, как книгу Брюсову украл и сжег и как через это князь повесился.
— Тут, говорит, во всем виновата моя глупость, несоображение. Князь хотел на Брюса экзамен сдать, так он ведь для этого учился, науку проходил. А я, говорит, без всякого учения хотел постичь волшебство. Вот, говорит, в чем моя ошибка была! — И все плачет...
Ну, подносили, кто рюмку, кто шкалик... Тоже ведь жаль человека, да уж и стар был, седой весь... Так он и околачивался по кабакам. Что это за житье? Хуже собачь- его! И подумаешь, ему ли не житье было? Все готовое, жалованье хорошее... Живи себе, не тужи. А вот по глупости сунулся не в свое дело и человека погубил, и сам на мучение пошел... дошатался, на улице и помер. Кто же виноват, как не сам?
Записано от картузника [1] Семена Кондаршева, лет пятидесяти.
3
Говорят, будто целая семья, семь душ, повесилась в этом доме. Будто жил один человек с женой и пятеро детей было. И вот этот человек фальшивые деньга делал, а дети и проболтались — все малютки были. Полиция и дозналась. Пришла арестовывать. Двери заперты извнутри. Сколько ни стучались — не отворяют. Взломали дверь Смотрят — висят муж, жена и пятеро детей. Будто в газетах писали об этом.
Рассказывал в харчевне неизвестный мне рабочий.
4
Про этот дом рассказывают на разные лады, вот будто по ночам кто-то ходит по комнатам, стонет. Говорят, муж жену зарезал, а сам застрелился. А за что — не знаю. И вот после этого никто не хочет жить в этом доме.
Рассказывал укладчик дров на дровяном складе, Андрей Яковлев.
5
Слышал еще до войны, будто привидение по ночам ходило в дому. Все в белом, а мужчина или женщина — разобрать нельзя. И был приказ, чтобы полиция подкараулила. Вот стали караулить. Смотрят — идет. Тут давай палить в него из револьверов. Зажгли огонь. Никого нет, а пули на полу лежат. Ну, может, было что другое, а на привидение повернули. Да мне это ни к чему. Люди говорят — слушаешь, не заткнешь уши.
Рассказывал водопроводчик С. Менков.
6
Давно знаю этот домина, лет тридцать — все пустует, все порожняком стоит. Никто жить в нем не хочет от беспокойства... Покою нет.
Слышал — такое тут дело: будто, как полночь — музыка и заиграет похоронный марш... настоящая взаправдашняя музыка. Ну, играет вовсю... А как дадут свет — нет никого, ни единой души... Погас свет — опять началась музыка... Ну вот, это беспокойство и есть, а прочее все спокойно, никакого скандалу нету. Конечно, какой сон при музыка? Ну вот, по такой оказии и нет квартирантов. Да и кто пойдет в квартиру такую с музыкой? На беса она сдалась?
А музыка эта вот откуда — тут происшествие. Кровь человеческая тут пролилась. Один граф ли, князь ли смерти себя предал. Из полковников был, и жил в этом доме. А жена у него — красавица на всю Москву. Вот через нее и пошло: с офицером драгунским сбежала. А полковнику от этого срамота. День, другой сумрачный ходит, все молчит... После того созвал офицеров, пир устроил. Вот и сидят эти господа, пьют, едят, и музыка тут играет... Ну, одним словом, бал. А на дворе ночь. Вот полковник говорит:
— Вы на часы смотрите. Как будет двенадцать часов, скажете мне.
Ну, они не знают, к чему это, а все же давай смотреть на часы. Ну, хорошо... Вот смотрят на стрелку. И вот стрелка как раз на двенадцати остановилась... Они и говорят:
— Ровно двенадцать, минута в минуту. Тут он шинпанского стакан выпил.
— Я, говорит, через срамоту пропадаю, жена осрамила меня кругом. Я через эту срамоту и глаза никуда показать не могу. — И после этого приказывает солдатам-музыкантам: — Музыка, играй похоронный марш!
И как музыка заиграла, он и бабахнул себе в висок. И тут ему конец. Ну, сам себя убил — его дело. Чего уж тут? Конечно, нехорошо, грешно...
Он вот виноватит жену: срамоту напустила на него. Да ведь как тут по совести рассудить? Ну, убежала, не она первая, не она последняя. Мало ли таких канареек? — сколько угодно. И что же — все в висок себе стрелять за такую пустяковину? Конечно, ему срамота: полковник, а жена беглянка. Ну, не стерпел и сгинул человек через эту канарейку самую. Только нехорошо и грех большой...
Ну так вот, с той поры в этом дому музыка играет. Ну, какой квартирант станет жить? Жуть возьмет такая и скажешь: «И даром не надо мне этого дома».
И давно толкуют про это самое. Ну, которые и говорят — «неправда». Ну, ежели неправда, с чего же никто не нанимает его? Квартиранта и арканом в него не затянешь. Стало быть, правды-то есть сколько-нибудь. Вот и хозяин, сказывают, давно откачнулся от него. Продавал все... Расхваливал — хороший домик. Только, видно, дураков еще не нашлось, чтобы этакие дома покупать. Вот он и стоит без квартирантов, с одной этой музыкой.
Записано от старика нищего, Алексея Голубева, крестьянина Тверской губернии. В Москве он живет, по его словам, лет сорок. В молодости работал на земляных работах, был копачом, был носильщиком, носил кирпичи на постройку. Живал в дворниках, но ужиться не мог из-за пьянства. Пить начал смолоду, не переставал и в старости. Пьянство и довело его до нищеты. Познакомился с ним в 1921 г., в харчевне, встречался с ним несколько раз, потом потерял из вида.
Этот дом, бывший особняк, стоит на Арбате под номером 14 и представляет собой большое старинное одноэтажное каменное здание с подвальным помещением и довольно обширным двором, в глубине которого видно одноэтажное строение, вероятно, когда-то служившее кухней и людской. Обращает на себя внимание фасад главного дома с огромным шестиколонным балконом и десятью высокими окнами. Парадный подъезд очень незатейлив: это обыкновенное крыльцо из тесаного камня со ступеньками с трех сторон. Над ним покоится на двух железных столбиках тоже незатейливый зонтик. Ворота железные и, кажется, не очень давнего происхождения. Со двора, недалеко от ворот, имеется другой подъезд — высокое открытое каменное крылечко, украшенное одним стоящим бронзовым львом. Говорят, был и другой, но он куда-то исчез.
Произвести более или менее детальный осмотр дома со двора и познакомиться с расположением его комнат мне не представилось возможности. Точно так же не удалось установить, кем и когда он был построен.
Среди старожилов Арбата он известен, помимо названия «проклятого», еще как дом князя Оболенского. Одна из записанных мною легенд строителем его называет также князя Оболенского, а время постройки относит приблизительно к 1813 г. — сейчас же после того, как Наполеон из Москвы ушел. Одна из моих знакомых, живущая более двадцати лет на Арбате, говорит, что владельцем дома называли князя Хилкова...
Мое знакомство с домом началось с июня 1919 г., когда я по май 1921 г. торговал книгами на его подъезде. В 1919 г. он был необитаем, затем в нем поместилась Государственная закройная, мастерская, на которую однажды летом бандиты сделали налет: связали сторожа, забрали несколько сот катушек швейных ниток и благополучно скрылись. Вскоре мастерская была переведена в другое место. Около этого времени во дворе вспыхнул пожар: загорелся небольшой сарай, который быстро и сгорел до тла.
Затем в доме находился главный склад спичек — «Главспичка», после него — какая-то канцелярия, потом — контора винной торговли «Винторг», которая находится в нем сейчас.
О том, что дом носит название «проклятого», я узнал от некоторых из моих покупателей. Мои расспросы относительно происхождения этого названия дали такие результаты: о том, что он пользуется худой славой, известно многим, но очень немногие из них знакомы с обстоятельствами, при наличности которых создалась такая печальная известность. Те же, кто был осведомлен об этих обстоятельствах, не могли, за малым исключением, изложить их в более или менее законченной форме рассказа, легенды, а передавали их в виде скомканных отрывков, снабжая выражениями «говорят», «будто», «правда ли, нет ли», что говорит о не вполне доверчивом отношении их к описываемым событиям. Со своими расспросами я обращался к рабочим, ремесленникам, уличным и базарным торговцам, а также к некоторым из интеллигентных людей, главным образом, к тем, которые сравнительно давно живут на Арбате. В последнем случае я узнал немногое. Оказалось, что многие из них даже и не подозревали о существовании «проклятого» дома на Арбате, и только в одном случае жена профессора рассказала, что в начале девяностых годов распространился слух о привидениях и ночных плясках духов в этом доме. Затем полицейское расследование выяснило, что в подвальном помещении дома собирались воры, жулики и устраивали свои оргии. По изгнании этих непрошенных квартирантов прекратились в доме ночные пляски духов, но название «проклятого дома» утвердилось за ним на том основании, что в нем когда-то произошло выдающаяся по своей обстановке кровавая драма. Произошла ли эта драма в действительности — рассказчица не знает. ... [2]
.