Роль России в национально-освободительном движении в Монголии в начале ХХ века

«СЕВЕРНОЙ ШАМБАЛЫ ВОЙНА»

 

Между Россией и Монголией отношения очень необычные. В памяти двух народов причудливо перемешаны воспоминания самого противоположного характера. В России помнят о Батыевом нашествии - и о монгольских полушубках, согревавших бойцов Красной Армии во время Великой Отечественной войны. Монголы вспоминают террор НКВД, истребившего тысячи безвинных степняков – и помощь как «цаган орос» («белых русских»), так и «улаан орос» («красных русских») в создании и защите независимого Монгольского государства. В целом в Монголии сформировался и поддерживается положительный образ России, а в России Монголия воспринимается как один из немногих союзников нашей страны. 

К середине XIX века мировые державы уверились в том, что Китай – «больной человек» Дальнего Востока. Поражения династии Цин в «Опиумных войнах» и в войне с Японией, а также страшные опустошения, вызванные Тайпинским восстанием заставили политиков и дипломатов задуматься о будущем Китая, и, разумеется, о роли своих стран в неизбежном разделе ослабевшего китайского Дракона на сферы влияния. 

Россия, имевшая общую границу с Поднебесной в несколько тысяч километров, приняла активное участие в дележе китайского «наследия». После того, как в 1858-1860 гг. Приамурье и Приморье, которые Пекин считал своими территориями, были включены в состав России, интересы Санкт-Петербурга распространились на Маньчжурию и Синьцзян, но в особенности на монгольские земли. Это понятно: Россия была заинтересована в создании дружественных буферных государств или квазигосударственных образований для усиления своего политического, экономического и военного влияния в Китае. Монгольские территории для этого подходили идеально: в России с XVII века жили две ветви монгольского народа – буряты (до 1937 г. – бурят-монголы, затем название было изменено во избежание политических аллюзий) и калмыки. Так что в общении с монголами у русских не было ни языкового барьера, ни проблем с пониманием национальной психологии. 

С 60-х годов XIX века в Монголию устремляются российские экспедиции: помимо великих ученых – А. Поздеева, Н. Пржевальского и П. Козлова – по степям Халхи, горным урочищам Монгольского Алтая и безлюдному Гоби путешествуют десятки отрядов, ведущих топографическую съемку местности, составляющих карты, отправляющих в Россию подробные описания местностей и проживающих там племен. В монгольских поселениях, несмотря на запреты китайских властей, селятся русские торговцы, кое-где крестьяне из России начинают распахивать земли, а следом за ними появляются «агенты» и «комиссары» - официальные представители российских властей.

 

 

Н. М. Пржевальский с членами последней экспедиции 

 

 

Ситуация благоприятствовала проникновению России: в 70-е годы XIX века власти империи Цин решили отменить автономию Монголии, ликвидировать права и привилегии монгольской знати, благодаря которым она долгое время была лояльна маньчжурам, и начать колонизацию монгольской территории. В степи Халхи и Барги хлынул поток китайских переселенцев, что ранее запрещалось законом, китайские торговые и финансовые компании занялись скупкой земель и скота. Условия жизни монгольского населения начали быстро ухудшаться. Рост массового недовольства во всех слоях населения страны заставил правящие круги степной страны искать союзника в борьбе за сохранение своей национальной идентичности. Союзником же могла быть только Россия - остальные страны находились слишком далеко и не имели существенных интересов в Монголии. 

Несмотря на то, что часть российских высокопоставленных чиновников (Великий Князь Александр Михайлович, статс-секретарь А. Безобразов, глава МВД В. Плеве, надворный советник и известный бурятский лекарь П. Бадмаев) (Бадмаев П. А. За кулисами царизма. Воспоминания. Мемуары. М., 2001, с. 55.) настаивала на прямом вмешательстве Санкт-Петербурга в монгольские дела, открыто поддерживать движение за независимость родины Чингисхана Россия не могла. Великие державы того времени – Великобритания, Германия, Россия, США, Франция и Япония – ревностно следили за тем, чтобы никто из них не превратил те или иные территории Поднебесной в свои колонии и ограничился лишь созданием опорных пунктов (таких, как российский Порт-Артур, Гонконг или германский Циндао). Тем не менее все державы активно создавали в Китае так называемые сферы влияния, и Россия была заинтересована в создании таковых в Маньчжурии, что было обусловлено в первую очередь экономическими интересами (близость к российскому Приморью и Приамурью) и Монголии, примыкающей к Сибири.

В 1900 г. глава буддистов Монголии Джебдзун-Дамба-хутухта послал в Россию делегацию с просьбой оказать монголам помощь в борьбе за независимость. От каких-либо обязательств по отношению к Монголии российские власти, опасаясь яростной реакции держав, уклонились, но работа по активизации российско-монгольских связей и секретная подготовка почвы для выступления монголов против Циней активизировалась. Между 1900 и 1911 гг., когда восставшая Монголия объявила независимость, в контакты с Россией вступали десятки представителей монгольской элиты. Однако в Санкт-Петербурге, с одной стороны, опасались излишнего радикализма монгольских князей и лам (они настаивали на отделении от Китая всех монгольских земель, в том числе уже практически заселенных китайцами Внутренней Монголии и Барги), а с другой – понимали, что деятельности одной элиты недостаточно для консолидации монголов вокруг идеи независимости. Поэтому в ход пошли более экзотические действия.

 

 

Джебдзун-Дамба-хутухта 

 

В конце XIX века в монгольских степях возникли странные пророчества, - на первый взгляд, обычные буддистские и шаманистские мифы, однако имевшие четко направленную политическую подоплеку. Так, монголы заговорили о том, что Амурсана, хан Джунгарии, последнего независимого монгольского государства, уничтоженного маньчжурами в 1758 г., вот-вот вернется и освободит Монголию. Причем вернется с Севера, то есть из России (после поражения он бежал в Россию и умер в Томске). Более того, некоторые улигэршины (сказители) пели о том, что воины мистической страны Шамбалы вскоре придут в Монголию – и будет последняя битва между силами добра (то есть буддистами) и зла. Сюжет этой песни очень древний, но в ее новой версии во главе войска Шамбалы будет стоять не кто иной, как Цаган-хан (Белый царь), а сама Шамбала располагалась севернее Монголии, ассоциируясь таким образом с Россией. 

 

 

Сражение Амурсаны с маньчжурами (1758) 

 

 

По мере развертывания освободительной борьбы идея освобождения Монголии от маньчжурского гнета с помощью русских приобрела общенациональный характер. Во время монголо-китайской войны 1911-1917 гг. молодой монгольский пулеметчик Дамдин (будущий глава государства Сухэ-Батор) сочинил песню, ставшую очень популярной: 

 

Северная Шамбалы война!

Умрем в этой войне

Чтобы родится вновь

Витязями владыки Шамбалы. 

 

То есть монгольским баторам открыто предлагалось стать воинами Белого царя.

 

 

Сухэ-Батор (прибл. 1920-1922) 

 

Невероятно, что легенды о Северной Шамбале, Цаган-хане – спасителе, а также о великом воителе с совсем уж немонгольским именем «барон Иван» появились спонтанно в монгольской среде, взубодараженную социальным кризисом. За этим чувствуется талантливая рука российской разведки. Ведь и Н. Пржевальский, и П. Козлов были не только учеными, но и разведчиками, более того – генералами российской армии. Все экспедиции Н. Пржевальского и П. Козлова были укомплектованы исключительно российскими военнослужащими. 

…Примерно в 1865 г. из-под Астрахани в Монголию переехала калмыцкая семья Санаевых. Пятилетнего сына по имени Балдан, по тогдашней монгольской традиции, отдали для обучения грамоте в Долоннорский дацан. Будучи способным учеником, юный калмык был отправлен продолжать учение в Тибет, стал ламой, а затем вернулся в Монголию. А в 1890 г., объявившись в Западной Монголии, бывшей вотчине Амурсаны, стал выдавать себя за воплощение этого героя антиманьчжурской борьбы. Выяснилось, что Балдан сменил имя на Амур – то есть в глазах монголов стал почти Амурсаной (Амур Санаев). Так появился знаменитый Джа-лама – выдающийся борец за независимость Монголии, мистик, воин и буддист-реформатор. О нем написано очень много (в последние годы - прекрасные книги Л. Юзефовича «Самодержец пустыни» и «Князь ветра»), но и в канонической версии монгольской истории, и в многочисленных книгах, статьях и очерках он предстает в качестве этакого борца-одиночки, «свирепого князя-перерожденца» (монг. «догшин ноён хутагт»), одержимого идеей освобождения Монголии и необузданной жаждой власти. Связь героя революции с Россией игнорируется монгольскими историками и российскими публицистами, - в качестве аргумента такой позиции, в частности, приводится тот факт, что Джа-лама неоднократно арестовывался российскими властями.

 

 

Джа-лама 

 

 

Тем не менее, такая оценка личности и деятельности Джа-ламы представляется неубедительной. Во-первых, переезд калмыцкой семьи из относительно благополучной в социальном и экономическом плане прикаспийской степи в нищую, угнетенную маньчжурами Монголию в те времена – явление исключительное. Во-вторых, показательна смена имени. Кроме того, известно, что в 1900 г. Джа-лама был проводником экспедиции генерала П. Козлова – в которой, как было указано выше, гражданских лиц не было. Сам Джа-лама с начала освободительной войны в 1911 г. под ламским плащом носил русскую офицерскую форму, а в хошуне (уделе), пожалованном ему Богдо-гэгэном в 1912 г., ввел земледелие, заготовку сена на зиму, селекцию скота и прочие нововведения европейского типа. Нет сомнений в том, что, покинув Россию в несознательном возрасте, он не мог знать ни о чем подобном, не имея серьезных контактов с русскими. И еще одно: Джа-лама, даже став лидером монгольского освободительного движения, сохранял российское подданство, то есть связи с «Северной Шамбалой» он не терял.

Джа-лама, конечно, не был просто агентом российской разведки, - он был искренним патриотом Монголии и при этом - властолюбцем тиранического типа. Его трижды арестовывали китайцы, передавая, как подданного России, российским властям, уже в ходе войны с Китаем его арестовывали казаки – за зверства и джунгарский (ведь его соплеменники калмыки – джунгарская ветвь) сепаратизм, и увозили в Россию. Но вот что интересно: он всегда очень скоро вновь появлялся в Монголии. И никаких сведений о том, что в России Джа-ламу судили и приговаривали, нет. Трудно усомниться в том, что российские власти его просто отпускали. Только в 1914 г., когда «свирепый князь» открыто выступил против признанного Россией монгольского монарха Богдо-гэгэна, он оказался в российской тюрьме, а затем в ссылке, и вернулся в Монголию только после Февральской революции. В конце концов, уже после революции 1921 г., изолированный в своем страшном замке «Тенпай Джалцан Байшин», выстроенном среди песков Гоби, он был убит офицером монгольской контрразведки.

 

 

Богдо-гэгэн VIII (1869—1924) в молодости 

 

 

Тут интересен такой эпизод. Л. Юзефович, ссылаясь на Оссендовского, пишет: «…Этот человек [Джа-лама] был посвящен в таинства тантрийской магии и обладал даром гипнотизера. Живший в Монголии венгр Йожеф Гелета рассказывает, как однажды, преследуемый казаками, Джа-лама очутился на берегу озера Сур-нор: «Перед ним была водная гладь, позади – его преследователи. Монголы из находившегося поблизости небольшого кочевья, затаив дыхание, ждали, что в следующий момент Джа-лама будет схвачен. Внезапно они с изумлением заметили, что казаки свернули в сторону и вместо того, чтобы скакать прямо к Джа-ламе, который спокойно стоял в нескольких ярдах от них, галопом бросились к другому концу озера. «Он там! – кричали казаки. – Он там!» Но «там» означало разные места для каждого из них, и казаки, разделившись, поскакали в разные стороны» (Л. Юзефович «Самодержец пустыни», стр. 27). Представляется, что казаки, скорее всего, разыграли спектакль. Они показали наблюдавшим за действом монголам, какова магическая сила Джа-ламы, и легенды об этом заставили трепетать перед «свирепым князем» всю монгольскую степь.

Если Джа-лама должен был стать идеологом монгольской революции, то роль военного руководителя российская разведка, судя по всему, отвела Тогтохо-тайджи. Мелкий чиновник из Восточной Монголии, он в 1905 г. создал партизанский отряд, нападавший на китайских солдат и поселенцев. Прямую связь тайджи с российскими властями обнаружить нелегко, хотя известно, что, уходя от преследования маньчжурских войск, он неоднократно переходил российскую границу, чтобы потом вернуться вновь. Малая советская энциклопедия (1930 г.), не ссылаясь на источники, прямо указывает, что Тогтохо пользовался поддержкой России. 

А в книге по истории Монгольской революции, изданной в 2003 г. в Улан-Баторе, опубликовано «Заявление об исторических делах совершавшихся монгольским народом из Внешней и Внутренней Монголии при отделении от Маньчжурской империи» бурята-казака Д. Цыдипова, датированное 1933 г. Д. Цыдипов воевал в казачьих частях в Русско-японскую войну 1904-1905 гг., а затем стал свидетелем и участником освободительной борьбы в Монголии. Это само по себе важное свидетельство: казак, естественно, не мог покинуть свою станицу и оказаться за границей без разрешения, точнее – без приказа своего воинского начальства. 

В частности, Цыдипов вспоминает: «В 1907 г. <…> Чжасакту ван [князь из Внутренней Монголии] и комиссар Хитрово [российский чиновник, должность которого неясна], мой брат Цыбикдоржи совещавшись вместе, решили, если удастся, то попытаться восстановить суверенитет Халхи, Барги и Внутренней Монголии. И об этом деле доложили консулу в Пекине господину Коростовецу и он поддержал эту идею. <…> По этому делу мой брат Цыбикдоржи и Хитрово совещались и постановили что отряд Токтохо [так в тексте – прим. авт.] понадобится в случае отделения и получения независимости Халха-Монголии. Потому что, во-первых, люди из отряда Токтохо знают китайский язык, во-вторых научились сражаться с китайцами. Поэтому Хитрово доложил в Пекин, Коростовецу в будущем использовать людей Токтохо в революционном деле и предоставить им убежище в России. Коростовец приказал харбинскому консулу переписаться с читинским губернатором. И тогда же Токтохо было выдано пропускной он направился в сторону России через внутренних хошунов и Сэцэн-ханского аймака. Там в Сэцэн-ханском аймаке его настигло войско, посланное ургинским амбанем и один его сын был убит в том сражении. Но ему удалось со своим отрядом прорваться в Россию, и читинский губернатор предоставил ему убежище в местности Чесана. По моим рассуждениям, это случилось так, что российская сторона хотела использовать людей Токтохо в будущем деле независимости Халхи» (Л. Дэндэв «XX зууны монголын түүхийн эх сурвалж (1911-1921)». г. Улаанбаатар. 2003 г. стр. 23.).

По-видимому, Д. Цыдипов прав. Не только Тогтохо-тайджи в Восточной Монголии, но и другой известный повстанец того времени - Аюши (Алдаржавын Аюуш) на Западе страны - получал помощь от России в борьбе за независимость. С Россией были связаны и многие молодые люди, впоследствии ставшие активистами освободительного движения. Так, семья упоминавшегося выше Дамдина, будущего Сухэ-Батора, когда ему было 6 лет, переехала в район российского консульства в Урге, где он выучил русский язык. А потом, по прошествии многих лет, сочинил песню, ставшую гимном освободительной войны… В такие совпадения поверить трудно.

 

 

Тогтохо-гун (слева) и его начштаба Баир-гун 

 

 

 

Возникает вопрос: почему Россия в начале тайной операции по освобождению Монголии от маньчжурского ига делала ставку на кровожадного мистика Джа-ламу и полуграмотных кочевников Тогтохо и Аюши? Почему было не послать в Халху и Джунгарию единокровных и единоверных монголам бурят и калмыков – грамотных и энергичных, обученных военному делу (таких, как тот же Цыдипов), чтобы они подняли монголов на восстание? Объясняется это просто: европеизированные буряты и калмыки не встретили бы понимания у сородичей, задержавшихся в XV веке, живших в совершенно ином – мистическом, сказочном – мире. Про бурят-интеллигентов, помогавших монголам уже после революции строить независимое государство, Л. Юзефович пишет: «…С монголами они разговаривали терпеливо и печально, как чернокожие бакалавры, которые после Оксфорда вернулись в африканские джунгли, чтобы отучить сородичей от каннибализма, но уже сознают несбыточность этих прекраснодушных юношеских порывов» (Л. Юзефович, «Князь ветра», стр. 86).

Поэтому Россия действовала в Монголии по трем направлениям – через монгольскую верхушку, через родственных монголам бурят и калмыков, а также используя легенды, мифы и предрассудки простых монгольских кочевников. К моменту Синьхайской революции, свергнувшей династию Цин, эти три потока уже сливались в единое целое. Монголия была готова к восстанию и независимости.

Монгольские князья и ламы, опираясь на ставшую уже явной помощь России, 1 декабря 1911 г. провозгласили в Урге Декларацию о восстановлении независимости Монголии. Ханом Монголии стал буддийский первосвященник Джебцзун-Дамба-хутухта – тот самый, который за 11 лет до этого послал в Россию первую делегацию. Цитировавшийся выше Д. Цыдипов по этому поводу простодушно пишет: «…Почему кутухту [так в тексте] Богдо-гэгэна возвели в монгольского хана? Это не сам кутухта так захотел. Это тоже по указу с российской стороны он был провозглашен ханом» (Л. Дэндэв «XX зууны монголын түүхийн эх сурвалж (1911-1921)». г. Улаанбаатар. 2003 г. стр.25). И опять приходится признать правоту бурята-казака.

Так многолетние тайные операции российской разведки и дипломатии в Монголии увенчались блестящим успехом. Россия помогла новорожденному государству создать управленческий аппарат и армию, предоставила кредиты и послала казачьи части на защиту его независимости. Прошло почти сто лет, и государство кочевников в самом сердце Азии за это время продемонстрировало, что российские политики, чиновники и военные трудились не зря – Монголия стала пусть пока небогатой, но вполне жизнеспособной страной. Мало кто знает, например, что сейчас бывшие кочевники не только выплавляют сталь, но даже производят автомобили и самолёты собственных конструкций! 

«Северной Шмабалы война» закончилась победой.