Русь и «вси языци»
Уже говорилось, что разыскания Нестора по начальной истории славян не имели чисто книжного «академического» значения. Ведь главным вопросом летописи, сформулированным в ее заглавии, был вопрос: «Откуда есть пошла Русская земля?» Летописец знал из дошедших до него преданий, что само имя русъ имеет варяжское (скандинавское) происхождение, и «изначальная» русь была призвана вместе с варяжскими князьями в Новгород. Но язык, на котором составлялась летопись и на котором говорили современные летописцу русские люди, был славянским, тем самым, на который перевели Священные книги славянские первоучители Кирилл (Константин) и Мефодий. Их миссия была направлена ко всем славянским народам, о чем говорится в «Прогласе к святому евангелию», приписываемом самому Константину Философу: «Слышитие оубо, народи Словеньсти. Слышите слово, от Бога бо приде». Словене — народы слова — должны были услышать истинное слово Божие (ср. Толстой 1988; Топоров 1998. С. 24-25; Панченко 1992. С. 200-201). В недавно открытой древней «Службе первоучителю Мефодию» славянский апостол назван не только «великим гражданином Моравской земли» — «слава и похвала» ему идет от «северьскых стран» (Мошкова, Турилов 1998. С. 16): «северные страны» перестают быть синонимом варварства. Продолжающий кирилло-мефодиевскую традицию русский летописец констатировал: «А словеньскый язык и рускый одно есть, от варяг бо прозвашася русью, а первое беша словене» (ПВЛ. С. 16).
Причислив современную ему русь к словенскому языку, летописец включил ее в славянскую общность народов, населяющих Европу от Дуная до Варяжского (Балтийского) моря и Новгородчины. Но историческим центром славянской общности для летописца оставался Дунай, так как там, в Моравии, учили Кирилл и Мефодий и там, в Иллирике, провинции Римской империи («от Иерусалима до Иллирика»), согласно христианской традиции (Римл. XV. 19) учил еще апостол Павел — «апостол язычников», составивший два послания к фессалоникийцам, в Солунь — на родину первоучителей славян. Иллирик (и Фракия) стал главным объектом экспансии и колонизации славян (и тюрков-кочевников) со времени царствования Юстиниана (ср. Свод. Т. 1. С. 189 и сл.), в церковном же отношении эта провинция некогда находилась под юрисдикцией Рима (что породило споры о праве на власть папы или константинопольского патриарха во вновь крещеной Болгарии — ср. Оболенский 1998. С. 103-104). «Тем же и словеньску языку учитель есть Павел, от него же языка и мы есмо Русь, тем же и нам Руси учитель есть Павел» (ПВЛ. С. 16). Эта тема равноправия Руси как христианской державы с другими странами оставалась актуальной на протяжении всего средневекового периода, начиная с Илариона: еще Иван Грозный ссылался на летописную легенду об Андрее Первозванном как на свидетельство одновременного распространения христианства на Руси и в Риме.
Летописное изыскание о начале христианства и книжной культуры у славян А. А. Шахматов (1940. С. 80-92) возводил к предполагаемому западно-славянскому (моравскому) «Сказанию о преложении книг на словенский язык», посвященному миссии Кирилла и Мефодия и сохранившемуся в составе Повести временных лет. Каковы бы ни были источники этого летописного сюжета (ср. Флоря 1985), это изыскание повлияло на дальнейшую работу летописца и на направление поисков места начальной руси среди «исторических» народов.
Главным образцом и источником для построения картины мира средневековых книжников оставалась Библия с ее преданием о расселении потомков сыновей Ноя и «Таблицей народов» (Бытие X). Начальная летопись использовала основанные на той же традиции греческие хронографы — Хронику Малалы (в древнерусском переводе — в составе т. н. Хронографа по Великому изложению, согласно А. А. Шахматову) и Хронику Георгия Амартола: но ни в Библии, ни в «Таблице народов» греческого хронографа не было упоминаний ни славян, ни руси. Здесь-то и понадобились приведенные ранее построения: используя Хронику Амартола, где перечисляются полунощные и западные страны в «Афетовом колене», летописец помещает словен вслед за упоминанием Иллирика (ПВЛ. С. 7) — ведь в этой римской провинции учил Павел, эту область по приведенным свидетельствам латинских авторов «захватили у ромеев» славяне еще в VII в. В соседней провинции — Паннонии, напоминает далее Нестор, епископом был уже другой апостол — Андроник, а его «наместником» на паннонской кафедре стал первоучитель славян Мефодий. При описании славянского расселения после вавилонского столпотворения летописец отождествляет славян с жителями соседней с Иллириком и Паннонией римской провинции — Норика: «нарци (в Ипатьевском списке—норци,—В. П.), еже суть словени». Норик расположен к северо-западу от Паннонии в предальпийской области, там, где на крайнем пределе славянского расселения в Каринтии жили словенцы — летописные хорутане. Неясно, каким источником пользовался в этом случае летописец, но уроженец Паннонии Мартин Бракарский еще в VI в. при перечислении народов, испытавших влияние христианства, помещает славян (склавов) перед жителями Норика (Nara: Свод Т. 1. С. 358-358) (В этом отношении текст Толковой палеи (ср. Палея толковая. Стб. 237-238: «От Афета же си суть рожшиися языци, иже в столпотворение разделени быша: а — мидои, в — кападокии, г — галати, иже суть кельтеи [...], ги — норица, иже суть словени») может отражать более ранний источник Повести временных лет (ср. Борцова 1989)). Видимо, легенды о происхождении христианства у славян стали известны Нестору благодаря кирилло-мефодиевской традиции, определявшей место славян во всемирной истории и всемирной империи — Риме.
Ситуация с русью была гораздо сложнее. Во-первых, русь обитала в той части «полунощных стран», которая не была описана у Амартола — Восточная Европа к северу от «Сарматии» и «Скифии» описана самим русским летописцем. Во-вторых, начальная русь не принадлежала «словенскому языку». Поэтому летописец помещает ее среди прочих неславянских народов Восточной Европы: «В Афетове же части седять русь, чюдь и вси языци: меря, мурома, весь, мордъва» и т. д. (ПВЛ. С. 7-8). Русь не случайно оказывается рядом с чудью: в широком смысле так назывались в древнерусской традиции все неславянские — «чужие» народы севера Восточной Европы, в узком — прибалтийско-финские племена Эстонии; эта чудь, согласно летописи, «приседит» к «морю Варяжскому», а сама русь имеет варяжское происхождение. Тут же среди варягов помещает ее уже второй раз летописец: «Афетово бо и то колено: варязи, свей, урмане, готе, русь». Далее следуют «агняне, галичане, волхъва, римляне, немци, корлязи, веньдици, фрягове и прочий» (там же).
Этот список, на первый взгляд, представляет собой простое перечисление северо- и западноевропейских этниконов, известных летописцу: от варягов до итальянцев — венецианцев и фрягов-генуэзцев. Более того, явной несообразностью в цитируемом фрагменте кажется повторение имени русь — сначала среди восточноевропейских, затем среди североевропейских народов. Это давало повод для бесконечных «уличений» Нестора в тенденциозном сочинительстве и вставках в древнюю и более «достоверную» летопись: русь он якобы вставил в перечень варяжских народов потому, что ему стала известна легенда о призвании варягов-руси, в то время как «исконная» русь обитала в Восточной Европе, и т. д. и т. п.
При внимательном чтении мы уже сейчас можем убедиться, что не только русь упомянута в космографическом введении к Повести временных лет дважды. Дважды упомянута и волъхва, достаточно точно помещенная между галичанами-галлами (уэльсцами?) и римлянами, жителями Рима: это те самые франки — волохи, которые «нашедши на словени на дунайския» и сели среди них, творя насилие. Такими же «находниками» далее изображает летописец и варяжскую русь в Восточной Европе, среди славянских и финно-угорских племен. Здесь же, кстати, становится ясно, почему для обозначения франков летописец использовал архаичный этникон волохи: франками — фрягами в его времена называли уже генуэзцев.
Сама структура списка этнонимов позволяет предположить некую иерархию в перечислении народов: варяги — это не отдельный народ, а общее наименование всех скандинавских племен, которые и перечислены следом — свеи-шведы, урмане-норвежцы (норманны), готе-готландцы; завершает список русь. Далее следуют агняне-англы, которые, казалось бы, уже не относятся к скандинавским народам. Однако далее, в легенде о призвании варяжских князей, летописец включает и англов в число варягов. Возможно, это отражало знания о политической ситуации в Западной Европе, когда Англия сначала входила в состав государства датского конунга Кнута Великого, а затем была завоевана норманнами Вильгельма, герцога Нормандии. Скорее, летописец использовал здесь еще один переводной хронографический источник, в основу которого была положена еврейская хроника середины X в. «Иосиппон», помещавшая русь рядом с англами и саксами, живущими «на великом море». Это совпадение с Иосиппоном тем более разительно, что еврейский хронограф так же упоминал русь дважды в своей таблице народов: один раз на море рядом с англами, другой — на реке «Кива», в которой исследователи справедливо видят наименование Киева, перенесенное на реку Днепр (ср. Петрухин 1995. С. 25-35).
Совпадение данных еврейского хронографа и русской летописи интересно не только тем, что обнаруживает реальные основы предания о варяжском происхождении руси, но и тем, что позволяет отчетливо представить себе структуру летописного повествования. Образцом для обеих хроник была библейская Таблица народов. Ср. синодальный перевод (Бытие, X):
1. «Вот родословие сынов Ноевых: Сима, Хама и Иафета. После потопа родились у них дети.
2. Сыны Иафета: Гомер, Магог, Мадай, Иаван, Фувал, Мешех и Фирас.
3. Сыны Гомера: Аскеназ, Рифат и Фогарма.
4. Сыны Иавана: Елиса, Фарсис, Киттим и Доданим.
5. От сих заселились острова народов в землях их, каждый по языку своему, по племенам своим, в народах своих».
Иосиппон прямо следовал библейской таблице, отождествив Мешех с саксами, а соседних Фирас (Тирас)- с русью (славяне, как в большинстве раннесредневековых традиций, отнесены к «сынам» другого потомка Иафета — Доданим, и размещены на Дунае от Болгарии до Венеции и на север до саксов). Нестор упоминал лишь трех сыновей Ноя, распределив между ними, вслед за Амартолом, все известные ему земли и языки. Но и Нестор, и Иосиппон, и вся средневековая историография (ср. из последних работ Мыльников 1996: об отождествлении Мосоха/Мешеха с Москвой и т. д.) следовали структуре библейской таблицы: имя народа (языка) называлось сначала в числе первых потомков трех сыновей Ноя, затем повторялось в начале перечня следующего поколения; дальнейшее изложение было уже не «генеалогическим», а историко-географическим, о том, где «заселились» потомки Ноя в «народах своих». Так находят объяснение повторы имен руси и волхвы в генеалогическом и конкретном историко-географическом значении.
Понятной становится и структура самих списков народов: возглавляет этот список этникон, обозначающий группу родственных народов. Таковы варяги в начале списка варяжских народов, а также «чудь и вси языци» — слова, предваряющие список неславянских народов Восточной Европы: вспомним, что этникон чудь и был обобщающим, относящимся ко всем «чужим» народам.
Однако в списке западноевропейских народов нас поджидает следующая проблема: где кончается перечисление варягов и начинается перечень народов собственно Западной Европы?
Следующий за англами, причисленными к варягам, этникон — галичане, в которых обычно видят галлов, уэльсцев (гэлов) или испанских галисийцев (см. ПВЛ. С. 384); последнее отождествление, может быть, имеет больше оснований с точки зрения традиционной средневековой географии — ср. выделение у хорезмийского географа Бируни (1995. С. 196) стран, перечисляемых с востока на запад: список завершает Армения, Византия, страна франков и ал-Джалалика (Галисия). Так или иначе, этникон, передающий имя древнего галльского этноса, оказывается пограничным между двумя группами современных летописцу народов, потеснивших и ассимилировавших (романизировавших или германизировавших) «галлов». Как уже говорилось, эта ситуация характерна для истории этнической ономастики: название древней общности закрепляется преимущественно на границах ее расселения.
В летописном повествовании варяги сидят по морю к западу до «земле Агнянски и до Волошьски». Значит, список народов Западной Европы открывает волъхва. Мы уже выяснили, что волохи Повести временных лет — это франки. Тогда становится понятным и последующий список народов, даже загадочные корлязи. Этот этникон восходит к династическому имени Каролинги, правителям из династии Карла Великого — на сохранение этого имени претендовали и Капетинги, короли современной летописцу Франции (ср. Тихомиров 1975. С. 34-35). Волохи — это римляне, немцы и прочие народы, входившие в состав населения «Римской империи» Каролингов; Волошская земля, которая объединяет народы, соседящие с «племенем Хамовым» — Африкой, действительно выступает в летописи наследницей Западной Римской империи(ср. упоминавшееся отождествеление Волошской земли с Италией у В. Д. Королют 1985. С. 179; еще Шахматов — 1940. С. 84 — отмечал, что «романские элементы этой монархии, в противоположность германским, могли называться у славян Влахами, Влохами»). Это наследие было политически актуальным и при составлении летописи — времени Германской «Римской империи», к восстановлению которой стремились германские короли.
Итак, выясняется, что перечни народов в летописи имеют структуру, аналогичную собственно библейской Таблице народов. Список родственных народов в «Афетове колене» вводится обобщающим этниконом: варяги — свеи, урмане и т.д., волхва — римляне, немцы и т.д., наконец, чудь и «вси языци» — меря, мурома и т.д. Этот принцип перечисления — принцип «этногенетический», а не «географический», как у Амартола, и этот принцип введен летописцем не случайно.
Следующая задача летописца, подчиненная все той же цели — выяснить, «откуда есть пошла Русская земля» и указать место руси уже среди славянских народов. Для этого ему нужно было перейти от статичного «географического» описания, где славяне помещены рядом с Иллириком, далеко от Руси, к «историческому» расселению славян от Дуная. Поэтому вслед за «этногенетической» частью, содержащей проанализированные списки народов Европы в Иафетовой части, где славяне не упомянуты, вводится мотив вавилонского столпотворения (основанный, видимо, на «Хронографе по Великому изложению», использовавшем иудейский псевдоэпиграф «Книгу юбилеев», или «Малое Бытие», который содержал популярный в средние века пересказ ветхозаветных сюжетов) и рассеяния народов, среди них — словен, которые сели на Дунае, «где есть ныне Угорьска земля и Болгарьска». «И от тех словен разидошася по земле и прозвашася имены своими, где седше на котором месте»,—завершает цитатой из Таблицы народов Нестор этот пассаж (ПВЛ. С. 8).
Расселение славян связывается летописцем с франкским — «волошским» завоеванием. Далее «географическое» описание расселения совмещается с «этногенетическим»: ср. о западных славянах — «и от тех ляхов прозвашася поляне (польские поляне.—В. П.), ляхове друзии лутичи, ини мазовшане, ини поморяне (далее "от ляхов" производятся и восточнославянские племена радимичей и вятичей.—В. П.) ... Тако же и ти словене пришедше и седоша по Днепру и нарекошася поляне, а друзии древляне» (там же) и т. д. о дреговичах, полочанах, словенах новгородских, северянах. Далее снова говорится о киевских полянах (характерный повтор) и следует вставка в текст Нестора о пути «из варяг в греки» (описание которого начинается от Киевских гор) и апостоле Андрее, с последующим возвращением к полянской проблематике — основании Киева, «племенных» княжениях восточных славян и расселении иных «языков». Эту информацию и подытоживает летописец, вводя упоминание Руси, но не в этногенетическом смысле (так как в этом смысле русь у него — варяжская), а в историко-географическом, государственном: «Се бо токмо словенеск язык в Руси: поляне, деревляне /.../ дреговичи, север, бужане /.../ А се суть инии языци, иже дань дают Руси: чюдь, меря, мурома» и т.д. (ПВЛ. С. 10). Все эти изыскания помещены во вводной космографической части Повести временных лет, не разбитой на погодные записи: так традиционно начинались средневековые хронографы и «раннеисторические описания» вообще (включая саму Библию) (ср. Топоров 1973). Собственно историческая часть начинается с даты (начало царствования императора Михаила — 852 г.), которую летописец вычислил (правда, неточно), опираясь на первое упоминание руси в греческом хронографе
(см. ниже).
Но «дунайская» история славян не прерывается в космографической части летописи, а имеет непосредственное продолжение в части датированной. Рассказав о призвании руси — варяжских князей (862 г.) и захвате Олегом Киева (882 г.), летописец возвращается под 898 г. к судьбам «словен» на Дунае. Этим годом он датирует поход венгров-угров на Дунай, где они прогнали волохов-франков (заимствовав у славян их название — «влахи/волохи») и подчинили живших там славян: «оттоле прозвася земля Угорьска», — заключает летописец. Современные историки отмечают (ср. Константин Багрянородный. Комментарий. С. 335-339) что венгры прошли через Приднепровье раньше, чем в 898 г. — до 896 г.: в этом нет ничего удивительного, так как все ранние летописные даты, начиная с первой, неточны и условны. В. Д. Королюк (1985. С. 179) обратил внимание, однако, на то, что в 899 г. венгры, по данным западноевропейских источников (Фульдские анналы), опустошили Италию, именовавшуюся Волошской (Влашской) землей в западнославянской традиции (ср. Шугаарин 1997. С. 54-58). Возможно, летописцу действительно была известна «моравская» кирилло-мефодиевская традиция, повествующая и о походах угров-венгров: ср. в Житии Мефодия (гл. 16) — «Пришьдъшю же на страны Доунаискыю королю оугърьскомоу, въсхоте и (Мефодия — В. П.) видети» и рассказ Жития Наума, последователя Мефодия — «Не по мнозем же летах приидоша Оугри пеонскии (моравский — В. П.) езык и поплениша землю их и опустише ю. Их же бо не попленише Оугри, то в Българы бежиаше, и оста земля их пусту Оуграм во власть» (Шушарин 1997. С. 114 и сл., 195). Не случайно далее — под тем же годом! — летописец рассказывает и о миссии Кирилла и Мефодия в «Словеньскую землю», в Моравию, на Дунай: в этом рассказе Шахматов видел основной фрагмент «Сказания о преложении книг на славянский язык», использованного летописцем и в космографическом введении. Главная проблема здесь в том, что летописец не мог не знать, что и Кирилл (ум. в 869 г.), и Мефодий (ум. 885 г.) умерли до 898 г.; кроме того, он сам же нарушил приводимую им последовательность правления византийских императоров — вернулся в связи с моравской миссией к царствованию Михаила, тогда как ранее упомянул о воцарении Василия (868 г.) и Льва (887 г.). Что заставило летописца нарушить собственную систему?
Разные исследователи видели в этом «сбое» то неумелость составителя, то опять-таки тенденциозность позднейших редакторов летописи, введших легенду о призвании руси-варягов вместо некоего исконного текста о приднепровской руси и все перепутавших, и т. п. (см. ниже). В действительности летописец не скрывает своих целей — он продолжает исследование того, «откуда есть пошла Русская земля». Но в датированной части Повести временных лет речь идет уже не о географическом размещении руси среди полян и прочих «языков», а об исторической связи руси и славянства. Чтобы обозначить эту связь, летописец в качестве «привязки» руси к дунайской истории славян использует поход венгров-угров мимо Киева, где сидят поляне и где обосновался со своей варяжско-словенской (новгородской) дружиной, прозвавшейся русью, князь Олег. Поход венгров, в реальности «разорвавший славянский языковой континуум IX в.» (Толстой 1998. Т. 2. С. 32-33), у Нестора служит поводом для новой демонстрации единства славянского «языка»: «Бе един язык словенеск: словени, иже седяху по Дунаеви, их же прияша угри, и морава, и чеси, и ляхове, и поляне, яже ныне зовомая Русь».
Сторонники славянского происхождения имени русь используют летописные слова о том, что поляне ныне, то есть во времена летописца, в начале XII в., зовутся русью, в качестве «рефрена» для построения гипотез о древних полянах-руси и т. п. Более внимательные читатели летописи обратили внимание на то, что в тексте — явное «недоразумение»: речь идет о западных славянах, летописец перечисляет их так же, как в космографическом введении, где за ляхами следуют поляне и другие племена Польши, и лишь затем одноименные поляне киевские; предполагали, что летописец просто перепутал польских и киевских полян. В действительности никакой путаницы здесь нет: летописец в соответствии с методами средневековой историографии нашел самое подходящее место для естественного включения руси в круг славянских народов, принявших славянскую письменность: «сим бо первые преложены книги, мораве, яже прозвася грамота словеньская, яже грамота есть в Руси и в болгарех дунайских». Главное для летописца здесь — языковое единство, а не конкретная племенная принадлежность. Этим рассуждением он и заключает разыскания о славянах и славянской письменности: «А словеньскый язык и рускый одно есть, от варяг бо прозвашася русью, а первое беше словене; аще и поляне звахуся, но словеньскаа речь бе».
Это языковое славянское единство было реальностью для Нестора и в конце XI в., когда кириллическая традиция развивалась не только в Болгарии (и у других южных славян), но и у западных славян — в чешском Сазавском монастыре и даже в Польше (ср. Бернштейн 1984. С. 111-112). Нарастающие различия между близкими «русским» (древнерусским) и «словенским» (древнеславянским, старославянским — церковнославянским) языками, в противоположность традиционной для Запада ситуации двуязычия, осознаваемому различению латинского языка Писания и профанических разговорных языков, составляют сложную проблему в истории всей русской культуры (ср. Успенский 1994; Живов 1998а). В частности, ориентация древнерусской литературы на южнославянские (прежде всего, болгарские) образцы определялась не только тем, что эти образцы были «готовы» — открыты для восприятия, но и тем, что они были написаны на «святом» языке (ср. Алексеев 1988. С. 189), созданном святыми мужами — Кириллом и Мефодием, а не на «эллинском» — исходно языческом (поганом, как писал Черноризец Храбр). Славянские культуры, дифференциация которых усилилась в процессе становления славянских государств, получили мощный стимул для осознания не только былого, но и актуального исторического единства: при этом созданный греческими учителями письменный язык «переводил» славян из категории варваров в категорию цивилизованных народов (ср. Панченко 1996. С. 109-110). Так или иначе, единство Fax Slavia Orthodoxa (P. Пиккио), или славянской «кириллической цивилизации» (Николаев 1995), на раннем этапе — более широкая общность, объединенная кирилло-мефодиевской традицией (ср. Марти 1989, Толстой 1998. Т. 2. С. 30 и сл.),— ставило перед русским летописцем задачу выяснить историю включения древнейшей руси в мир славянства и мир христианской культуры. Использование библейского «историко-генеалогического» метода и кирилло-мефодиевской традиции позволило ему выполнить эту задачу.
Та же библейская (основанная на Таблице народов) структура летописного повествования проясняет и начальную фразу Повести временных лет: «Откуду есть пошла Руская земля, кто в Киеве нача первее княжити, и откуду Руская земля стала есть». На первый взгляд это повторное упоминание Русской земли кажется тавтологией и стилистической небрежностью, тем более, что повтор встречается прямо в заглавии. В действительности летописец разделяет проблемы происхождения руси (из Скандинавии) и исторического становления Руси — государства в Восточной Европе.
Однако библейская традиция определяла далеко не только принципы составления летописных списков «языков». Как уже говорилось, сам язык летописи — словенский язык, созданный Кириллом и Мефодием, был языком Священного писания, создавался для перевода библейских текстов. Библейская история и была всемирной историей для всего христианского мира, но для Руси собственная история приобретала особый смысл: как и всякий «новый» народ, только что обретший свое место во всемирной истории, Русь помещала себя в центр этой истории — «вси языци» имели для нее интерес постольку, поскольку они имели отношение к русской (славянской) истории. Но принципы построения «своей» истории оставались библейскими: славяне расселялись среди 70 языков, продолжая традицию Священного писания, и достигли центра будущей Русской земли — Среднего Поднепровья, Киева — того центра, откуда «эгоцентрически» летописец и описывал мир. Вводная космографическая часть Повести временных лет завершается рассказом об избавлении славян (племени полян) от хазарской дани и власти русских князей над хазарами, подобно тому, как «погибоша еюптяне от Моисея, а первое быша работающе им». Таким образом, обретение полянами своей земли в Среднем Поднепровье и утверждение там власти русских князей сопоставлялось с избавлением избранного народа от египетского плена и обретением земли обетованной — будущей христианской Руси (ср. комментарий Д. С. Лихачева: ПВЛ. С. 395). Это отождествление Русской земли с «новым Израилем» становится характерным для русского самосознания задолго до формирования идеи «Святой Руси» (ср. выше): продолжающая Повесть временных лет Киевская летопись (в составе Ипатьевской — ПСРЛ. Т. 2. Стб. 712-715 под 1199 г.) устами составителя — Моисея, игумена Выдубицкого монастыря,— сравнивает киевского князя Рюрика Ростиславича с пророком Моисеем, называет князя «проводником нового сего Израиля», который освободил Русь «от работы (рабства) немилосердья и от мрака скупости» (князь осуществил работы по укреплению стеной днепровского берега, на котором стоял Выдубицкий монастырь; ср. БЛДР. т. IV. С. 292-295; Подскальски 1996. С. 368).
Киев сформировался как город и центр полянской земли в дохристианский период — период хазарской дани. Этот период в свете недавно открытого письма киевской еврейско-хазарской общины X в. породил (и возродил) очередной всплеск интереса к происхождению Киева. И если гипотеза о хазарском (хорезмийском) происхождении самого имени Киев произвольно отторгает этот топоним от целого ряда сходных славянских наименований (см. продолжающуюся полемику с автором этой гипотезы О. Прицаком в книге: Голб, Прицак 1997. С. 210 и сл.), то имя другого «Полянского брата» — Хорив и горы Хоревица — прямо указывает на библейскую традицию: на горе Хорив Моисею была явлена Неопалимая купина, обещана Земля обетованная и даны скрижали Завета (Исход. 3.1-2 и сл.). Очевидно вместе с тем, что летописец-христианин почему-то не «распознал» за местным киевским топонимом
библейского имени: видимо, гора Хоревица уже прочно вошла в киевскую микротопонимию в дохристианский период истории города, причем эта микротопонимия была славянской — судя по славянским именам членов киевской общины (ср. имя Гостята бар Кьябар Коген и т. п., — Торпусман 1989). У нас есть и еще основания усматривать в этом микротопониме следы обитания еврейско-хазарской общины, потому что другой источник — трактат Константина Багрянородного «Об управлении империей» — сохранил иной киевский топоним, название крепости Самватас, который также обнаруживает иудейские истоки. Самватас, Самбатион и т. п. наименования относятся к чудесной реке талмудических легенд, которая бурлит шесть дней в неделю и покоится лишь в субботний день, — за этой рекой обитают потерянные десять колен Израилевых (Архипов 1995. С. 71-96). Эта река протекает у крайних пределов обитаемого мира — таковым крайним пределом для еврейской диаспоры был, безусловно, и Киев.
Проблема «нераспознания» русским летописцем имени Хорив, видимо, не может объясняться просто незнанием библейского текста (хотя в кратком летописном изложении священной истории — в Речи Философа — не упомянута гора Хорив и говорится лишь о Законе, данном на Синае, Хорив или гора Хоривьская упоминаются в древнеславянском паремейнике — Пичхадзе 1998. С. 56). Сюжет «Исхода» в летописи непосредственно связан именно с избавлением от хазарской дани. Это — не просто констатация «исторического факта» власти русских князей над хазарами: эта фраза заключает все космографическое введение к ПВЛ — далее следует собственно летопись, погодная история Русской земли. Таким образом, космографическое введение «продолжает» священную историю историей расселения славян в «жребии» Иафета. В полемике с хазарскими иудеями Константин Философ напоминает об обетовании, данном Иафету: «Да распространить Бог Иафета, да ся вселить в села Симовы» (БЛДР. Т. 2. С. 44); соответственно, центральным эпизодом ПВЛ оказывается грядущее избавление словен — полян от хазарского плена и одновременно обретение ими будущей Русской земли — и части Хазарии как земли обетованной. Киев как центр этой земли (грядущую славу Киева предрек еще Андрей Первозванный) не мог ассоциироваться с «маргинальным», хотя и сакральным локусом, вроде Хорива: эта ассоциация была свойственна предшествующей еврейско-хазарской традиции, которую «преодолевал» летописец (вслед за русскими князьями: см. Петрухин 1998).
Датированная часть летописи обнаруживает дату первого упоминания Руси в греческом хронографе и предлагает собственную хронологическую разбивку по периодам мировой (библейской) истории: от Адама до потопа и далее — до правления русских князей с последующими аллюзиями, связующими историю Руси со священной историей (ср. ниже, а также Данилевский 1995; Сендерович 1994). Библейские сюжеты во введении к Повести временных лет использовались как «тематические ключи» (Пиккио 1977), раскрывающие провиденциальную суть начальной славянской истории, начинающейся с расселения среди потомков Ноя и завершающейся обретением «обетованной» земли. Отметим заранее, что композиция Повести временных лет, таким образом, воспроизводит традиционное деление библейских книг на Пятикнижие Моисеево (в частности, сюжеты Бытия и Исхода) и «исторические» книги (Иисуса Навина, Судей, Руфь, 1-4 Царств). Пафос «пророческих» книг передается летописцем в поучениях о «казнях Божиих», обличением «двоеверия» и т. п. Но центральным историческим пунктом этой композиции оставалось начало Руси — древнерусской государственности.