Historicus.ru / Библиотека Историка / Лотман Ю. М. История и типология русской культуры

(Эта статья открывала XV том «Трудов по знаковым системам. Типология культуры. Взаимное воздействие культур» (Учен. зап. Тартуского гос. ун-та 1982. Вып. 576) — Примеч. ред.)

 

От редакции

 

Семиотический подход к проблеме литературных связей и — шире — любых межтекстовых отношений вскрывает принципиальную однотипность их с внутритекстовыми процессами и отношениями. Смыслообразующие про­цессы внутри текста, обмен смыслами между текстами внутри тех или иных контекстных единств в рамках отдельной национальной культуры, обмен текстами или текстопорождающими механизмами между отдельными нацио­нальными культурами в рамках ареальных единств и в глобальных масшта­бах — все эти явления, по сути дела, опираются на некоторый инвариантный семиотический механизм, который, в свою очередь, подобен механизмам перевода, с одной стороны, и двуполушарного сознания человеческого индивида, с другой.

Элементарная модель текста рисуется в следующем виде, представляя не­которое выделенное и имеющее внешнюю границу сообщение, текст одновре­менно внутренне неоднороден. Состоя из двух (или более) субтекстов низше­го порядка или являясь конгломератом неоднородных текстовых элементов, он неизбежно порождает внутренние смысловые токи за счет неоднознач­ных и не до конца детерминированных внутренних перекодировок между смыслами элементов разных рядов (Подробнее о данной концепции текста см. Лотман Ю. M. Феномен культуры. Учен. зап. Тартуского гос. ун-та.  Вып. 463 (Труды по знаковым системам, X.) Тарту, 1978, Lotman J. M. The future tor structural poetics//Poetics 1979 № 8. P. 501—507). Исходных «чистых» однолинейных текс­тов (которые всегда появляются на поздней стадии метасемиотических обра­зований) не может быть, так как диффузность семиотических каналов, сменяющаяся затем семиотической многоканальностью, бесспорно, типологи­чески и исторически предшествует выделенности отдельных, имманентно в себе замкнутых, языков.

Однако одновременно необходимо, чтобы текст функционировал как нечто единое, не распадаясь в процессе разнообразной семиотической актуа­лизации на части. Это достигается тем, что по отношению к окружающему его контексту он выступает как существенно однородное, то есть семиотиче­ская неоднородность его актуализируется при имманентно-внутреннем описа­нии и стушевывается при сопоставлении с контекстом. Это выделяет отмечен­ную границу, отделяющую текст от внешнего контекста. Итак, с одной точки зрения, будет актуализироваться единство текста, а с другой — его (мини­мально) двойственность.

Следовательно, текст есть момент равновесия между тенденцией функци­онального распадения его на два или несколько текстов и полной унифика­ции как внутренне однородного. Усиление внутритекстовой семиотической дифференциации — неизбежное следствие роста смысловой нагруженности текста — вызывает на другом полюсе усиление семиотической общности. Это порождает в определенный момент выделение общего метаязыкового ме­ханизма самоописания текста, с позиции которого текст приобретает черты полной семиотической однородности. Более того, это самоописание текста становится в дальнейшем языком для создания других текстов и включается в арсенал культурного полиглотизма данного коллектива.

В свете сказанного видно, что мы не можем согласиться с распростра­ненным представлением, что «язык становится видимым в форме текста» (Hartmann P. Text, Teste, Klassen von Texten // Bogawus. 1964. H. 2 Munster-Westf S. 17, cр. Шмидт 3. И. «Текст» и «история» как базовые категории // Новое в зару­бежной лингвистике. М., 1978.  Вып. 3. С. 94—96), полагая, что язык есть порождение текста на определенной стадии его функ­ционирования и абсолютизация одного из аспектов текстового механизма.

Таким образом, минимальной структурой текста будет наличие двух семиотически автономных субтекстовых образований и объединяющей их семиотической метаструктуры. Триединство этого механизма, то, что каждая из его частей в определенном смысле может функционировать как вполне самостоятельная и одновременно, все они, в другом аспекте, образуют нерасчленимое функциональное единство, — представляется фундаменталь­ным его свойством. Только такое устройство позволяет тексту из пассив­ного передатчика извне заложенного в него смысла превратиться в смысло­вой генератор.

Из этого принципа вытекают существенные последствия. С ним связан закон иерархического вхождения одних и тех же единиц в их семиотическое окружение на разных уровнях в качестве элементов текста, субтекстов, текс­тов или контекстов разного объема. С этим же связана историческая по­движность понятия границы текста, склонного то агрессивно расширяться, превращая текст в часть самого себя, то сужаться, в результате чего текст делается собственным контекстом. Природа границы текста корреляционно связана с характером его самоописания. Текст в этом смысле проявпяет черты подобия культурному понятию личности, и метаописание его (превра­щение в «для себя реальность») можно уподобить факту самосознания лич­ности. Подобно тому как биологическая индивидуальность человека может осознавать и описывать себя как составную часть культурной личности, при­писывая свойства личности разнообразным социумам, видеть в себе замкну­тый и самодостаточный культурный мир или различать в своеи биологиче­ской отграниченности несколько автономных индивидуальностей, подбирая каждый раз соответственный метаязык самоописания, текст согласовывает свой метаязык и свое ощущение границ самого себя с общей моделью куль­туры, в которую он вписывается.

Наиболее интенсивное смыслообразование протекает внутри текста при достаточной поляризации семиотической природы входящих в него субтекс­тов. С этим связано то, что в случае возникновения нового типа текстов в процессе расширения текстовой границы интенсивность смыслообразовательных процессов резко возрастает. Так, например, при расширении грани­цы понятия «искусство» и включении в искусство как некоторый единый текст находившихся за его пределами жанров типа детектива, очерка, кино­хроники внутренняя поляризация искусства как текста резко возрастает, интенсифицируется обмен сообщениями между семиотически различными подструктурами и процесс смыслообразования бурно активизируется.

Таков же по своему механизму процесс текстового обмена между различ­ными национальными культурами или ареалами. Пока другая культура осоз­нается как текст на другом языке, как текст абсолютно непереводимый, она исключена из смыслообразовательного механизма данной культуры. Если две культуры настолько интегрировались, что различие между ними полностью стерлось, активизации смыслообразования не будет происходить. Необходи­мо третье: каждая из культур, образуя имманентно замкнутый текст, глубоко отличается от другой. И одновременно они, с некоторой третьей точки зре­ния, образуют единый текст, некоторую семиотическую личность более высо­кого уровня. В этих условиях между ними возникает текстовый обмен. В си­туации, когда какое-либо историческое культурное образование оказывается в сложных отношениях с разнообразными границами, рассекающими его культурный универсум, оно попадает в область интенсивной текстовой вза­имности. Так, например, средневековая Русь находилась по западную сто­рону границы, отделявшей оседлую европейскую цивилизацию от Великой Степи, и по восточную сторону от конфессиональной границы, разделявшей истинное и еретическое христианство (где, по какую сторону этой черты располагалось истинное, — зависело от позиции наблюдателя). Русь одновре­менно осознавала себя и центром мира, и его периферией, одновременно ори­ентировалась на изоляцию и интеграцию.

Таким образом, усиленное текстообразование, особенная культурная про­дуктивность совпадает с возникновением новообразованных единств нацио­нальных из областных, ареальных из национальных. Особенно бурно проте­кает такой процесс, если в ходе новообразования какая-либо относительно молодая культура приходит в соприкосновение со сложившейся великой цивилизацией. Соприкосновение это может быть пространственным или временным. Можно сформулировать правило, согласно которому, если мы наблюдаем в рамках какого-либо национального культурного развития бур­ную вспышку, резкое убыстрение исторического времени и скачкообразный переход на положение крупного культурного центра регионального или ми­рового значения, то мы обязательно обнаружим или историческое, или про­странственное соприкосновение ее с какой-либо из старых мировых цивили­заций. Или же под ее фундаментом будет скрыта погибшая великая культура, или же в своем развитии она пространственно столкнется с древним и разви­тым культурным центром. Такое воздействие можно типологически сопоста­вить с влиянием развитого сознания взрослых на менталитет ребенка. Ребе­нок, полностью изолированный от взрослых, при совершенно нормальных умственных данных развивается крайне медленно, а при абсолютном отсече­нии текстов, которые могли бы поступить в его мир извне, развитие вообще останавливается.

Это не означает, что поступающие извне тексты сохраняются в том виде и в тех функциях, которые были им присущи в культурном пространстве источника. Поступающие извне тексты можно сопоставить не с книгами, принесенными из магазина и поставленными на полку, а с топливом, брошен­ным в топку машины. Они запускают машину текстообразования (машину мысли), и чтобы выполнить эту роль, им следует сгореть — перестать быть собой, из законченной и застывшей структуры превратиться в источник энер­гии. В этом смысле реален парадокс чем естественнее и проще взаимопони­мание между двумя культурами, чем точнее сохраняет транслированный текст свою исходную функцию в новом культурном контексте, тем менее активна его стимулирующая роль в развитии младшего культурного партнера.

В процессе работы описанного нами механизма исключительную роль иг­рает самоопределение и самоописание культурного субъекта. В зависимости от того, как конструируется в сознании данного коллектива культурный уни­версум и какое место занимает в нем самоописывающий культурный субъект, усвоение текстов извне может исключаться или предполагаться. Культурный универсум разделяется границей на внутреннее пространство (место располо­жения субъекта данной культуры) и внешнее, в котором находятся его потен­циальные партнеры по культурному обмену (См. Веселовский А. Н. Историческая поэтика Л., 1940. С. 64). Первым результатом этого становится следующее: необходимым условием усвоения текста является то, чтобы культуре, этот текст порождающей (то есть его естественному контексту, пусть даже в отдельных случаях редуцированному до минимума, когда вся передающая культура сведена до передаваемого текста), было пре­дусмотрено структурное место в модели мира воспринимающего культур­ного субъекта. Отсюда вытекает необязательность взаимности в процессе передачи текстов, так как в собственной модели мира транслирующей куль­туры может не содержаться места для культуры принимающей. Последнее очевидно, когда обе эти культуры принадлежат разным историческим эпо­хам, но возможно и при синхронном существовании.

Вторым результатом является требование инверсии в расположении ценностных характеристик относительно оппозиции, «центр / периферия» Если центр модели мира (расположение «Я» воспринимающего культурного субъекта) получает высшую ценностную характеристику, а периферия (куль­турное «они») — низшую, возникает ситуация самоизоляции, и усвоение текс­тов извне тормозится. Происходит резкое торможение темпа внутреннего раз­вития данной культуры, ибо весьма ошибочно представление, согласно кото­рому привносимые извне тексты деформируют тип усваивающей культуры и даже направляют ее по другому пути (воздействие такого типа, конечно, тоже имеет место, но оно встречается на протяжении истории человеческой культуры значительно реже, чем принято думать). Их функция иная — они интенсифицируют деятельность имманентных механизмов и ускоряют их культурное время. Моменты убыстренных движений тех или иных культур (= моменты ускоренного возрастного развития отдельной личности) — неиз­менно моменты бурного усвоения поступающих извне текстов.

Если же позиция внутреннего «Я» культуры оценивается на ее аксиологи­ческой школе как недостаточная или дефектная, а позиция внешней культуры получает соответственно высокую оценку, то создается благоприятная обста­новка для восприятия внешних текстов. Именно так следует теперь понимать старое положение акад А. Н. Веселовского «Усваивается лишь то, к чему есть посылка в сознании, во внутренних требованиях духа» (Веселовский А. Н. Историческая поэтика. С. 64).

Следует подчеркнуть, что речь идет именно о ценностной установке дан­ной культуры, а не о таких критериях, как большая развитость, большая сложность, историческая продвинутость и т. п. Не говоря уже о том, что сами эти понятия неопределенны и имплицитно содержат в себе оценку, достаточно часто встречаются в историях культур случаи, когда именно такие качества, как «неразвитость», «наивность», «инфантильность», «уда­ленность от цивилизации» (фактически это обозначает чаще всего уда­ленность от цивилизации в привычных для оценивающего формах, удален­ность от его цивилизации) получают высшую ценностную характеристику. Создаются условия для воздействия «неразвитых» культур на «развитые» (ср. воздействие при определенных культурных установках детского созна­ния на взрослое « не будете как дети, не войдете в Царство Небесное» — Матф. 18:3, «Жалуются на состояние детства, а не видят того, что род человеческий погиб бы, если бы человек не начинал с состояния детства» (Руcсо Ж.-Ж. Эмиль, или О воспитании. СПб., 1913. С. 12), «Кому у кого учиться писать, крестьянским ребятам у нас, или нам у кре­стьянских ребят» Л. H. Толстого).

Устойчивые ареальные связи приводят к складыванию стабильного парт­нерства и взаимного обмена текстами. Следует, однако, подчеркнуть, что активность и устойчивость общений между культурами в равной мере имеет результатом их конвергенцию (складывающаяся единая модель, по которой происходит самоописание культур, оказывает формирующее воздействие на реальные тексты) и фиксацию и углубление своеобразия (каждая из куль­тур испытывает потребность в партнере диалога, поскольку он «другой»). При этом образ некоторой культуры, зафиксированный в сознании ее парт­нера как своеобразный и «странный», затем весьма часто импортируется самой этой культурой и становится ее точкой зрения на самое себя, идеаль­ной моделью для автоконструирования. Происходит обмен не только тек­стами, но и кодами.

Триединая модель культуры осуществляет полный рабочий цикл, когда некоторые тексты, транслированные из передающей культуры в принимаю­щую, претерпевают в последней трансформацию в процессе перекодирова­ния, а затем ретранслируются в исходную культуру, которая воспринимает их, снова трансформируя, как долгожданное и внутренне необходимое ей «новое слово». В качестве примеров можно было бы привести трансляцию эллинистических текстов в арабскую культуру и ретрансляцию текстов араб­ской культуры в европейскую в эпоху позднего средневековья и Ренессанса. Аналогичен пример массового импорта западноевропейских текстов русской культурой XVIII — начала XIX в. и обратной волны в эпоху Достоевского, Толстого и Чехова. Изучение подобных циклов таит значительно больший историко-литературный интерес, чем изучение отдельных, разрозненных фак­тов «заимствований».

В заключение следует отметить, что культура представляет собой исклю­чительно сложное и многоуровневое явление, и границы ее как некоей коллективной личности на разных уровнях располагаются по-разному. Цен­ностные характеристики на разных уровнях могут также не совпадать. Это придает процессу культурной взаимности чрезвычайную причудливость интенсивный на одном уровне, он может быть полностью остановленным на другом.

Изоморфизм предлагаемой модели для всех типов культур (= текстов) от микроструктуры отдельной личности до глобальной культуры человечест­ва и то, что аналогичные процессы мы можем наблюдать и внутри отдель­ного — самого малого — текста, и между наиболее общими группами текс­тов, позволяет рассматривать типологическое описание текстов и их групп, с одной стороны, и описание процессов взаимодействия, обмена текстами, текстовых и межкультурных коммуникаций, с другой, как принципиально однотипные задачи <...>.

 

1982