Historicus.ru / Библиотека Историка / Из истории русской культуры Том I. (Древняя Русь)

Несмотря на эти претензии, жизнь первых русских князей была иной. А. А. Шахматов назвал летописное повествование о начальном периоде русской истории «Сказаниями о первых русских князьях». Сказания действительно основаны на преданиях, построены в жанре «деяний» (gesta), где легенда («сага») и история трудно различимы. В этом отношении второй русский князь, наследник призванного по «ряду» Рюрика Вещий Олег, который первым реально воплотил претензии русских князей на хазарские владения — самая противоречивая фигура начальной русской истории. В Повести временных лет он назван князем, родичем призванного в Новгород варяжского князя Рюрика: перед смертью (в ПВЛ — 879 г.) тот передал Олегу княженье и малолетнего сына Игоря «на руки». В Новгородской Первой летописи Олег — всего лишь воевода при взрослом и самостоятельном князе Игоре. Соответственно деяния, связанные с началом русской истории, — захват Киева, покорение окрестных славянских племен — приписываются в Повести временных лет Олегу (под 882 г.), в Новгородской летописи — Игорю. Главное историческое деяние Олега — поход на Царьград — в Повести описан под 907 г., а в Новгородской летописи ошибочно отнесен ко времени после похода Игоря на греков и датирован 922 г. Но если поход Игоря, в действительности состоявшийся в 941 г., был упомянут в византийской хронике Георгия Амартола (откуда и почерпнул сведения о нем Нестор), то о триумфе Олега, «щите на вратах Царьграда» и т. п. греческие источники молчат: лишь смутные намеки на договор, заключенный с греками при Олеге в 911 г. и включенный составителем летописи в Повесть временных лет, сохранились в позднейшей (конец X в.) «Истории» Льва Диакона. Наконец, смерть Вещего Олега от коня также описывается по-разному в Повести, где (под 912 г.) приводится знаменитое предание, приуроченное к Киеву, и в Новгородской летописи, где скороговоркой передан тот же мотив, отнесенный, однако, к Ладоге.

Фольклорные — эпические или даже мифоэпические — истоки летописных преданий о Вещем Олеге давно считаются более или менее очевидными. А. А. Шахматов, именовал повествование о захвате Олегом Киева «народной песней» (1908. С. 309). Ср. эпический строй этого пассажа (вообще характерный для «сказаний о первых князьях»): согласно Новгородской летописи (С. 107), Игорь и Олег «начаста воевати, и налезоста Днепрь реку и Смоленск град. И оттоле поидоша вниз по Днепру, и приидоша к горам Кыевским, и узреста город Кыев, и испыташа, кто в нем княжит» и т. д. Этот эпический строй с регулярным использованием союза и отличает «сказания» от комментариев летописцев и сводчиков и в Новгородской летописи, и в Повести временных лет. Очевидное стилистическое единство «сказаний», читавшихся уже в предполагаемом Начальном своде, делает не столь существенным вопрос о возможном влиянии «бродячих сюжетов», заимствованных из «варяжских саг» (по гипотезе датского слависта А. Стендер-Петерсена) или античных (византийских) литературных мотивов, на их окончательное оформление (наиболее обстоятельное исследование принадлежит Е. А. Рыдзевской (1978. С. 173 и сл.; см. также популярную работу Н. Ф. Котляра. 1986. С. 56 и сл.)). Различные книжные и фольклорные мотивы, действительно, могли быть популярны в княжеско-дружинной среде, но, безусловно, насущной была необходимость в сохранении предания («сказаний») — ибо в дописьменный период, к каковому и относилась русская дохристианская история, это предание было обоснованием легитимности княжеской власти. Отсюда «правовой» лейтмотив сказаний о первых русских князьях: призвание варягов и Рюрика «по ряду» словенами, кривичами и мерей, «установление» Олегом (в НПЛ — Игорем) дани тем же племенам, которую те должны были платить варяжской дружине князя и т. д.

Этот мотив — мотив легитимности — оказывается основным и для летописцев, обратившихся к преданию со второй половины XI в.; предание претворялось ими в историю, поэтому собственно исследование летописного понимания предания, «герменевтика», важнее, чем поиски внешних им аналогий (хотя пренебрегать ими нельзя). Это касается уже первых известий об Олеге-воеводе (НПЛ) или князе (ПВЛ). А. А. Шахматов предполагал, что Олег — воевода в Начальном своде — стал князем в Повести временных лет, потому что составителю этой летописи был известен договор с греками 911 г., где Олег поименован «великим князем русским», которому, к тому же, подвластны другие «великие и светлые князи». Это дало возможность составителю отнести Олега к «роду» князя (Рюрика), изобразить его законным наследником и т. д. В действительности, аутентичность титулатуры в договоре проблематична, ибо «великий князь» в русской традиции — титул, известный с XII в. (см. ниже о Владимире Мономахе: 4.6); в договорах с греками все предводители Руси, очевидно, именовались «архонтами» (так называл их, в частности, Константин Багрянородный в середине X в.); греческий титул «великий архонт» известен на русских княжеских печатях с начала XII в. (ср. Янин 1970. С 20 и сл.): когда и какой переводчик договора 911 г. превратил «архонтов» в «великих князей», сказать трудно (ср. Малингуди 1996. С. 87). Зато более очевидно положение воеводы при первых русских князьях: самый известный из них — Свенельд, воевода Игоря и Святослава, имевший собственную дружину: договор Святослава с греками (971 г.) был составлен, согласно формуле, «при Святославе, великом князе русском, и при Свеналде» (ПВА. С. 34). Почти та же формула вкладывается в уста Олега, когда тот притворяется под Киевом купцом, идущим «от Олга и от Игоря княжича» (там же. С. 20). Особая роль воеводы в эпоху, приближенную ко времени Олега, отмечается и сторонним свидетелем — Ахмедом Ибн Фадланом. Это своеобразное двоевластие, свойственное многим раннесредневековым государствам (в том числе соседней Хазарии), может свидетельствовать о том, что роль Олега при Игоре не была следствием искусственной контаминации летописных мотивов.

Сложнее обстоит дело с другой функцией Олега — «кормильца» малолетнего Игоря. Конечно, «кормильство» — традиционный институт в раннефеодальном обществе: Асмуд был кормильцем князя Святослава Игоревича, Добрыня — Владимира Святославича; Добрыня был дядей князя по матери (уй)—так же именует и Олега поздняя «Раскольничья летопись»; В. Л. Комарович (1960. С. 91) предполагал даже, что Ольга — жена Игоря, которую привел княжичу Олег в 903 г.,—дочь самого Олега (подобно тому как Малуша была дочерью Малка Любечанина и т. п.) (о предполагаемых в поздних летописных сводах родственных связях и деяниях Олега см.: Котляр 1986. С. 55 и сл.). Но важнее здесь текстологическое наблюдение Шахматова: в НПЛ Игорь и Олег захватывают Киев вместе, соответственно, в летописи употребляется двойственное число; в ПВЛ Олег действует самостоятельно при младенце Игоре, но и здесь однажды употреблено двойственное число — по предположению Шахматова, след текста Начального свода, не устраненный редактором: стало быть, исходным следует считать текст, сохранившийся в НПЛ, и Игорь уже не был младенцем?

Ситуация с летописными текстами, однако, оказывается не столь однозначной. Дело в том, что в соответствующем пассаже НПЛ, посвященном захвату Киева Олегом и Игорем, употреблено как раз не двойственное, а множественное число («и приидоша к горам кыевским»: НПЛ. С. 107). Речь может идти о войске Олега в целом, а не о двух его предводителях. Переписчики летописных текстов, особенно с XIV в., когда двойственное число стало выходить из употребления, могли что-то напутать, так что принимать построение Шахматова приходится с большой осторожностью.

А. А. Шахматов считал, что Олег и Игорь были самостоятельными князьями, Олег изначально правил в Киеве, Игорь — в Новгороде, предания о них — киевское и новгородское — соединил составитель Начального свода, сделавший Олега воеводой. Составитель ПВЛ «реставрировал» его княжеский титул, извлекши из княжеских архивов договор 911 г., где Олег именовался князем, а чтобы объяснить сосуществование двух князей, изобразил Игоря младенцем на руках родича Олега. Ситуация выглядит еще более сложной, если учесть, что в НПЛ (Начальном своде) и ПВЛ по-разному дается хронология: в Новгородской летописи, как показал Шахматов, дата неудачного похода на греков, инициатором которого был Игорь, — 920г. —ошибочна, но зато именно она подтверждает самостоятельность и возмужалость Игоря. Составитель ПВЛ исправил дату похода в соответствии с греческим хронографом — 941 г., поход Игоря отделяли от договора 30 лет, и очевидной становилась их возрастная разница. Но последний летописец не останавливается в своих хронологических изысканиях: под 911 г. — годом договора — он описывает и смерть Олега, отмечая, что «бысть всех лет княжения его 33». Исследователи давно обратили внимание на это «эпическое» число. Конечно, смерть Олега могла быть искусственно присоединена к реальной дате договора, и последующий расчет даты смерти Рюрика, передавшего княжение Олегу (879 г.), условен, но привлекает внимание то обстоятельство, что и смерть Игоря «присовокуплена» к статье, включающей договор 944 г. Стало быть, лет княжения Игоря было столько же — 33, но столько лет прошло и между договорами, заключенными двумя князьями.

А. А. Шахматов (1940. С. 65 и сл.) показал, что «рационализация» ранних летописных датировок, даже привязка их к датам греческого хронографа условна. Очевидно, что поход Аскольда и Дира отнесен к 14-му лету царствования Михаила III задним числом — в действительности, если начало Руси (Русской земли) приурочено к началу царствования Михаила, то поход Аскольда и Дира (866 г.) — к концу этого царствования. Символическое для начальной Руси (см. главу 3) царствование Михаила заставляет вновь обратиться к апокрифическому царствованию его мифологического тезки, которое длилось, согласно «Откровению Мефодия Патарского», 33 года (что соответствует в Священной истории сроку царствования Давида в Иерусалиме и земной жизни Христа). «Рационалистический» расчет летописца во вставной таблице временных лет «от Адама» отводит на правление Олега 31 год, но учитывает лишь годы княжения в Киеве, тогда как реально князь унаследовал власть от Рюрика «в лето 6387» — в 879 г. — и княжил до своей мифологизированной смерти «в лето 6420» (во время осеннего полюдья 911/912 г.). До осеннего полюдья «лета 6453» княжил, по летописи, и Игорь: этот сакральный 33-летний цикл отчасти проясняет принципы ранних летописных датировок. Завершение деяний обоих князей связывается в летописи с победоносными походами на Византию — с заключением договоров 911 и 944 г.: этот ритм начальной русской истории был «задан» известием о первом походе Руси на Царьград, отнесенном летописцем к концу царствования Михаила (866 г.). «Такты» этого ритма совпадали со временем апокрифического правления Михаила — 33 года — отсчитанные летописцем от даты смерти Игоря.

Иной ритм, очевидно, задавала русской истории и начальному русскому летописанию другая — вполне реальная — византийская традиция: это тридцатилетний срок мирного договора («вечный мир»). Видимо, завершение этого срока подвигло Игоря на поход 941 г. — дата, известная летописцу из Хроники Амартола. Тридцатилетний цикл разделяет не только этот поход и договор Олега, но и определяет время правления Олега в Киеве (882-912), равно как и «начало» Русской земли под 852 г. (приуроченное к неверно вычисленному началу царствования Михаила III), отделенное тем же сроком от того времени (882 г.), когда варяги и словене Олега (наряду с «прочими») прозвались русью в Киеве.

Вернемся к этому событию. Согласно Повести временных лет, в Киеве до вокняжения Олега обосновались «бояре» Рюрика Аскольд и Дир, отпросившиеся у князя в поход на Царьград (в ПВЛ описан под 866 г.). Подойдя с дружиной к Киеву, Олег узнает, что в городе княжат Аскольд и Дир. Князь прячет воинов, притворяется купцом, идущим в греки, и просит Аскольда и Дира выйти к нему из города. Эта «хитрость» Олега обычно относится исследователями к бродячим фольклорным мотивам, но, скорее, — это реальная деталь раннесредневекового быта: торг проходил вне укреплений, «города», расположенного на горе, возле гавани. Норманнов, появившихся в Дорсете (789 г.), местный правитель принял за купцов, вышел к ним навстречу из крепости и был убит (см.: Мельникова, Петрухин 1990. С. 55). Так же поступает и Олег (Игорь в НПЛ) с Аскольдом и Диром.

Но в этом традиционном мотиве «хитрости» Олега есть еще одна «историческая» черта: подплывая к Киевским горам, Олег и Игорь останавливаются на урочище Угорском, где прячут в ладьях своих воинов, — «творящася подугорьскыми гостьми» (сказано в НПЛ. С. 107). Урочище Угорское упоминается далее в связи с рассказом о миграции угров мимо Киева в «Угорскую землю»: эта «угорская» (венгерская) тема важна для начального русского летописания, так как она связывает историю руси и днепровских славян с «моравской» историей о «преложении книг на словенский язык» (гл. 2. 3). Но урочище Угорское имеет особое значение и для истории Киева: позднейшие летописные своды (Ипатьевская летопись под 1146 г. и др.) упоминают там «княжий двор» — на этом дворе «все кияне» в 1146 г. «льстиво» целовали крест неугодному им князю Игорю Ольговичу, которого затем предали, призвали другого князя — потомка Мономаха — и, расправившись с Игоревой дружиной, убили, а в 1151 г. в Киеве вообще было два князя, вытеснивших из города самого Юрия Долгорукого — брат Юрия Вячеслав в самом городе, а их племянник Изяслав Мстиславич — под Угорским. Эти известия, конечно, никак не могли повлиять на начальное русское летописание, но они позволяют предположить, что Угорское и в древности могло иметь функции экстерриториальной резиденции князя, вроде известного из начального летописания княжеского «двора теремного», расположенного «вне града» (Каргер 1958. С. 274-275; ср. С. 264-267). Экстерриториальная резиденция нужна была тогда, когда в самом городе сильны были вечевые традиции — так было в Новгороде, где экстерриториальная резиденция существовала на Городище, так было и в определенные кризисные моменты истории Киева (ср. Пагиуто 1965. С. 40-41).

В связи с этим возникает вопрос, почему с такой легкостью в летописном описании завладевали Киевом сначала Аскольд и Дир, потом Олег и Игорь. Еще М. П. Погодин и А. Куник предполагали, что Аскольд и Дир закрепились в Киеве благодаря договору со славянами, с киевским вечем. Очевидно, таким же образом, а не путем завоевания утверждается в Киеве и Олег (ср. Ловмяньский 1985. С. 140-142; ср. С. 158).

Каковы бы ни были реальные отношения Рюрика с Аскольдом и Диром, равно как с Олегом, очевидно, что основная идея Повести временных лет — зависимость варягов от законной княжеской власти, без поддержки которой они не имеют права пребывать на славянских землях. Еще важнее то обстоятельство, что «исторический акт» — призвание варяжских князей в Новгород — воспринимается как прецедент: право призванного княжеского рода на власть в других славянских городах, пусть и по договору-ряду с их жителями. Деяния первых русских князей Рюрика, Олега, Игоря и Ольги — вплоть до трех Ярославичей, эпическим слогом изложенные в Начальной русской летописи (они имеются в ПВЛ, и в НПЛ), стали такими прецедентами для всего русского средневековья: они приукрашивались и расцвечивались, по-новому интерпретировались в позднейших летописных сводах, особенно начиная со Степенной книги, но в основе их сохранялось древнее предание.

В обоих сводах убийство Аскольда и Дира мотивируется тем, что они, «неста князя, ни рода княжа», но если в Повести временных лет эта мотивировка обоснована их принадлежностью к дружине Рюрика, законно призванного князя, то в Новгородской летописи аргументация Игоря остается неясной, так как неясным в этой летописи было и происхождение киевских правителей. Между тем для Повести временных лет это был один из заглавных вопросов — «кто в Киеве нача первее княжити». Показательно, что Нестор не конструирует фигуру первого князя, вроде Пршемысла или Пяста, а занимается историческими изысканиями. Он не называет князем Кия — говорит лишь, что тот княжил «в роде своем», в отличие от призванных князей «от рода варяжска». Это новое государственное, а не родоплеменное значение термина князь — и, соответственно, новое понятие княжеского рода — оказывается принципиально важным для Нестора и отражаемой им древнерусской государственной традиции. Русский княжеский род с Олегом и Игорем возглавляет иерархию, включающую бояр и дружину, которой подчиняются «племенные» структуры.

Аргументом в пользу искусственности предания о первых киевских князьях в целом, соединения Аскольда и Дира как соправителей, считалось известие тех же летописей о том, что они были похоронены в разных местах; но сведения о могилах исторических персонажей вообще отличаются некоторой противоречивостью — могила того же Олега упоминается то в Киеве (ПВЛ), то в Ладоге (НПЛ), а по предположению Шахматова даже за морем; однако Олегова могила хорошо известна в Киеве позднейшей киевской летописи XII в. на Щекавице у «Жидовских ворот» (ср. Ловмяньский 1985. С. 135-136; Приселков 1996. С. 78). Так или иначе, наиболее последовательно «биография» Олега прослежена в версии ПВЛ.

Далее в Повести временных лет сказано: «И седе Олег, княжа в Киеве, и рече Олег: "Се буди мати градом русьским", И беша у него варязи и словене и прочи прозвашася русью» (ПВЛ. С. 14). Русь принесла свое имя на землю, называвшуюся «польской». Летописец специально указывает на то, что это название распространяется на всю дружину Олега, включавшую уже не только варягов, но и словен (и прочих).

Вслед за тем говорится о том, что Олег стал строить города (традиционное занятие князей в понимании летописца) и «устави дани словеном, кривичем и мери, и устави варягом дань даяти от Новагорода... мира деля» (ПВЛ. С. 14). Таким образом, Олег подтверждает своим уставом договор («ряд») с северными племенами. Но сам князь обосновывается на юге, в Киеве, и его усилия направлены на покорение южных племен. Первым делом он подчиняет независимых древлян в правобережье Днепра, а затем обращается против левобережья, входящего в сферу влияния Хазарского каганата. Он возлагает «легкую дань» на северян, заповедав им не давать дани хазарам: «Аз им противен, а вам не чему». Два обстоятельства существенны в этом кратком летописном тексте: во-первых, Олег вступает в переговоры о дани со славянскими племенами — заключает с племенами Среднего Поднепровья такой же «ряд», как и с племенами севера. Во-вторых, здесь впервые говорится о конфликте руси и хазар. Олег присваивает северянскую и радимичскую дань: таким образом русский князь овладевает хазарской податной территорией в Среднем Поднепровье, которая и получает в летописи название «Русская земля» (в узком смысле) — становится княжеским доменом, «части» которого требуют себе все русские князья, претендующие на старшинство в роде со второй половины XI в. Этих сведений о присвоении хазарской дани нет в Новгородской Первой летописи, где самостоятельным деянием Олега изображен лишь поход на греков (под 922 г.), и это обстоятельство свидетельствует о том, что составитель Повести временных лет руководствовался не только домыслами при описании деяний Олега.

О реакции хазар летопись молчит. Это, видимо, связано с источниками русской летописи: она опиралась, прежде всего, на русские предания и византийский хронограф. Кроме того, как показал А. П. Новосельцев (1990. С. 210-211), Хазария в эти годы была занята борьбой с более близким противником — печенегами (чем, видимо, воспользовался Олег). Однако данные нумизматики указывают на то, что реакция со стороны хазар все же не заставила себя ждать.

Как уже говорилось, в 60-е гг. IX в. наблюдается определенная активизация восточной торговли — усиливается приток восточного серебра в Восточную Европу и Скандинавию, что В. М. Потин (1970. С. 69) связывал с установлением более прочных отношений между варягами и славянами — «призванием варягов». Американский нумизмат Т. Нунен (1985. С. 41-50) показал, что в последней четверти IX в. приток монет в Восточную Европу резко сокращается, наступает первый кризис в поступлении восточного серебра; при этом кризис не связан с сокращением эмиссии в Халифате — доступ серебра в Восточную Европу был искусственно приостановлен. Приток монет возобновляется в начале X в., когда серебро идет через Волжско-Камскую Болгарию из державы Саманидов в обход Хазарского каганата. Не менее показательно, что тогда же — не ранее первой четверти X в. — первые клады дирхемов появляются в самом Киеве: в IX в. Киевское Поднепровье оказывалось вне сферы русской восточной торговли (Каргер 1958. I. С. 123-124). Хазария блокирует эту торговлю.

Тем временем Олег активизирует византийскую политику и заключает (после похода) выгодный торговый договор 911 г. Возможно, легендарный поход Олега на Царьград (907 г.) способствовал улучшению русско-хазарских отношений: во всяком случае, именно после 907 г. (между 909 и 914 гг.) хазары пропустили русь в грабительский поход на Каспий против своих мусульманских противников. Исследователи (А. Е. Пресняков, М. И. Артамонов, А. П. Новосельцев, Г. С. Лебедев и др.) давно обратили внимание на взаимосвязь восточных и византийских походов руси — к X в. Русское государство включается в геополитическую систему Евразии. При этом положение руси «меж двух огней» и, одновременно, объектов экспансии — Хазарии и Византии, естественно, не могло быть стабильным: после (инспирированного Хазарией?) похода на Каспий возвращающаяся русь была перебита мусульманской гвардией кагана. Так или иначе, традиционный путь, которым направлялся в Восточную Европу поток восточного серебра, — через Кавказ и Хазарию — не был восстановлен. Поворот политики Олега к Византии был естествен.

Легендарный поход Олега на Царьград традиционно считается вполне «историческим», но даже русские источники — единственные свидетельства этого похода — полны видимых противоречий. Его описание помещено в ПВЛ под 907 г., в НПЛ — под 922: в новгородской версии в войске Олега названы варяги, поляне, словене и кривичи, в ПВЛ — все племена, подвластные Олегу или даже упомянутые ранее, хотя возглавляют список те же варяги и словене. Нет в обоих списках только руси, хотя значение именно этой дружины и даже самого дружинного имени явственно в обоих текстах. Сначала в обеих летописях говорится, что Олег заповедал побежденным грекам «дань даяти» на «2000 корабль», по 12 гривен на человека; Повесть временных лет конкретизирует далее, что дань дается «на ключ» — уключину, то есть на каждого «гребца»-русина. Упоминание собственно руси появляется в характерном тексте, опять-таки связанном с походом на морских судах — возвращением от стен побежденного Царьграда: «и рече Олег: "Исшийте парусы паволочиты руси, а словеном кропиньныя", и бысть тако. И повеси щит свой в вратех показуа победу, и поиде от Царяграда. И воспяша русь парусы поволочиты, а словене кропиньны, и раздра а ветр». Словене сетуют, что им даны паруса не из драгоценных тканей, а из простого холста и т. д. (ПВЛ. С. 17). Очевидно, что мы здесь опять имеем дело со сказанием, а не с ученым комментарием летописца, составлявшего списки известных ему племен — участников похода. Но что же такое русь в «сказании»? В описаниях походов на Царьград русь — это войско: в описании Олегова похода (в НПЛ — Игорева) в ПВЛ говорится, что «много зла творяху русь греком, елико же ратнии творять». Показательно, что описания походов на греков Олега и Игоря в обеих летописях стилистически зависят от описания похода 941 г. в хронике Амартола, но «оправдательная» фраза, списывающая злодеяния руси на военное время — «елико же ратнии творять» — принадлежит русскому летописцу (и переводчику Амартола? — ср. Шахматов 1940. С. 56). Здесь в понятие «русь» включены все участники похода, в том числе словене. Русь же, снабженная драгоценными парусами и противопоставленная словенам, — это княжеская дружина: так противопоставляли русь и славян-данников Константин Багрянородный в середине X в. и восточные авторы. Кто же такие словене «сказания» — только словене новгородские или все союзники и данники Олега, относящиеся к рядовому воинству? Казалось бы, ответ здесь однозначен — новгородцы (Шахматов 1908. С. 334-335). Обратимся, однако, к описанию войска Олега в ПВЛ: «Иде Олег на Грекы, Игоря оставив Киеве, поя же множество варяг, и словен, и чюдь, и словене, и кривичи, и мерю, и деревляны, и радимичи, и поляны, и северо, и вятичи, и хорваты, и дулебы, и тиверци, яже суть толковины: си вси звахуться от грек Великая Скуфь (Скифия—В. П.)» (ПВЛ. С. 16). Бросается в глаза несообразность этого списка — словене упомянуты там дважды. Конечно, список составлялся не очевидцем похода 907 г., а летописцем, но необходимо выяснить, основывался ли составитель списка на механическом сведении в один текст доступной ему информации (ср. Шахматов 1908. С. 337) или следовал некоей традиции.

Очевидно, что список членится на три части: 1) варяги и словене — они, как свидетельствовал уже Начальный свод, прозвались в Киеве русью; 2) чудь, словене, кривичи, меря — «новгородская конфедерация», призвавшая варягов; 3) поляне и славянские племена юга восточной Европы. Таким образом, получается, что русь в списке «закамуфлирована» под объединением варягов и словен (а повторение имени словене в составе новгородской конфедерации не случайно) и, стало быть, противопоставлена тем словенам новгородским и другим племенам, которые не входили в состав дружины князя. Кажется очевидным, что русь как княжеская дружина, сформированная в Новгороде, противопоставляется в первую очередь недавно покоренным славянским племенам юга, которых (или часть которых — ср. космографическое введение) греки звали Великая Скуфь — Великая Скифия. Такому противопоставлению соответствуют данные самой летописи и византийских (и восточных) источников о руси, собирающей дань со славян, прежде всего на юге — от Киева до Смоленска (Константин Багрянородный).

Документ, открытый в княжеском архиве составителем ПВЛ (видимо, самим Нестором), казалось бы, обнаруживает, что «полный» этнический состав воинства и дружины Олега — скорее результат разысканий летописцев, чем аутентичная передача народных преданий. Речь идет о договоре Олега с греками (911 г.). Князь послал своих мужей «построити мира и положити ряд межю русью и грекы». Эти мужи и поименованы в договоре. «Мы от рода рускаго, Карлы, Инегелд, Фарлоф, Веремуд, Рулав, Гуды, Руалд, Карн, Фрелав, Руар, Актеву, Труан, Лидул, Фост, Стемид, иже посланы от Олга, великого князя руского, и от всех, иже суть под рукою его, светлых и великих князь, и его великих бояр [...] и от всех иже суть под рукою его сущих руси» (ПВЛ. С. 18). Среди мужей Олега нет людей со «словенскими» именами, хотя комментаторы этого списка (ср. Ловмяпъский 1985. С. 220-222; Сахаров 1980. С. 156-164) предполагают, что «доверители», носящие скандинавские имена, могли представлять и «словенских» членов русского княжеского рода — как это было в договоре Игоря с греками 944 г., и даже самостоятельных славянских князей.

Последнее маловероятно, так как в тексте того же договора сказано, что светлые князья «сущи» под рукою Олега, как и «вся русь». Существеннее для нас то обстоятельство, что послы Олега клянутся «по закону рускому»: статьи этого закона содержатся в договоре, и исследователи нашли им немало параллелей в обычном праве — славянском, германском и, что характерно, в греческом — византийском (ср. реконструкцию «Закона русского»: Свердлов 1988). Действительно, жизнь и имущество «русина» приравнивается в договоре к жизни и имущественным правам «христианина» — грека: при Олеге впервые осуществляется синтез древнерусского и византийского права, характерный для всего последующего развития русского законодательства (см. ниже). Договор 911г. при этом имеет одну характерную статью: специально охраняется ладья и перевозимое в ней имущество — если она будет выброшена на берег в «чужой земле», то «обычное» береговое право не действует, местные жители не могут присвоить себе добро, а обязаны оказать содействие потерпевшему бедствие экипажу (ср. Литаврин 1999. С. 453 и сл.). Особое значение для руси ладьи, ее оснастки и гребцов, получивших специальную дань на «ключ» под самими стенами Царьграда, обнаруживается и в летописном сюжете об оснащении Олегом ладей, возвращающихся из похода, где русь противопоставлена славянам.