Голод на Украине 1932-1933-х годов как итог колхозного строительства и раскрестьянивания украинской деревни

Кузнецов П.

Изучение процессов, проходивших в стране с конца 1920-х гг., позволяет исследовать изменения векторов в развитии сельскохозяйственного производства, происшедшие в результате коллективизации, и в механизме продовольственного обеспечения населения – переход к нормированному распределению продуктов питания. Период советской истории с конца 1920-х гг. дает пример формирования механизма продовольственного обеспечения через народнохозяйственное планирование, которое в силу исключительной сложности объекта управления далеко не всегда справлялось с поставленной задачей. Продовольственный дефицит, а порой, и голод были нередким явлением в советской действительности.

 

 

В хозяйственной региональной политике преимущественное внимание уделялось отраслям тяжелой промышленности в ущерб легкой и пищевой промышленности и сельскохозяйственному производству, что привело в начале 1930-х годов к аграрному кризису и голоду 1932–1933 гг. в стране в целом, и на Украине, в частности. Изучение аграрного производства и продовольственного обеспечения населения в 1928–1933 гг. на основе регионального материала является актуальным, поскольку позволяет учитывать исторический опыт при определении перспектив аграрного развития страны и формировании оптимального механизма продовольственной безопасности. Изучение проблемы аграрного развития имеет достаточно обширную историографическую традицию, чего нельзя сказать об изучении продовольственного обеспечения населения.

Исследование проблем аграрного развития достаточно четко разделяется на два этапа: первый, хронологически более длительный, охватывает литературу, вышедшую до конца 1980-х годов и характеризуется господством марксистско-ленинской методологии; второй – с конца 1980-х гг. отличается от первого деидеологизацией истории как науки, отмечается поиском новых методологических подходов, расширением исследовательской проблематики.

По истории советской деревни и крестьянства в доколхозный период и годы сплошной коллективизации создана значительная по объему и научным достижениям литература. До конца 1980-х годов советская аграрная история рассматривалась через призму побед и преимуществ колхозно-совхозного строя. Проблемы сельскохозяйственного производства служили фоном, на котором демонстрировались достижения в деле колхозного и совхозного строительства. Поэтому, на наш взгляд, следует уделить внимание вопросу историографии коллективизации.

В истории изучения советского крестьянства после начала коллективизации до конца 1980-х принято выделять четыре периода с примерными рубежами: конец 1930-х годов, середина 1950-х и середина 1960-х годов. Первый период характеризуется тем, что процесс коллективизации крестьянских хозяйств изучался в ходе его осуществления. Основная литература по истории крестьянства и колхозов была представлена работами непосредственных участников колхозного строительства, она содержала фактические материалы текущей статистки, наблюдения современников. Но недостатками этих работ было наличие ошибок конкретно – исторического характера вследствие слабой источниковой базы. В это время вышли работы М. Власова, А.С. Либкинда, В. Большакова, Е.И. Ильина. Они заложили основу советской историографии социалистического преобразования деревни.

В конце 1930-х годов предпринимались первые попытки написать обобщающие исследования о социалистическом преобразовании в деревне, о победе колхозного строя. Работы, вышедшие с конца 1930-х по первую половину 1950-х годов, в основном, комментировали и иллюстрировали отдельными фактическими примерами положения «Краткого курса истории ВКП (б)». Коллективизация в них показывалась довольно идиллически: «Крестьяне массами приходили в колхозы, в МТС, наблюдали за работой тракторов, сельхозмашин, выражали свой восторг и тут же принимали решение – «пойти в колхозы».

Следует отметить, что для литературы второй половины 1930-х – первой половины 1950-х годов свойственны догматизм и иллюстративность изложения. Так, особое место в историографии занимает книга М. А. Краева «Победа колхозного строя в СССР», вышедшая в 1954 г. Для своего времени она давала наиболее полный очерк развития сельского хозяйства за первые двадцать лет Советской власти. Насыщенность цифровыми данными производила впечатление значительной фактической основы книги, свидетельствовала о стремлении преодолеть цитатно-иллюстративный метод изучения и изложения истории. Однако концепция книги полностью воспроизводила схему «Краткого курса истории ВКП (б)». Цифровой материал оставался только суммой примеров.

С середины 1950-х годов начался новый период в развитии отечественной историографии, в ходе которого историки на основе широкого круга архивных источников пытались критически переосмыслить историю советского общества с позиций марксистско-ленинской методологии. Это касалось и аграрной тематики. Новаторские идеи появились в работах В. П. Данилова, В. М. Селунской: ими было доказано отсутствие необходимой материально-технической базы для производственной кооперации деревни к концу 1920-х годов, подчеркивалась роль административных методов в проведении коллективизации. В. П. Данилов пришел к выводу, что «к началу массового колхозного движения еще не было создано материально-технической базы для социалистического сельского хозяйства, но отдельные элементы ее уже имелись, образуя предпосылки для осуществления коллективизации».

Однако следует оговориться, что В. П. Данилов не исследовал глубоко вопроса технической оснащенности сельского хозяйства отдельных регионов страны. Вскоре данная инновационная тенденция в изучении социалистического преобразования сельского хозяйства была прервана.

В 1950-е годы в исторической литературе встречались неверные оценки состояния сельскохозяйственного производства в годы аграрной реформы. Э. Бурджалов, М.А. Краев вопреки фактам понижения показателей в растениеводстве сообщали о повышении урожайности и увеличении валового сбора зерновых культур в 1930–1932 гг.А. Гончаров, А. Ильин, И. Лаптев, Ф. Пиджарый, посвятив свои работы проблемам истории советского государства во время коллективизации сельского хозяйства и «борьбы» коммунистической партии за ее проведение, вообще воздержались от оценки состояния аграрного производства.

Отдельными исследователями отмечались факты уменьшения валового сбора зерна, резкое сокращение поголовья скота в первые годы коллективизации. Среди причин этих «издержек производства» историки называли вредительство кулака и кулацкую агитацию, перегибы и «искривления», допущенные в ходе коллективизации.

В учебном пособии «История СССР. Эпоха социализма» в качестве факторов спада в животноводстве указывались «частнособственнические пережитки крестьян», недостатки в организации и оплате труда. Требовалось более тщательное исследование факторов, оказавших негативное воздействие на развитие сельского хозяйства. Работе машинно-тракторных станций в годы сплошной коллективизации были посвящены статьи А. Швецова и Ю. Родиной. В них отмечалась активная роль МТС в расширении посевных площадей и повышении урожайности, помощь МТС в обучении колхозных кадров, улучшении организации труда в колхозах, повышении трудовой дисциплины. Все эти вопросы в статьях были только поставлены, но не раскрывались на основе конкретно-исторического материала.

В изучении сельского хозяйства в СССР до 1960-х годов основное внимание обращалось на создание колхозов, объединение в них крестьян – единоличников, организационно-хозяйственное развитие коллективных хозяйств, налаживание их производства. При этом процесс колхозного строительства изучался главным образом по материалам конца 1929 – начала 1930 гг. Исследования в основном были хронологически ограничены годом «великого перелома» или коротким периодом (до лета 1930 г.), получившим название сплошной коллективизации. С начала 1960-х годов наблюдается поворот внимания исследователей к разработке ряда проблем «решающего этапа сплошной коллективизации». В статьях И. Е. Зеленина, М. Л. Богденко, в монографии С. П. Трапезникова был впервые исследован процесс коллективизации крестьянства на материалах страны в целом.

Введение в научный оборот большого количества нового фактического материала позволило вывести рассмотрение аграрных проблем советской истории на новый уровень. В 1960-х годах появились монографии Ю. А. Мошкова, А. А Барсова, В. Н. Яковецевского и других авторов, где были существенно уточнены бытовавшие в литературе представления о развитии сельскохозяйственного производства в годы первой пятилетки. В 1968 г. появилась статья З.К. Звездина, едва ли не первого обратившегося к судьбе единоличного крестьянского хозяйства 1930-х годов.

Опубликованные во второй половине 1960-х – 1980-х годах труды по истории крестьянства свидетельствуют о дальнейшем расширении масштабности и углублении научно-исследовательской работы в этой области, об охвате всех союзных и автономных республик, крупных национальных и экономических регионов страны. Следует отметить значительный вклад Ю. А. Мошкова в изучение проблемы производства и распределения хлеба в годы первой пятилетки. В его монографии «Зерновая проблема в годы сплошной коллективизации сельского хозяйства СССР (1929–1932 гг.)» проанализированы развитие зернового производства, изменение объема и форм заготовок хлеба, масштабы и способы удовлетворения потребностей населения в городе и деревне. Но, как и все советские историки, Мошков рассматривал «колхозный строй» в качестве избавителя страны от «непреодолимых ранее хозяйственных трудностей», писал, что «коллективизация создала необходимые социальные и хозяйственные предпосылки для будущего подъема сельского хозяйства и его главной, зерновой, отрасли». А причинами сокращения сбора зерна он считал неблагоприятные климатические условия и «естественные трудности», которые сопутствовали становлению нового общественного строя в деревне.

Историками – аграрниками стала плодотворно изучаться проблема становления и развития сельскохозяйственного производства, роль крестьянства в этом процессе. В работах показано, что «в конце 20-х годов в условиях быстро растущих потребностей социалистической промышленности в сырье и населения в продуктах питания проявились ограниченные возможности роста мелкокрестьянского производства, его неспособность удовлетворить потребности страны». Советские историки подчеркивали, что снижение валового производства в 1931–1932 гг. не свидетельствовало об упадке сельского хозяйства, объясняли это временное явление трудностями колхозного строительства.

Исследования В. П. Данилова являются основополагающими по истории советской деревни накануне коллективизации, что признается отечественными и зарубежными историками. Изучение развития крестьянских хозяйств привело Данилова к выводу о крайней ограниченности их возможностей в решении производственных задач и полной неспособности найти в этих условиях выход из социальных проблем. Позднее Данилов, как и некоторые историки советского времени, многое пересмотрел в оценке истории доколхозного и колхозного крестьянства. В частности, историк отмечает, что проблемы и трудности современного сельского хозяйства уходят своими корнями в историческую драму сплошной коллективизации.

Одновременно историками-аграрниками проводились исследования совхозного строительства и производства. Ход совхозного строительства конца 1920-х – начала 1930-х годов изучался главным образом на материалах зерновых хозяйств – важнейшей группы совхозной системы тех лет – и получил известное осмысление с выходом в свет обобщающих работ И.Е. Зеленина, М.Л. Богденко, И.Е. Кантышева.

Накопление огромного фактического материала, осмысление основных проблем аграрной истории, появление монографических исследований по отдельным аспектам социально-экономических преобразований в деревне, основанных на источниках как общесоюзного, так и регионального характера, позволили приступить к изданию обобщающего труда по истории советского крестьянства, который воплотил научный поиск многих советских историков, – «Истории крестьянства СССР». Во втором томе данной книги рассматривались предпосылки, ход и результаты коллективизации, то есть аграрная история советского общества авторами представлялась как история социалистического преобразования деревни.

С конца 1980-х годов с началом демократизации политической жизни в стране начался новый этап отечественной историографии, в том числе в изучении коллективизации. На читателя выплеснулся целый поток газетных и журнальных статей, наибольший интерес привлекли публикации В. П. Данилова, И. Е. Зеленина, Н. А. Ивницкого, Н. Л. Рогалиной, И. Клямкина, О. Лациса, В. Селюнина, В. А. Тихонова и Г.И. Шмелева. Исследователи и общественные деятели признали, что главной причиной аграрного краха советского государства являлась административно-командная система управления сельским хозяйством, которая оторвала крестьянина от земли, лишила его чувства хозяина, превратила в наемного работника государства.

В 1990-е годы – на втором этапе историографии проблемы – изучение коллективизации находится в центре исследований В.П. Данилова, Н.А. Ивницкого, И.Е. Зеленина, М.А. Вылцана, В.В. Кабанова, М. Левина и др.

Во второй половине 1980-х годов появились публикации отечественных и зарубежных ученых и общественных деятелей, связанные с темой продовольственного обеспечения населения: одной из наиболее активно обсуждаемых тем стал голод 1932-1933 гг. в СССР.

Голод 1932–1933 гг. являлся запретной темой в советской историографии, одним из “белых пятен” в отечественной истории. Это было связано с замалчиванием самого факта голода руководством Советского государства. Голод в стране был “засекречен”. Историки в лучшем случае обсуждали трудности проведения хлебозаготовительных кампаний, которые объяснялись “саботажем кулачества” и объективными причинами - погодными условиями, сложностью становления колхозов.

Впервые о факте голода 1932–1933 гг. в советской исторической литературе было заявлено в изданном в 1986 г. втором томе “Истории советского крестьянства”. В период перестройки начали писать о насильственной коллективизации и голоде 1932–1933 гг. в основных зерновых районах СССР - на Украине, Северном Кавказе, в Поволжье, Казахстане — историки-аграрники В .П. Данилов, И. Е. Зеленин, Н. А. Ивницкий.

В 1988 г. вышла статья В. П. Данилова, посвященная дискуссии по проблеме голода 1932–1933 гг. в СССР в западной прессе. Западные советологи в 1980-х годах обсуждали два вопроса: причины и последствия голода. Р. Конквест в книге «Жатва скорби: советская коллективизация и террор голодом» пишет о гибели от голода в 1932–1933 гг. 7 млн. человек, из них 5 млн. - на Украине, 1 млн. - на Северном Кавказе и 1 млн. - “в остальных районах”. Голод, по мнению Р. Конквеста, представлял собой проявление антиукраинского геноцида, был частью “организованного террора” против украинского народа и против немцев Поволжья.

И. Арч Гетти, опубликовавший рецензию на книгу Р. Конквеста, писал, что ведущие западные историки, занимавшиеся изучением коллективизации в СССР, были не согласны с заявлением автора об “умышленном терроре голодом”. Другой оппонент Р. Конквеста П. Вайлс не считает коллективизацию прямой причиной голода, так как она “не привела к сокращению в производстве хлеба”. Причиной голода, по его мнению, была заготовительная политика сталинского руководства, направленная на изъятие колхозного хлеба. И.Арч Гетти, П. Вайлс и другие западные исследователи высказывают недоверие к расчетам жертв голода 1932–1933 гг., проведенным Р. Конквестом, из-за использования недостоверных данных “от отдельных лиц и “самиздата”. В поддержку Р. Конквеста выступил С. Розфильд. Он предпринял попытку вычислить число “избыточных смертей” в СССР. Согласно его расчетам, жертвами насильственной коллективизации в период 1929–1939 гг. стали 5 млн человек, количество умерших от голода также составило 5 млн. В.П. Данилов, рассмотрев вычисления С. Розфильда за 1929–1949 гг., считает, что исследователь манипулировал демографическими данными, преувеличивая число жертв репрессий и голода.

Серьезными оппонентами позиции Конквеста - Розфильда стали представители объективистской школы Э.Х. Карра

– Роберт У. Дэвис и Стивен Г. Уиткрофт. Р. Дэвис указал на ошибочность трех главных положений Р. Конквеста:
– голод 1932–1933 гг. не был актом геноцида против украинского народа, так как он “охватил территорию с населением 77 млн человек”, и лишь 30 из них проживало на территории Украины;
– бездоказательность вычислений демографических последствий голода;
– голод не был последствием коммунистической идеологии, события его вызвавшие “отражали” торжество сталинского крыла в коммунистической партии”.

Ученик Р. Дэвиса историк-экономист С. Г. Уиткрофт называет цифры демографических потерь в результате голода 1932–1933 гг. от 3 до 4 млн человек. Американские демографы Б. Андерсон и Б. Сильвер произвели подсчет жертв голода без учета детей, родившихся после 1926 г., их оценка избыточной смертности от 2 до 3 млн не противоречит расчетам С. Уиткрофта.

Вопросы о причинах и последствиях голода интересовали не только историков и демографов, но и мировую общественность. В конце 1980-х гг. была создана международная комиссия по расследованию обстоятельств голода 1932–1933 гг. на Украине. В 1990 г. в Торонто она представила свой итоговый отчет. Комиссия сделала следующие выводы:

– факт голода на Украинев 1932–1933 гг. “ не подлежит сомнению”, о голоде было осведомлено как украинское, так и московское руководство. Несмотря на это продовольственной помощи не было до лета 1933 г.;
– большинство членов комиссии решило, что голод не был искусственно организован и не имел своей целью уничтожение украинской нации, но советское руководство использовало голод для проведения политики денационализации.

Утверждение Р. Конквеста о голоде 1932–1933 гг. как части геноцида не получило поддержки. Комиссия констатировала наличие различных оценок демографических потерь населения в результате голода 1932–1933 гг. – 6 млн; 10 млн; 16 млн. Основной автор доклада Д. Мэйс называл цифру в 7,5 млн – минимальное, по мнению членов комиссии, число жертв голода: не менее 1,5 млн. умерших голодной смертью на Украине, 3 млн человек за ее пределами, причем 1 млн в Казахстане и на Северном Кавказе.

В обсуждении дискуссионных вопросов включились и советские историки. 24 октября 1988 г. в редакции журнала “История СССР” состоялась встреча историков-аграрников, посвященная проблеме изучения истории коллективизации. Ее участники не могли не коснуться темы голода 1932–1933 гг., факт которого стал общеизвестен. Выяснение причин голода, его масштабов и последствий с привлечением широкого круга источников - задачи, поставленные исследователями. М. А. Вылцан считал, что после постановки дискуссионных вопросов в статье В. П. Данилова и определении в ней числа жертв голода в 3-4 млн, ученых в основном стал интересовать ответ на “сакраментальный” вопрос – ”Кто виноват?” Среди советских исследователей получила распространение концепция “рукотворного”, “организованного” голода. Н. А. Ивницкий, В. В. Кондрашин, Е. Н. Осколков, по мнению М. А. Вылцана, внесли наибольший вклад в ее развитие и обоснование. К вышеперечисленным можно добавить В. П. Данилова и И. Е. Зеленина.

Под концепцией “рукотворного” голода подразумевается, что голод 1932-1933 гг. был искусственно “организован” сталинским руководством. Согласно мнению сторонников этой концепции, в 1932–1933 гг. в Советском Союзе имелось достаточное количество зерна для обеспечения сельского населения хлебом до следующего урожая. Засухи 1931 и 1932 гг. не могли вызвать массового недорода зерна, аналогичного недороду 1921 г. Ни погодные условия, ни низкий уровень развития производительных сил из-за репрессий, “карательных мер” против крестьян, их нежелания работать в колхозах при отсутствии материальных стимулов (хотя бы хлеба), ни значительное сокращение тягловой силы (лошадей и быков) не могли обусловить наступление голода. Он явился результатом насильственной коллективизации. К голоду привела проводимая советским руководством политика хлебозаготовок, направленная на изъятие хлеба из деревни и служащая интересам форсированной индустриализации.

В качестве оппозиции данной точки зрения выступали отдельные западные исследователи истории СССР, ставившие вопрос о наличии объективных и субъективных факторов, приведших к голоду данного периода. В 1995 г. Российским государственным гуманитарным университетом был издан сборник “Голод 1932–1933 годов”. В него вошла статья американского профессора М. Б. Таугера. Он писал, что “валовой сбор зерна и план хлебозаготовок на 1932 г. были меньше, чем в любом другом году десятилетия”.

Американский исследователь высказывал сомнение относительно достоверности официальных статистических данных по сбору зерна, которые, по его мнению, основывались на оценках урожая, сделанных до его уборки, и, возможно, на биологических урожаях (хотя система биологических урожаев была введена лишь в декабре 1932 г.). Таугер делает вывод, что действительные урожаи были намного меньше, чем показывают официальные цифры. Это подтверждалось архивными документами - ежегодными отчетами колхозов. По расчетам американского ученого урожай 1932 г. составлял 50,06 млн. т. зерна. Из-за отсутствия в архивах данных по урожаю по всем колхозам, по совхозам и хозяйствам единоличников М.Б. Таугер посчитал возможным высказать предположение о валовом сборе зерна ниже 50,06 млн. т.

В результате возникшей нехватки продовольствия, как в сельской местности, так и в городах Советского Союза в конце 1932-1933 гг. наступил голод. М. Таугер не определил конкретно, чем был вызван низкий урожай 1932 г. – засухой, болезнями растений, нарушением агротехнических правил. Но он поставил в один ряд с субъективными причинами - заготовительной политикой и сознательным геноцидом против украинцев или немцев - объективное обстоятельство, повлекшее за собой массовый голод - низкий урожай. “Низкий урожай 1932 г. сделал голод неизбежным”, - писал М.Б. Таугер.

В сборнике материалов “Голод 1932–1933 годов” вместе с исследованием урожаев начала 1930-х годов М. Таугера опубликована статья Н.А. Ивницкого. Он не оспаривал оценки урожая зерновых, но предположил, что “собранного хлеба хватило бы, чтобы избежать массового голода”. Постановка вопроса о низком урожае 1932 г., о недостаточном валовом сборе зерна привела к активному обсуждению российскими и зарубежными историками проблемы соотношения объективных и субъективных факторов возникновения голода.

Западные исследователи С. Г. Уиткрофт и Р. У. Дэвис привлекли внимание к естественно-климатическим и агротехническим условиям возникновения массового голода 1933 г. 24 мая 1997 г. Институтом российской истории РАН, Междисциплинарным академическим центром социальных наук было проведено очередное заседание семинара “Современные концепции аграрного развития”, на котором обсуждался доклад С.Г. Уиткрофта и Р.У. Дэвиса “Кризис в советском сельском хозяйстве (1931–1933 гг.)”. Авторы доклада подвергли сомнению данные официальной статистики по урожаям (69,8 млн т – 1932 г.). По их мнению, реальный урожай зерновых 1932 г. был ниже урожаев 1930 г. (67–68 млн т) и 1931 г. (60,4–69,5 млн т) и составил 53-58 млн т.

К такому низкому урожаю, за которым последовал голод, привели следующие факторы: нарушение правил агротехники: экстенсивное использование паров привело к истощению почвы и повышению заболеваемости растений; сокращение числа тягловых животных (лошадей, быков) из-за недостатка кормового зерна влекло за собой задержки выполнения основных сельскохозяйственных операций (вспашка, сев, уборка), в результате которых терялось значительное количество урожая; неблагоприятные погодные условия (засуха). Из перечисленных факторов объективным является только погода. Ситуация с севооборотами и тягловой силой во многом была обусловлена аграрной политикой СССР с 1928 г. С. Г. Уиткрофт и Р. У. Дэвис предположили, что Политбюро, осознав невозможность выполнения первоначального заготовительного плана 1932/33 г. по СССР – 20557 млн. т зерна, приняло ряд мер, известных как “неонэп”.

Речь, прежде всего, шла о снижении хлебозаготовительного плана и о легализации колхозной торговли и торговли крестьян - единоличников, которую советское руководство, по мнению М. Таугера, рассматривало в качестве равного заготовкам способа снабжения городов продовольствием. Первоначальный план хлебозаготовок по СССР к январю 1933 г. “был снижен на 17% до 17,045 млн. т”. Кроме того, была организована выдача продовольственного (320 тыс. т) и семенного (1,274 млн. т.) зерна хозяйствам наиболее пораженных голодом районов - на Украине, Северном Кавказе, Нижней Волге, Урале и в Казахстане. Все это привело к изменению в зерновом балансе, сокращению снабжения населения зерном, его экспорта и уменьшению поступлений в неприкосновенный и государственный фонды.

В последнее время российские и зарубежные учёные сошлись во мнении, что голод был вызван совокупностью факторов. Российские историки В. П. Данилов, Н. А. Ивницкий, И. Е. Зеленин, В. В. Кондрашин и другие предполагали, что голод наступил вследствие субъективно-политических обстоятельств. В. В. Кондрашиным голод рассматривался как “организованный” сталинским руководством, как способ террора по отношению к крестьянству страны. В. В. Бабашкин считал, что голод “в равной степени с методами военного подавления и репрессиями сломил волю и способность крестьянства к открытому сопротивлению власти”. Н. А. Ивницкий, И. Е. Зеленин, В. П. Данилов, Ю. А. Мошков, Р. Т. Маннинг, В. В. Бабашкин осторожнее отнеслись к определению голода как “организованный”, но вину за него возложили на Сталина и его окружение.

Урожаи 1931–1932 гг. были низкие, что связано с нарушением правил агротехники, недостатком тягловой силы, нежеланием колхозников работать при отсутствии мотивации к труду. Часть урожая не удалось собрать. Но урожай 1932 г. не мог вызвать массового голода. Голод был обусловлен сталинской “революцией сверху”, насильственной коллективизацией, раскулачиванием, в результате чего произошел спад производства. Главной причиной голода стали принудительные хлебозаготовки, в ходе которых у крестьян изъяли почти всё зерно. Продовольственные государственные зерновые ссуды колхозам были слишком малы, чтобы ослабить голод. Зерно продолжало идти на экспорт и на нужды промышленности. Таковы аргументы сторонников доминирования субъективного фактора голода.

По мнению Е. А. Осокиной, голод 1932–1933 гг. был обусловлен целым “набором”, комплексом факторов, причём нельзя выделить главную причину его наступления. Голод стал следствием непродуманных политических решений и сознательных репрессий крестьянства. Среди факторов, вызвавших голод, Е. А. Осокина называет плохой урожай, рост хлебозаготовок, развал крестьянских хозяйств и разрушение рыночной системы “в результате насильственной коллективизации и раскулачивания”, избирательное и недостаточное государственное продовольственное снабжение населения и ряд “карательных” мер Политбюро, усугубивших кризис – ”заградительные отряды, прекращение снабжения регионов, не выполнивших план хлебозаготовок и проч.”.

Голод поразил основные зерновые районы СССР. Имеются различные мнения о количестве охваченного голодом населения. В.П. Данилов называл цифру 77 млн. человек. И.Е. Зеленин, В. В. Кондрашин, Н. А. Ивницкий – 50 млн. В 1989 г. И.Е. Зеленин, рассматривая проблему демографических потерь в результате голода, в качестве наиболее объективной называл цифру западных советологов, по-видимому С. Г. Уиткрофта, 3-4 млн. чел. и говорил о необходимости ее проверки и уточнения.

Н. А. Ивницкий приводил следующие цифры: “на Украине умерло от голода не менее 4 млн. человек; в Казахстане погибло от 1 до 2 млн. человек; на Северном Кавказе, в Поволжье, ЦЧО, Западной Сибири и на Урале – 2-3 млн. … голод унес 7-8 млн. человеческих жизней". По мнению Е. Н. Осколкова, примерно 350 тыс. человек умерло от голода в Северо-Кавказском крае с июля 1932г. по декабрь 1933г. В. В. Цаплин общее число жертв голода и его последствий в 1932–1933 гг. определил от не менее 2,8 до 3,8 млн. человек.

В сентябре 1993 г. в Киеве состоялась Международная конференция «Голодомор 1932–1933 гг. на Украине: причины и последствия», в которой принимали участие российские, американские, канадские, японские, украинские исследователи, общественные и политические деятели. После конференции российские историки И. Е. Зеленин, Н. А. Ивницкий, В. В. Кондрашин, Е. Н. Осколков сделали вывод, что число погибших от голода по подсчетам отечественных и зарубежных ученых составило не менее 7 млн. человек.

В 1995 г. вышла статья Н. А. Араловец «Потери населения советского общества в 1930-е гг.: проблемы, источники, методы изучения в отечественной историографии». Автор касается вопроса изучения демографических последствий голода 1932–1933 гг. Она приводит уже вышеупомянутые данные Р. Конквеста, С.Г. Уиткрофта, Б. Андерсона, Б. Сильвера.

Украинские исследователи называют следующие числа умерших от голода: Ф. Рудич – от 3,5 до 4 млн., Р. Я. Пирог – от 4 до 10 млн. человек. По расчетам экономиста П. К. Василевского, жертвами голода на Украине с 1 декабря 1932 г. по 1 августа 1933 г. стали 7125850 человек. Б. Тулепаев и В. Осипов считают, что прямые потери населения Казахстана составили около 1,3 млн. человек. По мнению С.В. Кульчицкого, смерть от голода постигла 3,5 млн. украинцев, общие демографические потери в этой республике составили около 5 млн. человек.

В. В. Кондрашин, ссылаясь на российских демографов, назвал цифру сверхнормативной смертности 7 млн чел. в 1933 г. В своей статье В. В. Кондрашин приводит оценки демографических потерь в результате голода исследователей различных районов бывшего Советского Союза. На Украине “прямые демографические потери могут колебаться от 3 до 5 млн человек”, учитывая снижение рождаемости, полные демографические потери оцениваются в 4,3-5 млн. В Казахстане 1750 – 1798 тыс. человек погибло от голода и мигрировало в 1931-1933 гг. В.В. Кондрашин, занимаясь исследованием темы голода 1932–1933 гг. в Поволжье считает, что общие демографические потери деревенского населения в этом регионе составили до 1 млн. человек, среди которых 213,1 тыс. крестьян умерло от голода и вызванных им болезней, а недостаточную рождаемость в 1932–1934 гг. оценивал в 162,2 тыс. человек, остальное количество – мигрировавшие в города и другие районы страны. В.В. Кондрашин делает вывод о возможности оценки демографических потерь в результате голода в 5–7 млн. человек.

В последней работе В. П. Данилов и И. Е. Зеленин отметили: ”Голод 1932-1933 гг. поразил главным образом важнейшие зерновые районы страны и прежде всего (по территориальному охвату) Украину, Северный Кавказ, Поволжье, а также Казахстан. Горькая чаша сия не минула Южный и Средний Урал, Центральное Черноземье, Западную Сибирь и некоторые другие регионы. Жертвами этой беспретендентной в истории России трагедии стала, если суммировать приводимые данные исследователей по регионам, от 7 до 8 млн человек”.

Исследования Е. А. Осокиной по государственной и рыночной торговле при социализме открыли новое направление в историографии продовольственного обеспечения населения, в частности, историк впервые поставила проблемы кризисов снабжения и иерархии потребления в 1930-х годах.

Таким образом, историография располагает большим количеством исследований по истории советской деревни в годы “революции сверху”, но по-прежнему является актуальной задача теоретико-методологического синтеза подходов, зачасту взаимоисключающих друг друга. На основе анализа и учета разных точек зрения мы попытается выстроить свою модель означенных в тематике событий, а также дадим им возможную интерпретацию.

Начало и ход «революции сверху» – итоги и следствия «сплошной коллективизации» советской деревни

«Сплошная коллективизация», или, по довольно точному определениюИ. В. Сталина, «революция сверху», поскольку «была произведена сверху, по инициативе государственной власти» - одно из самых трагических событий отечественной истории после Октября 1917 г., имевшее самые пагубные последствия для крестьянства и сельского хозяйства страны.

Корни проблем и трудностей современного сельского хозяйства уходят в 1929-1933 гг., когда осуществлялись «аграрные преобразования», которые даже с точки зрения ортодоксального марксизма, можно назвать разве что псевдосоциалистическими. Завершающий рубеж «революции сверху» приходится на 1932-1933 гг., когда было объявлено о завершении «в основном» сплошной коллективизации и в полной мере определились социально-экономические итоги и разрушительные последствия этого «социалистического» эксперимента, по существу одной из наиболее преступных акций сталинской эпохи.

Курс на сплошную коллективизацию, лишь обозначенный в решениях XV съезда ВКП(б), был взят в конце 1929 г. (ноябрьский пленум ЦК ВКП(б), выступления Сталина 3 ноября и 27 декабря), а затем закреплен и конкретизирован в постановлениях ЦК ВКП(б) от 5 и 30 января 1930 г. и ряда последующих. Созданная в годы нэпа разветвленная и многообразная сеть кооперативов, была окончательно ликвидирована или огосударствлена, началось безудержное форсирование коллективизации на основе насилия и массовых репрессий, фактически в единственной форме — сельскохозяйственной артели, причем как «переходной к коммуне формы колхоза». К концу февраля 1930 г., согласно сводкам земельных органов, было коллективизировано 56% крестьянских хозяйств в целом по СССР и около 60% в РСФСР.

Крестьянство ответило на это массовыми протестами, вплоть до вооруженных выступлений. В закрытом письме ЦК ВКП(б) от 2 апреля 1930 г. «О задачах колхозного движения в связи с борьбой с искривлениями партийной линии» ситуация оценивалась следующим образом: «Поступившие в феврале месяце в Центральный Комитет сведения о массовых выступлениях крестьян в ЦЧО, на Украине, в Казахстане, Сибири, Московской области вскрыли положение, которое нельзя назвать иначе как угрожающим.

Если бы не были тогда немедленно приняты меры против искривлений партлинии, мы имели бы теперь широкую волну повстанческих крестьянских выступлений, добрая половина наших «низовых» работников была бы перебита крестьянами, был бы сорван сев, было бы подорвано колхозное строительство и было бы поставлено под угрозу наше внутреннее и внешнее положение». По существу печь шла не об угрозе, а о начале крестьянской войны против насильственной коллективизации, против партии и Советской власти.

Реакция режима, у которого почва заколебалась под ногами, на этот раз была стремительной и результативной. Грубейшие «ошибки и искривления», допущенные, якобы, только местными работниками вопреки «правильной линии партии», были тотчас же признаны, меры по их исправлению приняты и в той или иной степени реализованы. Их первый результат – массовые выходы крестьян из ненавистных колхозов, резкое снижение уровня коллективизации (в том числе и за счет «бумажных колхозов»)- к концу лета 1930 г. почти на две трети (но СССР до 21,4%, по РСФСР- до 19,9). А затем наступило кратковременное «затишье», своеобразная стабилизация, когда «низы» добровольно не хотели возвращаться в колхозы, а тем более создавать новые, а растерявшиеся «верхи» на местах не решались начинать новое наступление на крестьян. Вот реакция некоторых из них: «Весной мы обожглись на коллективизации, больше не хотим» (Болотнинскин район Новосибирской области); «прилива в колхозы нет потому, что теперь коллективизация добровольная. Вот и боишься: то перегиб получится, то недогиб» (Сальский район Северо-Кавказского края).

Сталинаи его окружение, разумеется, не устраивали ни спад, ни застой коллективизации, ни отказ местных руководителей от ее дальнейшего подталкивания. Уже в сентябре 1930 г. ЦК ВКП(б) направил всем крайкомам, обкомам ЦК компартий республик директивное письмо «О коллективизации», в котором резко осуждалось пассивное отношение к «новому приливу» в колхозы со стороны партийных организаций. Им предлагалось развернуть политическую и организационную работу среди крестьянства с тем, чтобы «добиться мощного подъема колхозного движения».

Это письмо в конце сентября - начале октября 1930 г. обсуждалось в обкомах и крайкомах партии и было принято «к неуклонному руководству и исполнению». Подкреплением этой директивы явилось утверждение декабрьским (1930 г.) Пленумом ЦК и ЦКК ВКП(б), а затем третьей сессией ЦИК СССР (январь 1931 г.) жестких заданий («контрольных цифр») по коллективизации на 1931 г. для всех регионов страны. Речь шла о «полной возможности» коллективизировать в течение года «не менее половины» всех крестьянских хозяйств, а по главным зерновым районам - не менее 80%, что означало для них «завершение в основном сплошной коллективизации и ликвидацию кулачества как класса».

Установление таких сроков для крестьянских хозяйств огромной страны, а тем более придание им силы закона само но себе означало грубое попрание таких элементарных принципов кооперирования, как постепенность этого процесса, строгая добровольность вступления в кооперативы. Более того, в марте 1931 г. Сталин в специальной телеграмме местным партийным организациям «разъяснил», что им «не только не возбраняется, но, наоборот, рекомендуется перевыполнять задание по коллективизации». Таким образом, курс на ее всемерное форсирование продолжался: подготавливалось новое наступление на крестьянство.

Однако боязнь повторения «грозной весны» 1930 г. заставила правящую верхушку маневрировать. Стало очевидно, что одного насилия недостаточно, необходимы и меры, в той или иной мере стимулирующие вступление крестьян в колхозы. К их числу можно отнести широко разрекламированную программу строительства новых МТС, «твердые» обещания упорядочить организацию и оплату труда в колхозах, гарантировать колхознику ведение в определенных размерах личного подсобного хозяйства и др. В то же время насильственные методы продолжали оставаться главными, решающими. Среди них — продолжение ангикрестьянской политики «ликвидации кулачества как класса», в осуществлении которой начался «новый этап», отнюдь не случайно совпавший с «новым подъемом» коллективизации.

Переход к политике «ликвидации кулачества как класса» был провозглашен Сталиным еще в ноябре 1929 г. в речи на конференции аграрников-марксистов, объявившим о «настоящем наступлении на кулачество». К этому времени, в преддверии сплошной коллективизации, 21 мая 1929 г. СНК СССР определил признаки кулацких хозяйств, достаточно расплывчатые и неопределенные, которые затем были несколько уточнены при разработке закона о едином сельскохозяйственном налоге на 1930 год. Политика ликвидации кулачества, наиболее активно проводившаяся в начале 1930 г., привела к тому, что большинство кулацких хозяйств (если даже исходить из признаков, установленных в постановлении СНК), прекратили свое существование.

В таких условиях выявление новых кулацких хозяйств становилось нелегкой задачей для финансовых органов, которым слала принадлежать пальма первенства при определении социальной принадлежности крестьянских дворов. ЦИК и правительство в конце 1930 г. сделали попытку в законе о едином сельскохозяйственном налоге на 1931 г. по-новому определить признаки кулацких хозяйств. Однако, по свидетельству М. И. Калинина, она не увенчалась успехом. «Старые признаки кулачества, — сокрушался «всесоюзный староста», считавшийся знатоком крестьянского хозяйства, — почти отпали, новые не появились, чтобы их можно было зафиксировать».

Выход из этого тупика нашли такой: постановлением ЦИК и СНК СССР от 23 декабря 1930 г. местным Советам было предписано самим устанавливать признаки кулацких хозяйств «применительно к местным условиям». Типичным в этой связи является постановление президиума Северо-Кавказского, крайисполкома от 1 января 1931 г., включавшее в число признаков кулацких хозяйств получение дохода от занятия извозом, содержание постоялого двора и чайного заведения и т. п. При таком подходе социальные грани между кулачеством и зажиточными слоями крестьянства размывались, на первый план -все больше выступали имущественные различия.

По указанию правительства Наркомфин СССР и его органы на местах устанавливали численность и удельный вес крестьянских хозяйств, подлежащих «индивидуальному обложению» (т. е. кулацких). В 1930/31 г. было дано указание районам, не завершившим сплошную коллективизацию, выявить не менее 3% таких хозяйств (постановление ЦИК и СНК СССР от 23 декабря 1930 г.). При этом преследовались две цели: полностью или даже с превышением выполнить план по индивидуальному обложению; еще раз «нажать» на единоличника, под угрозой раскулачивания загнать его в колхоз.

На места от имени Наркомфина шли предписания «немедленно усилить работу по выявлению кулака и обложению его в индивидуальном порядке»; «форсировать реализацию описанного у кулака имущества»; «выявлять конкретных виновников, привлекать их к строгой административной или судебной ответственности» и т. д. и т. п. Руководители ряда районов, отстававших в выявлении кулацких хозяйств были обвинены в проведении «правоонпортунистической линии» и отданы под суд. В целом по стране к февралю 1931 г. было выявлено и обложено индивидуальным налогом 272,1 тыс. крестьянских хозяйств, или 1,3% от их общего числа.

На всем протяжении 1932 г. финансовые органы продолжали ревностно «выявлять» и «довыявлять» кулацкие хозяйства. Активно использовались с этой целью колхозы. По данным весенней переписи колхозов 1931 г., 26,6% всех колхозов страны исключили «кулацкие хозяйства» (с юридической точки зрения это были уже бывшие кулацкие хозяйства), в том числе в Нижне-Волжском крае — 68,9%, в Средне-Волжском — 45,3%, на Северном Кавказе- 21,5% колхозов. Исключенные хозяйства немедленно облагались индивидуальным налогом, а если они не в состоянии были его уплатить, против них применялись репрессивные меры вплоть до выселения в отдаленные районы страны. В первой половине 1932 г. для индивидуального обложения было выявлено 80 тыс. хозяйств единоличников. С мест в центральные органы непрерывно поступали жалобы от крестьян на то, что финансовые органы к числу кулацких относили миошс середняцкие и даже бедняцкие хозяйства. Основанием для индивидуального обложения, как отмечалось в письмах, служило наличие в хозяйстве ручной молотилки, сепаратора, даже продажа ими на рынке продукции, произведенной в личном подсобном хозяйстве.

Несмотря на то, что численность хозяйств, обложенных индивидуальным налогом в 1930/31 г., уменьшилось примерно вдвое, общая сумма налога по этому виду обложения сократилась ненамного, поскольку было значительно повышено обложение хозяйств, отнесенных к кулацким (более чем в 2 раза — со 189 до 418 руб. на хозяйство).

Осенью 1930 г. возобновилось выселение раскулаченных крестьян. Общее руководство и контроль осуществляла комиссия во главе с заместителем председателя СНК А. А. Андреевым. В целом по стране, по подсчетам специальных комиссий ЦКК ВКП(б), на протяжении 1930 г. было раскулачено и выслано в отдаленные районы страны 115231 крестьянская семья, в 1931 г.— 265795, а всего за два года - 381026 семей.

Основная часть спецпереселенцев направлялась в малонаселенные, часто почти не пригодные для жизни районы. Как указывалось в записке председателя ОГПУ Г. Г. Ягоды Сталину, к январю 1932 г. в этих районах было расселено около 1.4 млн. человек, в том числе на Урале - 540 тыс., в Сибири - 375 тыс., в Казахстане - более 190 тыс., в Северном крае — свыше 130 тысяч. Большинство из них работало на лесоповале, в горнодобывающей промышленности, меньшая часть использовалась в сельском хозяйстве.

Положение спецпереселенцев было крайне тяжелым. «Опеку» над ними осуществляло ОГПУ, а «поселки» мало чем отличались от концлагерей. Оперуполномоченный ОГПУ по Уралу А. С. Кирюхин и начальник областного комендантского отдела Н. Д. Баранов сообщали вышестоящему начальству, что из-за отсутствия надлежащего питания и медицинского обслуживания большая часть спецпереселенцев потеряла трудоспособность и не могла обеспечить выполнение плана лесозаготовок. Руководство леспромхоза стало привлекать к работе стариков, женщин и детей 12-летнего возраста, установив для них норму выработки 2-2,5 кубометров в день при средней норме для взрослого 3 кубометра. Чтобы выполнить эту норму, многие оставались в лесу целыми сутками, нередко замерзали, обмораживались, тяжело заболевали. В каждом спецпоселке были арестантские помещения, куда за небольшие проступки заключались люди всех возрастов.

Положение не изменилось и в 1932 году. В начале 1933 г. заместитель наркома лесной промышленности сообщил правительству об ужасном положении людей в сибирских леспромхозах: «На почве недоедания спецпереселенцев и в особенности их детей свирепствует цинга, брюшной и сыпной тиф, принимая формы эпидемического характера с массовом смертностью. В одном только Гаинском леспромхозе за апрель месяц убыло 175 человек и имеется больных цингой и опухших от голода 285 человек». Автор записки вторично ходатайствовал об отпуске 500 т муки для питания 45 тыс. детей, чтобы спасти их от голодной смерти.

Многие спецпереселенцы предпринимали отчаянные попытки бежать, но, как правило, они заканчивались трагично: беглецов либо пристреливали но дороге, либо возвращали влагеря. Тем не менее, только в сентябре - октябре 1931 г. было зарегистрировано более 37 тыс. побегов. По оценкам западных социологов, погибло в общей сложности от четверти до трет депортированных крестьян. Многие умерли в пути, не доехав до лагерей. Из выселенных в 1930-1931 гг. около 413 тыс, крестьянских семей прибыло на места только 370 тысяч.

Политика ликвидации кулачества как класса являлась важнейшим фактором осуществления сплошной коллективизации. Причем проводилась она не на основе сплошной коллективизации, как утверждал Сталин, а значительно опережала ее, стимулируя последнюю экономически (передача колхозам или даже отдельным бедняцко-середняцким хозяйствам средств производства и имущества раскулаченных) и психологически (фактор «последнего предупреждения» и устрашения единоличников). К тому же термин «раскулачивание», во всяком случае применительно к рассматриваемому периоду, неправомерен, поскольку кулака в деревне в это время фактически уже не было не только как класса, но и как социального слоя, «раскулачивали» и ликвидировали, как правило, зажиточных крестьян и середняков, даже некоторых бедняков, заподозренных в сочувствии кулакам и противодействии властям («подкулачники»!).

Ход коллективизации в 1931 г. поначалу радовал партийное руководство. Программа «нового подъема» колхозного движения, по данным сводок Колхозцентра и Наркомзема, осуществлялась с опережением намеченных показателей. Об этом победно возвестил июньский (1931 г.) Пленум ЦК ВКП(б). Нажим на, крестьян был столь силен, что задания по коллективизации, установленные декабрьским Пленумом ЦК 1930 г. и январской 1931 г. сессии ЦИК на весь 1931 г., были выполнены уже весной. Инструктор ЦИК Н. И. Коротков, побывавший в это время в Сосновском районе ЦЧО в связи с проверкой жалоб крестьян, посланных на имя Калинина, пришел к выводу: По своему характеру и глубине ошибки превосходят даже ошибки 1929-1930 гг... Сплошная коллективизация, как правило, проводилась в жизнь независимо от результатов голосования крестьян.

В селе Зеленом почти все единоличники при голосовании воздержались. Тем не менее президиум собрания объявил: «раз голосующих против нет, сплошная коллективизация принимается». Если же все-таки единоличники упорствовали, применялись «всевозможные репрессии» - под разными предлогами у них отбирали лошадей, коров, фураж вплоть до усадебной земли. По мнению инструктора, во всех 11 сельсоветах района предпосылки для коллективизации не были созданы. И тем не менее партийные ячейки проводили курс «на 100% коллективизацию».

В одном из обобщающих документов Национального бюро Колхоз-центра от 22 сентября 1931 г. приводились данные о форсировании темпов коллективизации на основе грубого, администрирования в ряде районов Казахстана, Татарской АССР, автономных областей и республик Поволжья и Северного Кавказа. Насилие над крестьянином продолжалось и после его вступления в колхоз, особенно в период хлебозаготовок 1931—1932 гг., когда власти стали требовать сдать государству весь урожай «до последнего зерна», отказаться от единственной коровы.

«Новый подъем» колхозного движения едва дотянул до осени 1931 года. С конца года повсеместно начались массовые выходы из колхозов, которые уже нельзя было больше ни скрыть, ни замаскировать. В докладной записке Колхозцентра в ЦК ВКП(б) «О колхозном строительстве (октябрь 1931 - февраль 1932 г.)» с тревогой отмечалось, что в январе и феврале происходил «спад коллективизации в большинстве районов СССР и особенно в некоторых зерновых районах РСФСР». Вскоре в ЦК была направлена специальная справка Наркомзема и Колхозцентра «О выходе из колхозов», в которой сообщалось, что «в ряде основных областей СССР зимой и весной 1932 г. имело место большое уменьшение коллективизированных хозяйств». Среди этих районов назывались зерновые районы РСФСР, Украина, Казахстан, ряд областей потребительской полосы РСФСР.

Массовые выходы из колхозов продолжались на всем протяжении 1932 г., а пик их пришелся на первое полугодие, когда число коллективизированных хозяйств в РСФСР сократилось на 1370,8 тыс., на Украине - на 41,2 тысячи. По существу оказались дезавуированными выводы июньского Пленума 1931 г. о решающих победах коллективизации, о ее завершении в важнейших зерновых и сырьевых районах страны. Крупномасштабный отлив из колхозов срывал все планы Колхозцентра и Наркомзема, которыми предусматривалось (исходя из показателей весны 1931 г.) к весне 1932 г. «коллективизировать» 16,9 млн. или 69%, а к концу 1932 г.— 17,9 млн., или 73% крестьянских хозяйств, а 1932 г. был объявлен «годом завершения сплошной коллективизации» 27. Встал вопрос, как остановить бегство крестьян из колхозов.

Ведь положение колхозников продолжало ухудшаться. В первом квартале 1932 г., когда окончательно выяснилось, что выдача на трудодни зерна будет минимальной или вовсе не состоится, в ЦИК СССР и РСФСР усилился поток жалоб крестьян «на невозможность существования в колхозах людям с большой семьей при наличии малолетних, стариков и нетрудоспособных». В письмах на имя Сталина сообщалось о крайне тяжелом продовольственном положении колхозов Поволжья, Урала, Западной Сибири, Казахстана, Украины. В ряде районов начался голод. Крестьяне писали, что хлебозаготовительные органы, стремясь во что бы то ни стало выполнить плановые задания, заставляли колхозы сдавать даже семенное и продовольственное зерно.

На положении крестьян особенно тяжело сказалась широко распространившаяся во второй половине 1931 г. практика принудительного обобществления коров и мелкого скота. В постановлении ЦК ВКП(б) и СНК СССР от 30 июля 1931 г. «О развертывании социалистического животноводства» выдвигалась «центральная задача ближайшего времени в области сельского хозяйства» — добиться в 1931 —1932 гг. решительного перелома в развитии животноводства путем создания колхозных ферм и увеличения поголовья скота в совхозах. Была разработана и стала проводиться в жизнь авантюристическая программа, нацеленная на то, чтобы за 1-2 года на базе общественного хозяйства решить проблему снабжения страны продуктами животноводства.

В докладной записке в ЦК ВКП(б) Колхозцентр сообщал, что вскоре после принятия этого постановления практика поголовного обобществления скота с применением принудительных методов широко распространилась во многих колхозах. Скот у колхозников нередко отбирали силой: взламывали запоры в хлевах, загоняли на общий двор коров колхозников, пасшихся вместе с общественными. А когда колхозники требовали вернуть отобранный скот, им выдавали квитанции о том, что скот обобществлен или зарезан на мясо. Обследование, проведенное НК РКИ РСФСР весной 1932 г., показало, что «в ряде районов комплектование стада для колхозных ферм проводилось путем принудительного обобществления скота», причем «обобществлялись не только последние коровы, но мелкий скот и птица». Все эти акции являлись грубейшим нарушением ст. 4 примерного Устава сельскохозяйственной артели. Некоторые уполномоченные «убеждали» правления колхозов изменить эту «неудобную» статью устава, чтобы снять какие-либо ограничения при обобществлении личного скота.

Ответом на эти действия и явились массовые выходы крестьян из колхозов с требованиями вернуть им скот, инвентарь, часть посевов. Весной 1932 г. в Раненбургском районе ЦЧО выходы охватили 25 (из 38) сельсоветов. Заявления подали 2 тыс. хозяйств, или 14% общего числа колхозников. Подавшие заявления не выходили на работу и потребовали от правлений колхозов возвратить им лошадей, коров, инвентарь, а также раздела посевов для индивидуальной уборки урожая. Были выдвинуты лозунги «Долой колхозы!», «Да здравствует единоличник!». Милиция и ОГПУ стали выявлять зачинщиков. Было арестовано 100 крестьян. В Рыльском районе ЦЧО многие крестьяне, подавшие заявления о выходе из колхоза, были избиты, 700 арестованы. Попытка освободить арестованных в селе Круненском (с этой целью 200 человек, в том числе и женщин направились к сельсовету) окончилась трагично: 5 человек было убито. Выходцев заставили забрать свои заявления. В Акимовском сельсовете того же района всех выходцев «подвергли телесному наказанию» и отправили в тюрьму. После этой расправы большинство крестьян было вынуждено вернуться в колхоз.

Имели место и открытые выступления крестьян, в большинстве случаев стихийные. Об этом сообщалось в сводках ОГПУ. Росла опасность повторения событий зимы - весны 1930 года. В таких условиях власти решили временно отступить. 26 марта 1932 г. ЦК ВКП(б) принял одно из самых фарисейских постановлений того периода — «О принудительном обобществлении скота». В нем говорилось, что «задача партии состоит в том, чтобы у каждого колхозника были своя корова, мелкий скот, птица». Это постановление призвано было устранить одну из важнейших причин выходов крестьян из колхозов, успокоить деревню. Однако на местах не спешили возвращать крестьянам отобранный скот (нередко потому, что он уже был сдан на мясозаготовки). В спсцсводке ОГПУ от 30 июня 1932 г. отмечалось, что часть агроспециалистов и руководящих работников оценивали это постановление как «поворот влево, назад к нэпу, отказ от коллективизации, восстановление частной торговли».

Для Сталина же это постановление имело прежде всего тактическое, пропагандистское значение. Симптоматично, что из проекта этого постановления, подготовленного комиссией Политбюро, он вычеркнул пункты, обязывающие колхозы обеспечивать кормами индивидуальный скот колхозников и, стремясь скрыть подлинные масштабы принудительного обобществления скота, вписал в текст слова о том, что эта практика имела место только в отношении «отдельных колхозников». Пропагандистский характер имели также постановления от 6 и 10 мая 1932 г. о развертывании колхозной торговли хлебом и мясной продукцией. Достаточно сказать, что торговля хлебом разрешалась колхозам, колхозникам и единоличникам только после выполнения государственного плана хлебозаготовок в масштабе областей, краев и автономных республик (а мясной продукцией — при условии выполнения централизованного плана скотозаготовок) и образования семенного и других фондов. А поскольку хлебозаготовители в основных зерновых районах выгребали из амбаров колхозов и колхозников весь урожай «до последнего зерна», включая продовольственный и семенной фонды, то практически у них не было реальных шансов «развернуть торговлю хлебом».

Крестьянство на своем горьком опыте быстро убедилось в лицемерии этих постановлений. И не случайно поэтому выходы из колхозов в различных районах страны не прекратились в период уборочной кампании 1932 г. и продолжались осенью, когда начались хлебозаготовки. Происходили серьезные столкновения между колхозниками и местными властями. Имели место многочисленные факты роспуска колхозов самими крестьянами. В сводке ОГПУ от 23 июля 1932 г. говорилось об «ухудшении политнастроения части колхозников», «росте массовых выходов из колхозов, разборе скота, имущества и сельскохозяйственного инвентаря», «усилении тенденции к индивидуальному сбору урожая», «самочинном захвате и разделе в единоличное пользование земли и посевов», «продолжение многочисленных случаев отказа от работы целых групп колхозников, мотивированных отсутствием хлеба и неналаженностью общественного питания на полях».

Секретные донесения работников ОГПУ этого периода больше похожи на сводки из районов, охваченных всеобщим гражданским неповиновением. Это свидетельство о том, что крестьянская война, вспыхнувшая в деревне зимой-весной 1930 г., сразу же после перехода к политике сплошной коллективизации, накал которой несколько ослабел во второй половине 1930-начале 1931 гг., разгорелась с новой силой. Так отвечала деревня на пропагандистские постановления о возвращении колхозникам коров и мелкого скота, о снижении размеров хлебозаготовок, о развертывании колхозной торговли, на насильственную коллективизацию. И тогда на крестьян вновь обрушился «карающий меч» репрессий.

2 августа 1932 г. был принят, продиктованный Сталиным, драконовский закон об охране социалистической собственности, предусматривавший расстрел за хищение колхозного и кооперативного имущества с заменой при смягчающих обстоятельствах лишением свободы на 10 лет. Согласно данным на 15 февраля 1933 г., представленным Президиуму ЦИК СССР председателем Верховного суда СССР А. Винокуровым, по закону от 7 августа в целом по стране было осуждено 103 тыс. человек, из них приговорено к высшей мере наказания 6,2% (более 6 тыс.), к 10 годам лишения свободы 33%. Из общего числа осужденных 62,4% приходилось на колхозников, 9,4% - на работников совхозов, 5,8% - на единоличников. Стремясь оправдать действия репрессивных органов Винокуров пояснил, что «большой процент осужденных к 10 годам единоличников и колхозников (68,2) указывает, что суды нанесли крепкий удар по мелкособственническим элементам, не изжившим частнособственнической психологии».

Между тем среди осужденных было немало крестьян, срезавших колосья ржи и пшеницы, чтобы избежать голодной смерти. В сводке ОГПУ, составленной в конце августа 1932 г., сообщалось что в колхозе «Пролетарская диктатура» Краснодарского района Северо-Кавказского края группа объездчиков ночью обнаружила на полях пятерых женщин, срезавших колосья пшеницы. Охранники дважды стреляли в них. Одна из женщин была смертельно ранена, оставшиеся в живых пойманы и отданы под суд. На полях колхоза станицы Белореченской было задержано несколько подростков, срезавших колосья. Н. Кириллович, живший в Житомирской области УССР, вспоминал: «Мне было 11-12 лет, и я увидел страшный голод. Нас в семье было 5 детей, голодные, начали пухнуть. Мы питались, чем могли... Мать нас, детей посылала собирать в поле колоски... Этих спасительных колосков хлеба не разрешали собирать».

«Революция сверху» была запрограммирована и стала осуществляться прежде всего ради индустриализации: сельское хозяйство призвано было стать ее прочной сырьевой базой и обеспечивать горожан продовольствием. Еще в 1928 г., рассуждая об источниках индустриализации, Сталин подчеркнул, что крестьянство в этой связи должно платить «сверхналог», «нечто вроде дани» (не только обычные налоги, но и переплачивать из-за высоких цен на промышленные товары и недополучать из-за низких цен на сельскохозяйственные продукты). Колхозы же и совхозы, насаждаемые сверху, должны были в кратчайшие сроки решить зерновую, животноводческую и сырьевую проблемы. А в конце 1929 г., поскольку произошел «великий перелом», Сталин объявил, что «теперь у нас имеется... материальная база для того, чтобы заменить кулацкое производство производством колхозов и совхозов». Именно поэтому он объявил о переходе в решительное наступление на кулачество, к политике ликвидации его как класса.

По существу это была установка на истребление, в том числе физическое, целого слоя крестьянства, поскольку производственная надобность в них, по мнению Сталина, отчала. Не менее циничными были его рассуждения спустя несколько лет, когда на закрытом совещании в Кремле 2 июля 1934 г. решался вопрос о судьбе крестьян-единоличников, не желавших «всасываться» в колхозы. Исходя из того, что «период форсирования коллективизации закончился в 1932 г.», Сталин высказался против тою, чтобы «уничтожать индивидуалов, арестовывать, наказывать, расстреливать их и пр.». «Это будет не хозяйский подход. Индивидуальное хозяйство нам дает кое-какой хлеб... Их надо воспитывать в порядке экономических и финансовых мероприятий.., усилить налоговый пресс». Это была команда на экономическое удушение более 9 млн. единоличных хозяйств (45 млн. чел. вместе с семьями!).

В 1930 г. был собран небывалый для того времени урожай – по официальной статистике 835,4 млн. центнеров (на 14% больше, чем в 1928 г.), а государственные заготовки хлеба достигли 221,4 млн. ц (в 2 раза больше, чем в 1928 г.). Отсюда был сделан необоснованный вывод, что партия, опираясь на колхозы и совхозы, «успешно разрешила в основном зерновую проблему», и что за 1—2 года можно решить и животноводческую проблему "2. Однако программа «больших скачков» в сельском хозяйстве, не подкрепленная материальными ресурсами, не учитывавшая происходивших в деревне процессов, провалилась. Как и следовало ожидать, уже в следующем году произошло падение валовых сборов зерна (в 1931 г.— 694,8 млн. ц, а в 1932 г. — 698,7 млн. ц) — и не только из-за неблагоприятных погодных условий в некоторых зерновых районах, но главным образом ввиду отсутствия у колхозников подлинной заинтересованности в производительном труде в общественном хозяйстве. Возникли огромные трудно сти по реализации непосильных для крестьян хлебозаготовительных планов. Реальные возможности при этом почти не учитывались.

Волюнтаристский пересмотр заданий первого пятилетнего плана в области промышленности неизбежно вел к все большему перекачиванию средств и ресурсов из деревни в город. С начала 30-х годов по существу речь уже шла о ее разорении ради «сверхиндустриализации». Делалось что в частности, путем перекачки в город сверх всякой разумной меры людских ресурсов: за годы коллективизации свыше 10 млн. крестьян пополнили ряды рабочего класса. Покинувшие деревни крестьяне, обосновавшиеся в городе, получили гарантированную заработную плату, более сносные условия труда. Горожане, включая и недавних производителей сельскохозяйственной продукции, начиная с 1928 г., имели гарантированное снабжение по карточкам, в то время как десятки миллионов крестьян голодали.

Несмотря на сокращение в 1931-1932 гг. валовых сборов зерна хлебозаготовки значительно возросли (только за счет увеличения доли отчисления от собранного урожая, что аргументировалось «высокой товарностью» хозяйства колхозов и совхозов). Крестьян заставляли сдавать хлеб по грабительским ценам (в 8-10 раз ниже рыночных). «Сверхналог» с них взимался и путем экспорта зерна, ибо полученная за него валюта использовалась на закупки промышленного оборудования. В 1930 г. при высоком урожае было вывезено за рубеж 48,4 млн. ц. зерна, в 1931 г., когда был недород, — 51,8 млн. ц., а в 1932 г. в условиях начавшегося голода -18 млн. центнеров. Прекращение вывоза зерна в этом году могло бы спасти от смерти несколько миллионов крестьян или даже вовсе избежать голода.

Широкое распространение получили дополнительные («встречные») планы хлебозаготовок, предъявляемые деревне после выполнения основных. Крестьяне оказывали хлебозаготовительным органам противодействие, стремились утаить от них часть выращенного урожая. Сталин расценивал это как «злостный саботаж» хлебозаготовок, вредительство, преодолевать которые надо с помощью чрезвычайных (репрессивных) мер. В ответ на письма М. А. Шолохова, протестовавшего против таких методов заготовок, он писал, что хлеборобы «по сути дела вели «тихую» войну с советской властью. Войну на измор».

Тягчайшие репрессии вновь обрушились на крестьянство. Основными проводниками их стали чрезвычайные комиссии, действовавшие в основных зерновых районах страны. Решение об их создании на Украине и Северном Кавказе было принято Политбюро ЦК ВКП(б) 22 октября 1932 г. «в целях усиления хлебозаготовок»; первую из них возглавил В. М. Молотов, вторую — Л. М. Каганович. Персональный состав северокавказской комиссии был определен в начале ноября; в нее вошли: М. А. Чернов (комитет заготовок), Т. А. Юркин (наркомат совхозов), А. И. Микоян (наркомат снабжения), Я. Б. Гамарник (политуправление РККА), М. Ф. Шкирятов (ЦКК ВКП(б)), Г. Г. Ягода (ОГПУ), А. В. Косарев (ЦК ВЛКСМ). Персональный состав комиссии Молотова не был установлен, фактически же в ее работе принимал участие Каганович — секретарь ЦК, а с декабря 1932 г. и заведующий Сельскохозяйственным отделом ЦК ВКП(б). В конце ноября 1932 г. для поездки в Поволжье была создана комиссия во главе с секретарем ЦК ВКП(б) и КП(б) У П. П. Постышевым, в состав которой вошли также Зыков, Гольдин и Шкляр.

Опираясь на обкомы и крайкомы партии, а на Украине - на ЦК и Политбюро КП(б)У, комиссии осуществили комплекс репрессивных мер по отношению к колхозам, деревням и станицам, уличенным в «злостном саботаже» хлебозаготовок. Их заносили на «черную доску», что означало: 1) немедленное прекращение подвоза товаров, полное свертывание кооперативной и государственной торговли с вывозом из магазинов всех наличных товаров; 2) полное запрещение торговли как для колхозников, так и для единоличников; 3) прекращение кредитования и досрочное взыскание кредитов и других финансовых обязательств; 4) проведение чистки колхозных, кооперативных и государственных аппаратов от «враждебных элементов»; 5) изъятие органами ОГПУ организаторов саботажа хлебозаготовок. По существу это означало полную блокаду «провинившихся» сел и деревень.

Помимо «стереотипных» пяти пунктов каждый из руководителей комиссий стремился внести что-то свое, «оригинальное». Каганович применил на Кубани такую жестокую меру, как поголовное выселение (депортацию) всех жителей станиц (в основном казаки), упорствующих в «саботаже», на Север и заселение их колхозниками с Севера и демобилизованными красноармейцами. Среди 41 их станиц были Полтавская, Медведовская и Урупская (в них проживало 45,6 тыс. человек), первая из них была переименована в Красноармейскую. Всего же на «черную доску» было занесено 15 станиц. При участии Молотова в ноябре 1932 г. была разработана инструкция «Об организации хлебозаготовок в единоличном секторе Украины». Она предусматривала лишение единоличников «злостно уклоняющихся от выполнения плана хлебозаготовок» земельных наделов, в том числе и усадебной земли, с выселением их владельцев за пределы района или даже области.

С помощью таких драконовских мер комиссиям удалось полностью выгрести из скудных крестьянских амбаров весь хлеб «до последнего зерна» и тем самым внести «решающий вклад» в организацию «рукотворного» голода в этих районах. Однако обеспечить выполнение плана хлебозаготовок удалось только Нижне-Волжскому краю (к 10 января 1933 г.). На Украине же он «был провален», что зафиксировано в постановлении ЦК ВКП(б) от 24 января 1933 г. и на февральском (1933 г.) Пленуме ЦК Компартии Украины. На Северном Кавказе, как отмечалось в решении крайкома партии, план «был выполнен к 15 января 1933 г.», но при этом «в выполнение плана внесен весь собранный краевой семфонд».

В Казахстане, входившем тогда в состав РСФСР на правах автономной республики, чрезвычайная комиссия не создавалась, се функции по существу выполнял крайком парши, возглавляемый Ф. И. Голошекиным. Именно под его руководством в 1931-1932 гг. проводился курс на сплошную коллективизацию кочевых и полукочевых хозяйств, и ранее созданные тозы срочно преобразовывались в сельхозартели. Во главу угла при этом ставилось выполнение авантюристической программы «большого скачка» в животноводстве. Республике были определены соответствующие задания по росту поголовья скота и сдаче его продукции, выполнение которых мыслилось на основе создания колхозных ферм и увеличения поголовья скота в животноводческих совхозах. Голощекин на одном из пленумов крайкома заявил, что отпала необходимость учитывать социально-экономические особенности республики, поскольку она уже «мало чем отличается от центральных районов страны». Местные партийные органы принимали решения о полном обобществлении скота, «не оставляя ни одного паршивого козленка в индивидуальном пользовании».

Итоги и следствия «сплошной коллективизации»

В результате насильственной коллективизации произошла ломка вековых традиций и всего образа жизни кочевников. В центральных районах республики почти в 10 раз сократилось поголовье скота. «Обобществленный» скот погиб от бескормицы и зимних холодов или был сдан в счет плана мясозаготовок. Решить животноводческую проблему такими методами было невозможно. На XVII съезде партии (январь 1934 г.) Сталин вынужден был признать наличие «кризиса животноводства» в стране».

Поскольку оно являлось основным занятием и почти единственным источником дохода кочевников и полукочевников Казахстана, они практически лишились средств существования. Началась массовая миграция, фактически бегство людей из обжитых мест («откочевки»). «Зима 1932— 1933 г., — говорилось в донесении политсектора МТС Казахстана, — была особенно тяжела. Массовые откочевки, смертность, особенно в казахской части населения, массовый убой и разбазаривание скота, отсутствие хлеба для питания, фуража для рабочего скота... Колхозники уходили в горы, пески, шли собирать коренья и семена дикорастущих трав. Оставшиеся колхозники не могли работать из-за сильного истощения и болезни». Всего откочевало до 400 тыс. хозяйств (не менее 2 млн. человек!), или примерно две трети всех кочевых и полукочевых хозяйств республики.

В Казахстане начался голодомор. Организм казахов-скотоводов не был приспособлен только к растительной нише, и смерть косила их целыми семьями. По данным демографов Казахстана, от голода в начале 30-х годов в республике погибло 1798 тыс. казахов, проживавших в кочевых и полукочевых районах. Казахский этнос после таких потерь был восстановлен только к концу 60-х годов. «Эта страшная трагедия,— считают ученые Казахстана, — по своим последствиям затмила все сколько-нибудь известные прецеденты из исторического прошлого народа». Северный Кавказ, где, по данным Е. А. Осокиной, голод охватил 44 района из 75, не досчитал около 1 млн., Поволжье, по расчетам В. В. Кондрашина, — около 0,5 млн. человек. Расчеты С. В. Кульчицкого и И. С. Пирожкова показывают, что наибольшие потери понесла Украина: здесь погибли от голода 3,5-4 млн. крестьян. В обшей сложности в зерновых районах страны голодало не менее 30 млн. крестьян, а погибло не менее 7 млн. человек. Е. А. Осокина общее число зарегистрированных и незарегистрированных смертей от голода определяет в 6,7 млн. человек (без ГУЛАГА).

Особая ответственность за организацию голодомора ложится на руководителей чрезвычайных комиссий - Кагановича, Молотова, Постышева, а в Казахстане - Голошекина, которые своими действиями показали, что им совершенно чужды были интересы миллионов крестьян, принявших мученическую смерть во имя выполнения нереальных заготовительных планов.

Картина обшекрестьянской трагедии во всех переживших ее регионах по существу была идентичной. Об этом свидетельствуют воспоминания очевидцев и документы, произведения писателей И. Стаднюка, М. Алексеева, В. Гроссмана и др.— первыми приподнявших глухую завесу молчания об этих событиях в нашей стране, работы историков России, Украины и Казахстана, зарубежных исследователей, в частности, Р. Конквеста и С. Максудова. Пока еще не совсем ясно, является ли голодомор 1932-1933 гг. заранее запланированной и умело организованной Сталиным акцией или же следствием его преступной, антикрестьянской политики. Но несомненно, что «террор голодом» обусловил значительное ослабление и изменение характера сопротивления крестьян, что не могло не входить в планы Сталина и его окружения.

С осени 1932 г. когда появились первые признаки голода и особенно зимой - весной 1933 г., когда он достиг кульминации, крестьянское движение в районах, охваченных голодом, все больше приобретает характер пассивно о сопротивления (порча колхозного имущества, хищения, отказ от работы и т. п.). Но хищения урожая («стрижка колосков») в большинстве случаев совершались голодными людьми, нередко детьми, а на работу многие колхозники не могли выходить из-за ослабления организма, дистрофии, эпидемических заболеваний. Эта ситуация была оценена Сталиным как переход классового врага, прежде всего кулачества, к «новой тактике» - «от прямой атаки против колхозов к работе тихой сапой» (речь «О работе в деревне» на Пленуме ЦК ВКП(б) в январе 1933 г.).

Волна массовых репрессий в период хлебозаготовок 1932 г., жесткое применение закона от 7 августа 1932 г., сделали свое дело. Стало ясно, что политика ликвидации кулачества как класса, основанная на массовых репрессиях, насильственных депортациях крестьян в целом себя исчерпала. Окончательные выводы на этот счет были сделаны в секретной директиве-- инструкции Сталина и Молотова от 8 мая 1933 г., направленной всем партийно-советским работникам, оргакам ОГПУ, суда и прокуратуры. 1930-1932 гг. характеризовались в ней как время ожесточенной классовой борьбы в деревне «против кулацких элементов, воров и всякого рода саботажников».

При этом раскрывался «механизм» осуществления репрессий: «Арестовывают председатели сельсоветов и секретари ячеек. Арестовывают районные и краевые уполномоченные. Арестовывают все, кому не лень, и кто, собственно говоря, не имскп никакого права арестовывать. Неудивительно, что при таком разгуле практики арестов органы, имеющие право ареста, в том числе и органы ОГПУ, и особенно милиция, теряют чувство меры и зачастую производят аресты без всякого основания, действуя по правилу: «сначала арестовать, а потом разобраться». В инструкции далее говорилось: «Три года борьбы привели к разгрому сил наших классовых врагов в деревне». Там создается «новая благоприятная обстановка», дающая возможность «прекратить, как правило, применение массовых выселений и острых форм репрессий». Наступил момент «когда мы уже не нуждаемся в массовых репрессиях, задевающих, как-известно, не только кулаков, но и единоличников и часть колхозников». Местные работники, повинные в совершении беззаконий и кровавых экзекуций, обвинялись в «отклонении от линии партии» и в том еще, что «не поняли новой обстановки», «цепляются за отжившие формы работы».

Авторыинструкции, но существу, признают, что все три года сплошной коллективизации деревню сотрясали непрекращавшиеся выступления крестьянства, отстаивавшего свое право на землю и нормальную жизнь. И только чудовищные репрессии, а потом и голод, невиданный доселе в России по своим масштабам и последствиям, сломали его сопротивление.

Есть все основания утверждать, что с завершением .плошной коллективизации в важнейших сельскохозяйственных районах, а по стране в целом «в основном» отчетливо проявился кризис аграрного производства в СССР. Его можно охарактеризовать такими чертами: разрушение основных производительных сил деревни, полная дезорганизация и упадок аграрного производства, «раскрестьянивание» и массовая гибель основных производителей сельскохозяйственной продукции в связи с репрессиями, депортациями, и голодом. Задания первой пятилетки по развитию сельского хозяйства, которые предполагалось значительно превзойти в связи с «великим переломом», ни по одному показателю не были выполнены, причем разрыв был весьма значительный, особенно в животноводстве 60. Более того, почти по всем показателям (за исключением посевных площадей, производства хлопка и льноволокна) произошло снижение производства по сравнению с 1928 годом. Зато был перевыполнен план (более чем в 3 раза!) обобществления крестьянских хозяйств. Но именно в результате эти «революци и сверху» и произошло катастрофическое падение производства в аграрном секторе экономики. Резкое сокращение численности живой тягловой силы не компенсировалось поступлением машинной техники. На всем протяжении первой пятилетки общий объем тягловых ресурсов сельского хозяйства (тракторы + рабочий скот) сокращался. К тому же концентрация машинной техники в МТС все больше отделяла колхозы и колхозников от важнейших средств производства, ставила их в прямую зависимость от тоталитарного государства.

При непрерывном сокращении в годы коллективизации валовой продукции сельского хозяйства (со 124% к уровню 1913 г. в 1928 г. до 114% в 1931 г., 107%: в 1932 г. и 101% в 1933 г.) заготовки зерна выросли почти в 2 раза. Этот «феномен» объясняется просто: государство, полностью подчинив себе колхозы, выхолостив в них почти все кооперативное, стало проводить хлебозаготовки по принципу разверстки, методами «военного коммунизма», выгребая нередко из скудных крестьянских амбаров почти весь собранный урожай. В этом— главная причина голодания деревни, неотступно преследовавшего ее почти на всем протяжении сплошной коллективизации, принявшего катастрофические размеры в год ее завершения.

"Революция сверху» привела к гибели миллионов кормильцев огромной страны. По самым скромным подсчетам ее жертвами стали не менее 10 млн. крестьян, что подтвердил и Сталин в ответе на вопрос Черчилля. Колоссальный урон сельскому хозяйству, деревне нанесла политика так называемого раскулачивания) А.Н. Яковлев, возглавляющий комиссию по реабилитации репрессированных в годы сталинского режима, охарактеризовал эту акцию как «самое чудовищное преступление, когда сотни тысяч крестьянских семей изгонялись из деревень, не понимая за что им выпала такая судьба, погибель от власти, которую они сами установили».

«Искореняли, — считает А. И. Солженицын, — сотни самых трудолюбивых, распорядливых, смышленных крестьян, тех, кто и несли в себе остойчивость русской нации». Искоренили, по самым минимальным подсчетам, 1,1 — 1,2 млн. (4-5%) крестьянских хозяйств (около 6 млн. человек). Из них 381 тыс. была выслана в отдаленные районы страны, большинство остальных «самораскулачились» — бросив все имущество, перебрались в город. Это, так сказать, «внешнее раскрестьянивание» — выбытие по тем или иным причинам (насильственная депортация, бегство в город и т. п.) из состава этого класса. Но было и «внутреннее» — превращение крестьян в колхозников — подневольных работников сельскохозяйственных предприятий полугосударственного типа. Коллективизация разрушила весь уклад деревенской жизни, подрубила социально-экономические и генетические корни не только воспроизводства, но и существования крестьянства как такового.

План хлебозаготовок по украинской деревне и организация голода

«Великий голод» 1932-1933 гг. не был обусловлен какими-либо природными катаклизмами. Более того, с точки зрения погодных условий 1932 г. отличался в лучшую сторону в сравнении с 1931 г. Недород был значительно меньше, несмотря на то, что засухе подверглись некоторые районы Украины, Северного Кавказа, Поволжья. Сталин в речи на пленуме ЦК в январе 1933 г. отметил: «Никто не может отрицать, что валовой сбор хлебов в 1932 г. был больше, чем в 1931 г., когда засуха в пяти основных районах Северо-Востока СССР значительно сократила хлебный баланс страны. Конечно, мы и в 1932 г. имели некоторые потери урожая вследствие неблагоприятных климатических условий на Кубани и Тереке, а также в некоторых районах Украины. Но не может быть сомнения в том, что эти потери не составляют и половинной доли тех потерь, которые имели место в 1931 г. в силу засухи в северо-восточных районах СССР». И общий валовой сбор зерна в стране в 1932 г. был несколько выше, чем в предыдущем, хотя потери урожая при уборке по-прежнему оставались очень большими.

Уже летом обнаружилось серьезное отставание по сдаче хлеба в трех важнейших зерновых районах страны - на Украине, Северном Кавказе, Поволжье. В предыдущем году именно они, как более благополучные, должны были выполнять повышенные обязательства по сдаче хлеба («встречный план») и поэтому не смогли себя обеспечить хлебом до нового урожая. В 1932 г. в условиях засухи крестьяне остро ощущали надвигающуюся беду и всеми средствами оттягивали выполнение хлебозаготовок, оказывая значительное противодействие хлебозаготовительным органам, стремясь утаить от них часть выращенного урожая. На обещанное авансирование в ходе уборки они не надеялись.

Следует подчеркнуть, что «благополучие» трех названных районов, а также (особенно) и Украины в 1931 г. было относительным. По данным спецсводки Секретно-политического отдела ОГПУ «О ходе коллективизации и массовых выступлениях крестьян в 1931 г. - январе-марте 1932 г.», на Украине с начала 1931 г. в Харьковской, Киевской, Одесской, Днепропетровской, Винницкой обл. «наблюдались продзатруднения». Фактически речь шла о массовом голоде десятков тысяч колхозных и единоличных семей; резко возросло «неорганизованное отходничество» из деревни по сравнению с 1930 г. По выборочным данным, за январь-февраль 1931 г. из этих областей неорганизованно ушло 126.7 тыс. колхозников и 35.2 тыс. единоличников. Из Молдавии пытались перейти за кордон более 1 тыс. человек, из которых 530 были задержаны.

12 августа 1932 г. секретарь Средневолжского крайкома ВКП(б) М.М. Хатаевич и председатель крайисполкома Г. Т. Полибицын обратились в ЦК ВКП(б) и СНК СССР с докладной запиской о причинах низкой урожайности в крае и мерах по ее устранению. В качестве причин назывались полное отсутствие севооборотов (в Заволжье - основном пшеничном районе края - пшеницу сеяли по пшенице на протяжении 5-7 лет). Указывалось также на чрезвычайное перенапряжение тягловой силы во всем крае (в среднем на тягловую единицу приходилось 10.4 га против 6.3 га в 1928 г.). «Бесхозяйственное использование земли, - делали вывод авторы, - бьет по урожаю не меньше, чем засуха». А в результате «при значительном росте посевных площадей валовой сбор хлебов не увеличивается, конское поголовье сократилось с 1 140 тыс. голов в 1928 г. до 740 тыс. в 1932 г. (более чем в 1.5 раза), а завоз тракторов в 1931-1932 гг. едва покрывает их амортизацию». «Без коренного улучшения энерговооруженности сельского хозяйства, - предупреждали авторы записки, - неизбежен срыв планов сева и производства сельскохозяйственных продуктов».

В сопоставлении с планами предшествующего года крестьяне отмечали «новые тенденции» заготовок 1932 г.: «Планы заведомо нереальны»; «хлебозаготовки начинаются уже в ходе уборочной кампании»; «что сожнешь - все в заготовку отберут»; «с каждым годом все хуже и хуже, нынче совсем до зерна забирают»; «не отдашь, так в тюрьме насидишься» (намек на Закон от 7 августа 1932 г.); «верить советской власти нельзя, обещания не выполняются» (о свободной торговле, о возвращении скота и др.); «у крестьян хлеб отбирают и отправляют за границу»; «СССР - благодетель для иностранных рабочих и крестьян». Были и открытые угрозы в адрес советской власти, которые авторы сводки воспроизвели без комментариев: «если будет война, оружие повернем против советской власти»; «все как один должны подняться и свергнуть эту власть».

В отличие от 1931 г., постановлением СНК СССР и ЦК ВКП(б) от 23 сентября 1932 г. были отклонены просьбы и предложения местных организаций о предоставлении колхозам и совхозам весной и осенью семенной ссуды, поскольку «урожай настоящего года удовлетворительный», и «государственные хлебозаготовки для колхозов сокращены». 27 ноября 1932 г. в разгар хлебозаготовительной кампании Сталин созвал объединенное заседание высшей партийной элиты - Политбюро и Президиума ЦКК ВКП(б). В своем выступлении он разъяснил, что хлебозаготовительные трудности объясняются прежде всего «злостным саботажем» со стороны крестьян, сознательным вредительством, которые надо преодолеть с помощью чрезвычайных (репрессивных) мер.

При этом он исходил из того, что хотя большинство колхозного крестьянства «является опорой советской власти в деревне», «это еще не значит, что среди колхозников не может быть отдельных отрядов, идущих против советской власти, поддерживающих вредителей, поддерживающих саботаж хлебозаготовок», и «было бы глупо, если бы коммунисты... не ответили на удар этих отдельных колхозников и 98 колхозов сокрушительным ударом». Он выразил уверенность, что «вредительство в колхозах и саботаж хлебозаготовок сыграют, в конце концов, такую же благодетельную роль, какую сыграл "шахтинский процесс" в области промышленности..., послужат таким же поворотным пунктом в деле развертывания революционной бдительности наших сельских и районных коммунистов и организации новых большевистских кадров в колхозах и совхозах».

В ответе на одно из писем М. А. Шолохова (6 мая 1933 г.), протестовавшего против массовых репрессий на Северном Кавказе в ходе хлебозаготовок, генсек пошел еще дальше, заявив, что «хлеборобы вашего района (и не только вашего района) проводили "итальянку" (саботаж!) и не прочь были оставить рабочих, Красную армию - без хлеба... по сути дела вели "тихую" войну с советской властью. Войну на измор...».

Таким образом, обвинение было предъявлено всему крестьянству, вождю изменил в данном случае даже «классовый подход». Тем самым обосновывались и оправдывались тягчайшие репрессии, которые обрушились на всех хлеборобов, ибо основной причиной провала хлебозаготовок, по мнению Сталина, был «крестьянский саботаж». Против саботажа и был направлен очередной «теоретически» обоснованный, сокрушительный удар.

По указанию Сталина осенью 1932 г. в основных зерновых районах страны были образованы чрезвычайные комиссии. Решение об их создании для Украины и Северного Кавказа было принято Политбюро ЦК ВКП(б) 22 октября 1932 г. «в целях усиления хлебозаготовок». Северокавказскую возглавил Л.М. Каганович - секретарь ЦК ВКП(б), а с 15 декабря 1932 г. - и заведующий Сельхозотделом ЦК. Персональный ее состав был определен в начале ноября. В нее вошли: М. А. Чернов (Комитет заготовок), Т.А. Юркин (Наркомат совхозов), А.И. Микоян (Наркомат снабжения), Я. Б. Гамарник (Политуправление РККА), М. Ф. Шкирятов (ЦКК ВКП(б)), Г. Г. Ягода (ОГПУ), А. В. Косарев (ЦК ВЛКСМ). Перед комиссией Кагановича ставилась задача «выработать и провести меры по слому саботажа сева и хлебозаготовок, организованного контрреволюционными кулацкими элементами на Кубани».

В Украинскую комиссию, которой руководил Молотов, были включены Калманович, Саркис, Маркевич, Кренцель; фактически в ее работе принимал участие и Каганович. В Нижнее Поволжье 28 ноября в качестве уполномоченного ЦК и СНК по хлебозаготовкам был направлен секретарь ЦК ВКП(б) и КП(б)У П.П. Постышев, а в конце декабря во главе с ним была сформирована комиссия, куда вошли Зыков, Гольдин и Шкляр. Ведущую роль среди этих комиссий играла Северокавказская. Разработанные ею меры по слому саботажа являлись своего рода эталоном.

Основным помощником Кагановича (первым заместителем) был Микоян. 1 ноября 1932 г., сразу после приезда в Ростов, они направили Сталину пространную телеграмму. Доложили, что «было проведено заседание бюро крайкома с участием группы»; «Выступления ряда членов бюро, вернувшихся из деревни, отразили настроения части низового актива и колхозников...»; «Выступления подтвердили, что часть деревенских коммунистов (особенно в Кропоткинском, Тихорецком, Армавирском районах) возглавляют кулацкие настроения»; «На общественное питание, т.е. на поедоцкое распределение хлеба, в том числе и неработающим, в ряде колхозов Кубани, истрачено по полтора центнера на колхозника»; «Аппарат колхозов сильно засорен и оборачивает отчетность против нас»; «Члены бюро до сих пор считают... главной причиной отсутствия сева - отсутствие семян. Мы указали, что ссылки на семена есть прикрытие саботажа»; «выделили комиссию для разработки предложений о занесении 3-5 кубанских станиц на черную доску с лишением колхозной торговли в них, чистке аппаратов партийцев, комсомольцев».

4 ноября 1932 г. бюро Северокавказского крайкома совместно с комиссией Кагановича приняли одно из основополагающих постановлений, претендующих на универсальность, «О ходе хлебозаготовок и сева по районам Кубани». Своей резкостью и жесткостью объявленных мер борьбы за выполнение заданий оно напоминало ультиматум полувоенного образца.

В преамбуле - основная целевая установка: «Ввиду особо позорного провала плана хлебозаготовок и озимого сева на Кубани, поставить перед парторганизациями боевую задачу - сломить саботаж хлебозаготовок и сева, организованный кулацким контрреволюционным элементом, уничтожить сопротивление части сельских коммунистов, ставших проводниками саботажа, и ликвидировать несовместимую со званием члена партии пассивность и примиренчество к саботажникам. Обеспечить быстрое нарастание темпов, полное и безусловное выполнение плана сева и хлебозаготовок, тем самым добиваясь сплочения партийных рядов и укрепления колхозов».

А далее - жесткие карательные меры. «За явный срыв плана по севу и хлебозаготовкам занести на черную доску станицы - Ново-Рождественскую (Тихорецкого района), Медведовскую (Тимошевского района) и Темиргоевскую (Курганенского района)». Это означало:

1. Немедленное прекращение подвоза товаров и полную ликвидацию корпоративной и государственной торговли с вывозом из магазинов всех наличных товаров;
2. Полное запрещение торговли продукцией колхозов, колхозников и единоличников;
3. Прекращение всякого рода кредитования и досрочное взыскание кредитов и других финансовых обязательств;
4. Проведение чистки колхозных, кооперативных и государственных аппаратов от всякого рода «чуждых и враждебных элементов»;
5. Изъятие органами ОГПУ «контрреволюционных элементов, организаторов саботажа хлебозаготовок и сева».

По существу это означало полную блокаду «провинившихся» станиц. Их жители предупреждались, что в случае «продолжения саботажа сева и хлебозаготовок краевыми организациями будет поставлен перед правительством вопрос об их выселении из пределов края в северные области и заселении этих станиц добросовестными колхозниками, работающими в условиях малоземелья и на неудобных землях».

Угроза не заставила себя долго ждать. Уже 8 ноября в станицу Полтавская в связи с реализацией названного постановления прибыли полномочные представители ОГПУ по Северокавказскому краю - Р. Пиляр и П. Николаев. В рапорте по прямому проводу они доложили Г. Ягоде, что приступили к работе. Для начала арестовали 479 человек, не довольствуясь тем, что к их приезду в тюрьмах находилось 240 станичников. «Большинство арестованных (и старых и новых) идет по хищническо-капитулянтской линии как контрреволюционный кулацкий элемент», - сообщали чекисты. А в конце донесения заверили высокое начальство: «Ваши директивы по Полтавской приняты к неуклонному исполнению».

По инициативе Кагановича и Шкирятова удар наносился и по сельским коммунистам, выступавшим в защиту крестьян. В пункте 6-м постановления бюро Северокавказского крайкома от 4 ноября 1932 г. говорилось: «Обязать райкомы покончить с примиренческим отношением к вопиющим антибольшевистским поступкам части коммунистов, прямым образом сомкнувшихся с кулацкими организаторами контрреволюционного саботажа, ставших на путь измены партии, и принять решительные меры борьбы с ними, как с предателями рабочего класса».

«Предателям рабочего класса» было посвящено «Особое постановление» крайкома от 4 ноября. В нем органам прокуратуры поручалось в 5-дневный срок рассмотреть (на выбор) 5-10 дел коммунистов, организаторов воровства и хищений хлеба, и привлечь их к ответственности на основе закона от 7 августа 1932 г. И еще: пересмотреть как неправильный приговор краевого суда по делу Н.В. Котова (секретарь партийной ячейки станицы Отрадная Тихорецкого района), предложившего увеличить размеры выдачи натурального аванса колхозникам на трудодень с 490 г зерна до 1 кг.

Поскольку суд якобы «недооценил контрреволюционное значение его преступления», к нему следовало применить высшую меру. На этом настаивал Каганович, назвав Котова провокатором.

Основным средством давления на «саботажников» с самого начала стала угроза их выселения с Кубани на Север. Выступая в Ростове на совещании секретарей сельских райкомов партии, Каганович говорил: «Надо, чтобы все кубанские казаки знали, как в 1921 г. переселяли терских казаков, которые сопротивлялись советской власти. Так и сейчас - мы не можем, чтобы кубанские земли, земли золотые, чтобы они не засевались... чтобы на них плевали... вам не нравится здесь работать - мы переселим вас... Так надо твердо поставить вопрос перед крестьянством». Зная правила, действовавшие в сталинском окружении, можно не сомневаться в том, что и словесные заявления, и практические действия делались Кагановичем по прямому указанию «хозяина».

Всего на «черную доску» было занесено 15 казачьих станиц (13 кубанских и 2 донские), «упорствующих в саботаже». Переселение осуществлялось на протяжении ноября-декабря 1932 г. Особенно пострадали жители станиц Полтавская, Медведовская и Урупская, где проживало 47.5 тыс. человек. Из них были выселены в северные районы страны почти все жители - 45.6 тыс. Всего к началу 1933 г. из казачьих станиц было выслано не менее 63.5 тыс. жителей.

Первыми «чернодосочниками» Украины оказались 6 сел Днепропетровской, Харьковской и Одесской обл. (Вербка, Гавриловка, Лютеньки, Каменные Потоки, Святотроицкое и Пески). В качестве карательных санкций были воспроизведены (в несколько сокращенном виде) все печально знаменитые 6 пунктов комиссии Кагановича. Итоги этой работы были подведены в спецсводке СПО ОГПУ. На 6 декабря хлебозаготовки в целом по краю были выполнены на 77.1%. В сводке вроде бы названы методы решения этой задачи: «По данным на 8 декабря, с начала операции по всем районам края арестовано 2 302 чел. - активно проявляющих себя к[онтр]-р[еволюци-онных] одиночек и фигурантов, 190 ликвидированных группировок (1 149 чел.)». Кроме того, за хищения арестовано (в том числе за «стрижку колосков») 3 142 человека, за спекуляцию - 452. А всего «изъято» (арестовано, посажено в тюрьму) 5 896 человек. Среди арестованных были те, кому дали «смягчающее» наказание - 10 лет тюрьмы - и получившие высшую меру.

11 декабря 1932 г. Сталин и Молотов направили руководителям Нижневолжского крайкома телеграмму о применении репрессий по отношению к руководителям Алек-сеевского района, распорядившимся прекратить хлебозаготовки ради спасения людей. Речь шла о председателе исполкома Макарове, председателе колхозсоюза Суворове, заведующем райснабом Решетникове, заведующем райЗО Сиволапове, которые «разъезжали по колхозам и давали распоряжение прекратить хлебосдачу». «Они арестованы, но до сих пор не осуждены», - возмущались вожди. Предлагалось «всех подобных преступников по другим районам арестовать; немедленно судить и дать пять, лучше десять лет тюремного заключения. Приговоры с мотивировкой опубликовать в печати. Исполнение сообщить».

18 декабря 1932 г. заседание Нижневолжского крайкома партии впервые проходило при участии Постышева и членов его комиссии. Постышев сделал попытку значительно смягчить принятые ранее крайкомом меры репрессивного характера, заступиться за крестьян и колхозы. И это ему в некоторой степени удалось. Так, было отложено исполнение предложения секретаря Татищевского райкома партии Жаворонкова «об изъятии излишков хлеба, находящихся на руках у колхозников». В принятом крайкомом постановлении отмечалось, что такая мера вредна «ввиду огульного подхода ко всем колхозникам... Эти мероприятия требуют участия колхозного актива и лучшей части колхозников». Аналогичная просьба Малосердобинского райкома «об организации проверки излишков хлеба у отдельных колхозников в колхозах, не выполнивших план», также была отклонена в связи с тем, что «не была проведена проверка при активном участии колхозного актива и честных колхозников». Крайком указывал, что проверка «должна быть направлена не ко дворам честно работающих колхозников, а ко дворам лодырей, рвачей и саботажников».

Были отклонены предложения райкомов партии о занесении на «черную доску» сел Грязное («Чапаевский»), Ново-Георгиевское («Красноармеец»), Разуваево («Воровского»), а также Терсинского сельсовета Еланского района. Предложено «добиться выполнения плана хлебозаготовок в этих колхозах иными средствами».

Принципиальное значение имели беспрецедентные по своему характеру решения, предложенные Постышевым:

– «Крайком и крайисполком в самой категорической форме, под личную ответственность секретарей райкомов и председателей РИКов, предлагают все колхозы, занесенные на черную доску постановлением райкома и РИКа, - снять с черной доски».
– «Так как все колхозы, занесенные на черную доску постановлением райкомов и РИКов, были опубликованы в печати, снятие этих колхозов с черной доски также опубликовать в печати».

Было решено в отстающие районы перебросить дополнительно молотилки и тракторы, послать ремонтные бригады. Крайком одобрил имеющее большое принципиальное значение письмо Постышева секретарю Нижнечирского райкома и дал указание разослать его как директиву крайкома и крайисполкома всем райкомам для «неуклонного исполнения». В письме Нижнечирский райком и райисполком критиковались за то, что они «неправильно поняли» постановление крайкома и крайисполкома о досрочном взыскании всех государственных обязательств колхозов, занесенных на «черную доску». Разъяснялось, что «и в этом случае категорически запрещается продажа тягловой силы и сельскохозяйственного инвентаря». И еще: «При проведении досрочного взыскания с колхозников имейте в виду, что в колхозах есть люди, которые имеют значительное количество выходов на работу, хотя и имевших прогулы, есть в числе колхозников бывшие красные партизаны, - этих людей трогать не надо...».

Тем самым вносились существенные коррективы в первый пункт директивы, разработанной под руководством Кагановича. А заканчивалось письмо так: «В соответствии с настоящим разъяснением предлагаю вам немедленно исправить допущенные ошибки и вернуть колхозам распроданных у них лошадей, волов, молодняк, сельскохозяйственный инвентарь и имущество».

Разумеется, Постышев рисковал, внося поправки принципиального характера в пользу крестьян в постановление Нижневолжского крайкома от 18 декабря 1932 г. и подписывая письмо секретарю Нижнечирского райкома партии. От неминуемого сталинского гнева и немедленных оргвыводов в это время, на наш взгляд, его спасло то, что в связи с варварскими заготовками с просьбами к Сталину оказать продовольственную помощь сельским производителям в условиях надвигавшегося и все более усиливавшегося массового голода выступали и некоторые другие члены ЦК ВКП(б), руководители краев, областей и республик (в частности, Украины).

Примечательна в этой связи полемика по поводу хлебозаготовительной политики между Молотовым и Хатаевичем в ноябре 1932 г., когда Хатаевич был введен в состав Политбюро ЦК КП(б) Украины. В опубликованной брошюре Хатаевич выдвинул и обосновал тезис о том, что государство должно заготавливать в колхозах не «хлеб вообще», а «товарный хлеб». Это вызвало гнев и раздражение со стороны главы правительства. «Ваша позиция, - писал он Хатаевичу 23 ноября, - в корне неправильная, небольшевистская. Нельзя большевику отодвигать удовлетворение минимальных нужд по строго и неоднократно проверенному партией решению - нужд государства на десятое и даже на второе место... Вам надо поправить свою ошибку, не настаивать на ней и вести работу по-большевистски, к чему у Вас много данных».

Попытки заступиться за крестьян, добиться снижения плана хлебозаготовок с тем, чтобы можно было заложить семенной и фуражный фонды, что-то выдать колхозникам на трудодни предпринимал и первый секретарь Северокавказского крайкома ВКП(б) Б.П. Шеболдаев. Первый раз - в октябре 1932 г., второй - в начале ноября, когда вопрос о хлебозаготовках в крае решался на комиссии Кагановича. В первом случае он добился встречи со Сталиным, специально для этого приехав в Москву. Как и следовало ожидать, вождь «не понял» просителя, отверг все его доводы в защиту интересов крестьян. Второй раз (4 ноября 1932 г.) на заседании крайкома с участием комиссии Кагановича Б.П. Шеболдаев настаивал на необходимости снижения хлебозаготовок по Северокавказскому краю: «Надо снизить план, а потом со всей жесткостью бороться за его проведение», что было встречено резко выраженным недовольством председателя комиссии.

В конце 1932 г. в связи с массовым голодом на Украине со Сталиным встречался Р. Я. Терехов - первый секретарь Харьковского обкома партии, секретарь ЦК КП(б) Украины, член Политбюро и Оргбюро ЦК КП(б)У. Сталин, как и следовало ожидать, в резкой, оскорбительной для собеседника форме отверг эту информацию: «Нам говорили, что вы, товарищ Терехов, хороший оратор, оказывается, вы хороший рассказчик - сочинили такую сказку о голоде, думали нас запугать, но - не выйдет! Не лучше ли вам оставить посты секретаря обкома и ЦК КП(б)У и пойти работать в Союз писателей, будете сказки писать, а дураки будут читать». Угроза не осталась без последствий. Постановлением ЦК ВКП(б) от 24 января 1933 г. Терехов был освобожден от всех занимаемых должностей и «направлен в распоряжение ЦК».

По данным западных ученых, помимо Терехова и другие руководители компартии Украины неоднократно делали попытки проинформировать Сталина и других кремлевских вождей о положении крестьян республики, взывали о помощи. Так, имелись сведения, что В. Чубарь, как глава правительства УССР, обращался к Сталину с просьбой выделить продукты для умирающих от голода детей, но получил отказ; командующий Украинским военным округом И. Якир лично просил Сталина выделить зерно для раздачи крестьянам, но ему было приказано заниматься своими военными делами; Н. Демченко, секретарь Киевского обкома партии, просил Микояна проинформировать Сталина и Политбюро, что на Киевский железнодорожный вокзал прибыл поезд, нагруженный трупами, которые подбирали на протяжении всего пути от Полтавы.

За эту информацию многие руководители Украины лишились своих постов. Зато просьбы Кагановича Сталин удовлетворял немедленно. Вот один из примеров: 23 декабря 1932 г. Каганович вместе с председателем Комитета заготовок СССР (и членом Северокавказской чрезвычайной комиссии) М. Черновым направил телеграмму Сталину с просьбой отменить постановление ЦК КП(б) Украины от 18 сентября, разрешающее только с санкции облисполкомов перечислять в хлебозаготовки семенные фонды. «Заботы» о фондах, о том числе и семенных, говорилось в телеграмме, «серьезным образом тормозят и портят дело хлебозаготовок и являются легальным обоснованием и оформлением укоренившихся настроений о нереальности плана хлебозаготовок». Сталин ответил в тот же день, сообщив, что постановлением ЦК ВКП(б) директива ЦК КП(б)У отменена.

29 декабря при участии Кагановича Политбюро ЦК КП(б)У принимает директиву райкомам и обкомам партии, в которой колхозам, не выполняющим хлебозаготовки, предписывается сдать «все имеющееся зерно, в том числе и так называемые семенные фонды». Вывоз всех семенных фондов предлагалось произвести в течение 5-6 дней. Всякая задержка рассматривалась как саботаж хлебозаготовок со стороны районного руководства со всеми вытекающими последствиями.

Заметим, что в данном случае Каганович проявил «заботу» о реализации хлебозаготовительного плана Украины. Что же касается Северного Кавказа, за который он отвечал непосредственно как председатель чрезвычайной комиссии, то проблема семян здесь решалась «по-большевистски». 15 января 1933 г. крайком партии констатировал, что план хлебозаготовок «был выполнен к 15 января 1933 г.», но при этом «в выполнение плана был внесен собранный краевой фонд».

В начале декабря 1932 г. Косиор, докладывая Сталину о положении с хлебозаготовками, особое внимание обращал на применение репрессий. «За ноябрь и 5 дней декабря, - сообщал он, - арестовано по линии ГПУ 1 230 человек - председателей, членов правлений, счетоводов». Кроме того, было арестовано 140 бригадиров, 265 завхозов-весовщиков, 195 - других работников колхозов. Было передано в суд 206 групповых дел кулацких и антисоветских элементов. Однако репрессивные меры коренным образом не изменили ситуацию.

По данным украинских историков, в период хлебозаготовительной кампании 1932-1933 гг. было снято с занимаемых должностей 922 секретаря райкома, заворга, завкультпросветработника, председателя районных контрольных комиссий; 716 председателей райисполкомов, председателей райпланов, заведующих земуправлений и других руководящих работников - примерно 25-30% от общего числа этих кадров. Нередко за снятием с работы следовали исключение из партии и отдача под суд. В Запорожском районе только за 2 месяца было распущено 15% правлений колхозов, в Лубенском - 25%, «наказания и репрессии, - делают вывод авторы, - сыпались как из рога изобилия».

24 января 1933 г. ЦК ВКП(б) принял постановление «О хлебозаготовках на Украине». Оценка была крайне резкой: «ЦК считает установленным, что партийные организации Украины не справились с возложенной на них партией задачей организации хлебозаготовок и выполнения плана хлебосдачи, несмотря на троекратное сокращение и без того сокращенного плана». В этой связи приводились такие данные: в 1930-1931 гг. было заготовлено по всем секторам республики 470 млн. пуд. хлеба, в 1931-1932 гг. – 440 млн, а в 1932/33 гг. всего 256 млн. пуд.

В докладе на февральском пленуме ЦК КП(б)У Косиор заявил: «Мы провалили план потому, что работали неудовлетворительно. Корень трудностей и ошибок в том, что начиная с ЦК КП(б)У и кончая низовыми организациями, не поняли характера трудностей, связанных с новой обстановкой на селе». О голоде на Украине, который все более усиливался, поглощая новые и новые жертвы, не упоминалось ни в постановлениях ЦК, ни на пленумах. Зато «добрым словом» отметили деятельность Молотова, Кагановича, Ворошилова и других членов ЦК ВКП(б), неоднократно приезжавших на Украину, чтобы «помочь республике справиться с хлебозаготовками».

Искусственная организация голода властью

Июльский указ, установивший цифры госпоставок зерна для Украины и Северного Кавказа, теперь был подкреплен новым указом от 7 августа 1932 года, который обеспечивал законность санкций в поддержку конфискации зерна у крестьян. Указ постановлял, что колхозная собственность, такая, как скот и зерно, отныне приравнивалась к государственной собственности, «священной и неприкосновенной».Виновные в посягательстве нее будут рассматриваться как враги народа и приговариваться к расстрелу, который при наличии смягчающих вину обстоятельств может быть заменен тюремным заключением сроком не менее десяти лет с конфискацией имущества. Крестьянки, подобравшие несколько колосков пшеницы на колхозном поле, получали меньшие сроки.

Декрет постановлял также, что кулаки, которые пытались «заставить» крестьян выйти из колхозов, должны приговариваться к заключению в «концентрационные лагеря» на срок от пяти до десяти лет. В январе 1933 года Сталин назвал этот декрет «основой революционной законности на текущий момент» и сам его сформулировал. Как всегда, активисты, сначала поощряемые к максимальному террору, задним числом потом обвинялись в «перегибах», и Вышинский с возмущением заявлял, что «некоторые представители местной власти» восприняли этот указ как сигнал к тому, «чтобы убивать или загонять в концентрационные лагеря как можно больше народу». Он упомянул случаи, когда за кражу двух снопов кукурузы приговаривали к смертной казни, и развлек аудиторию рассказом о молодом человеке, приговоренном к десяти годам заключения за то, «что резвился с девочкой ночью в хлеву, нарушая покой колхозных свиней».

Но и до опубликования августовского указа в украинской прессе можно было прочесть такие сообщения: «Недремлющее око ГПУ обнаружило и приговорило к суду фашистского саботажника, который прятал хлеб в яме под стогом клевера». После же указа мы видим, как постоянно возрастает степень применения закона, его суровость и сфера приложения. За один только месяц в харьковском городском суде было вынесено 1500 смертных приговоров.

Украинская пресса постоянно помещала статьи о смертной казни «кулакам», которые «систематически похищают зерно». В Харьковской области в пяти судах слушалось 50 таких дел, и в Одесской области происходило нечто подобное: в прессе подробно описывались три случая кражи снопов пшеницы; одна супружеская пара была приговорена к расстрелу просто за абстрактное, не расшифрованное «хищение». В селе Копань Днепропетровской области банда кулаков и подкулачников просверлила дырку в полу амбара и похитила много пшеницы: два человека были расстреляны, остальных приговорили к заключению. В селе Вербки той же области перед судом предстали председатель сельсовета и его заместитель, а также председатели двух колхозов с группой из восьми кулаков. К расстрелу приговорили только трех кулаков. В селе Новосельское (Житомирская область) один крестьянин был расстрелян за то, что у него обнаружили 25 фунтов пшеницы, собранной на полях его десятилетней дочерью.

К десяти годам заключения приговаривали за «кражу» картофеля. Женщину приговорили к десяти годам тюрьмы за то, что она срезала сто початков зреющей кукурузы со своей же собственной делянки: за две недели до этого ее муж умер от голода. За такое же преступление к десяти годам приговорили отца четырех детей. Другую женщину приговорили к десяти годам тюрьмы за то, что она собрала десять луковиц на колхозной земле. Советский ученый Н. Немаков упоминает случай приговора к десяти годам принудительных работ без права на помилование и с конфискацией всего имущества за сбор 70 фунтов колосьев пшеницы.

Тех, кто совершал меньшие нарушения, отправляли в «отряды заключенных» при государственных хозяйствах, где им выдавали небольшую норму хлеба. Но там они могли воровать продукты, например помидоры, и поэтому обычно не стремились из этих отрядов бежать. В целом только случайная неразбериха, некомпетентность или намеренное попустительство могли защитить от жестокости нового закона. Так, в одном из районов Черниговской области арестовывали за утайку 5 или более килограммов зерна. Колхозник из колхоза «Третий решающий год» в селе Пушкарево Днепропетровской области был приговорен только к пяти годам заключения (очевидно, ему было предъявлено обвинение в нарушении другого закона), после того как у него дома нашли бутыль с его собственным зерном.

Женщина, арестованная вместе с одним из сыновей за попытку срезать немного ржи у себя на участке, смогла убежать из тюрьмы. Забрала второго сына, взяла несколько простынь, спички и кастрюли и жила почти полтора месяца в соседнем лесу, воруя по ночам с полей картофель и зерно. Когда она вернулась домой, то обнаружилось, что в суматохе предстоящей жатвы о ее преступлении забыли.

Рассказывают о случаях, когда людей судили на основании других, хотя и не менее жестоких указов: в селе Малая Лепетиха, около Запорожья, расстреляли несколько крестьян за то, что они съели труп лошади. Видимо, так поступили потому, что лошадь была больна сапом и ГПУ опасалось эпидемии.

Для осуществления июльского и августовского указов были снова задействованы сельские активисты, и снова в поддержку им мобилизовали членов партии и комсомола, присланных из городов. Как и в деле высылки кулаков, активисты с недостаточно взнузданной совестью оказались перед страшной необходимостью навязывать волю партии невинным мужчинам, женщинам и детям. Но если в 1930 году вопрос стоял о лишении имущества или о выселении крестьян, то сейчас речь шла уже непосредственно о жизни и смерти людей.

Некоторые активисты, даже те, у которых раньше была дурная слава, старались добиться справедливого отношения к крестьянству. Иногда порядочный партийный активист как-то старался помочь селу — для этого ему приходилось изворачиваться, чтобы, с одной стороны, не возбудить подозрений начальства, а с другой — не дать повода наиболее яростным из своих подчиненных выступить против него. Иногда кто-нибудь из таких «яростных» чрезмерно превышал отпущенный властями уровень жестокости (или коррупции), и его смещали. Несколько чаще мог пройти незамеченным незаконный возврат продуктов крестьянам, особенно если последующий хороший урожай побуждал областные власти оставлять такой проступок без внимания.

Иногда под воздействием всего происходящего некоторые активисты выказывали вызывающее неповиновение властям. Один молодой коммунист, посланный в деревню Мерефа Харьковской области, доложил начальству по телефону, что он может выполнить госпоставки мяса, но только человеческими трупами. Затем он исчез из этих мест. В другом селе в 1933 году группа молодых активистов отрубила голову сельскому коммунисту.

В 1932 году после ряда чисток предыдущих лет доведенные до крайности некоторые председатели колхозов и местные партийные деятели решили больше не отступать ни на шаг. В августе 1932 года, когда стало очевидно, что выполнить план по зерну невозможно, в селе Михайловка Сумской области произошли беспорядки. Председатель колхоза, член партии и бывший партизан по фамилии Чуенко, объявил односельчанам о спущенном плане и сказал, что не намерен отдавать зерно без согласия членов колхоза. В ту же ночь он покинул деревню, но был схвачен и арестован ОГПУ вместе с председателем сельсовета. На следующий день в деревне вспыхнул «бабий бунт». Женщины потребовали освобождения арестованных, снижения налогов, выплаты недоплаченных трудодней и снижения зернопоставок. В результате 60 человек было осуждено, включая Чуенко, который был приговорен к расстрелу.

Всю вторую половину 1932 года газеты постоянно обрушивались с нападками на председателей колхозов и сельских коммунистов, которые-де «примкнули к кулакам и петлюровцам и из борцов за зерно превратились в агентов классового врага». Среди прочего их обвинили в раздаче зерна в уплату за рабочие дни. Однако современный советский ученый Ю. Мошков рассказывает, что все же в 1932 году «некоторые колхозы Северного Кавказа и Украины сумели избежать организованного давления партии и государства».

Осенью того же года Компартия Украины опять жаловалась на колхозы, которые распределили «все зерно... весь урожай» среди местных крестьян. Такого рода поступки были расценены партийным руководством как акция, «направленная против государства». Печатный орган Компартии Украины обрушился в ноябре на секретарей местных партячеек в селах Катериновцы и Ушаковцы, отказавшихся выполнять приказы о сборе зерна; подобные акции не были единичными.

Пресса обличала колхозных председателей и в других проступках: многие не открыто противостояли приказам сверху, но прибегали к различным ухищрениям, чтобы обойти эти распоряжения. Некоторые, например, пытались укрывать зерно, списав его по всевозможным статьям. Центральные партийные органы продолжали разоблачать «пассивно-лицемерные связи между некоторыми парторганизациями и кулацкими оппортунистами на Украине». В целом это сопротивление связывалось с пытавшейся противостоять Сталину «контрреволюционной группировкой Рютина».

В украинском декрете говорилось о «группе сельских коммунистов, которые возглавляли саботаж». Печатный орган комсомола обличал «коммунистов и комсомольцев», которые «крали зерно... и действовали как организаторы саботажа...». Харьковский областной комитет разослал строго секретные циркуляры, предупреждавшие, что если показатели поставок зерна не увеличатся, то все, кто за это отвечает, будут «вызваны для дачи показаний непосредственно в районный отдел ОГПУ».

За пять месяцев 1932 года 25-30 процентов среднего управленческого аппарата в сельском хозяйстве было арестовано. Зимой 1932/33 года коммунистическая пресса Украины объявила о многих случаях исключения из партии, а иногда и арестах как рядовых членов Компартии Украины, так и официальных лиц районного масштаба. Вот типичный случай пассивного сопротивления и типичный же путь расправы: один председатель колхоза произвел массовые обыски, ничего не нашел и объявил: «Зерна нет. Никто не скрыл его, никто не получил его незаконно. Поэтому план поставок выполнять нечем". В результате его самого обвинили в организации преступной кражи зерна».

Несмотря на все «отклонения», кампания продолжалась. Несговорчивых коммунистов ликвидировали, заменив их более сговорчивыми. К этому времени на Украине были созданы так называемые «буксирные бригады», участники которых мало чем отличались от обычных головорезов. Техника их работы сводилась к избиению людей и к поиску зерна с помощью специального инструмента, щупа,— стального прута толщиной в пять восьмых дюйма в диаметре, длиной от трех до десяти футов, с рукояткой на одном конце и острием или подобием сверла на другом. Вот как описывал работу бригад один из крестьян:

«Бригады эти имели следующий состав: член правления сельсовета или просто депутат, два-три комсомольца, один коммунист и местный учитель. Иногда в них включали председателя или члена правления сельпо, а во время летних каникул и нескольких студентов. В каждой бригаде свой «специалист» по поиску зерна. Он-то и был вооружен «щупом». Бригада переходила из дома в дом. Сначала они входили в дом и спрашивали: «Сколько зерна у вас есть для советской власти?» «Нет нисколько. Не верите, ищите сами»,— следовал обычный короткий ответ. Начинался обыск. Искали в доме, на чердаке, в погребе, кладовке и в сарае. Переходили во двор, в коровник, свинарник, амбар, на сеновал. Измеряли печь и прикидывали, достаточно ли она велика, чтобы вместить зерно за кирпичной кладкой. Ломали балки чердака, поднимали пол в доме, перекапывали весь двор и сад. Если какое-то место казалось подозрительным, то в ход шел лом».

В 1931 году еще были случаи утайки зерна, которое находили при обыске, обычно 100 фунтов, иногда 200. Но уже в 1932 году такого не было ни разу. Большее, что могли найти,— это 10-20 фунтов, отложенных для кур. Но даже этот «излишек» отбирался. Один из активистов рассказывал физику Александру Вайсбергу: «...борьба с кулаками была очень трудным временем. В меня дважды стреляли в деревне, один раз ранили. Сколько буду жить, не забуду 1932 год. Крестьяне с опухшими конечностями лежали в своих землянках без всякой помощи. Каждый день выносили новые трупы. И все-таки нам приходилось как-то добывать хлеб в деревнях, чтобы выполнить план. Со мной был мой друг. Его нервы были недостаточно крепкими, чтобы вынести все это. «Петя,— сказал он однажды,— если таков результат сталинской политики, разве она может быть правильной?» Я строго отчитал его за это, и на следующий день он пришел ко мне извиняться...».

Другой очевидец и непосредственный участник «акций» так рассказывал о «работе» активистов в украинских селах: «В некоторых случаях они были и милосердными и оставляли немного картофеля, гороха, зерна для прокорма семьи. Но педантичные исполнители мели все подчистую. Такие забирали не только продукты и живность, но «все ценное и излишки одежды», включая иконы в окладах, самовары, расписные ковры и даже металлическую кухонную посуду, которая могла ведь оказаться серебряной. И все деньги, которые обнаруживали в заначке».

Сами представители государства и партии от голода не страдали — они получали хороший паек. Лучшие из них иногда отдавали продукты крестьянам, но общая установка была такая: «От тебя будет мало проку, если, взявши в руки кнут, ты испытываешь жалость. Нужно научиться есть самому, когда вокруг мрут от голода. Иначе некому будет собирать урожай. Всякий раз, когда у тебя чувства преобладают над разумом, надо сказать себе: «Единственный путь покончить с голодом — обеспечить следующий урожай». О результатах подобной политики можно узнать, например, из письма одной женщины мужу в армию: «Почти все в деревне опухли от голода, кроме председателя, бригадиров и активистов».

Сельские учителя могли получать 18 килограммов муки, два килограмма круп и килограмм жира в месяц. За это они обязаны были после уроков поработать «активистами»...

На ранних стадиях голода в больших селах, где легче скрыться от посторонних глаз, женщины ради еды соглашались на сожительство с партийными чиновниками. В районных центрах партийные чиновники просто роскошествовали. Вот описание предназначенной для них столовой в Погребищах: «День и ночь ее охраняла милиция, отгоняя голодных крестьян и их детей от столовой. Здесь по очень низким ценам районному начальству подавали белый хлеб, мясо, птицу, консервированные фрукты (компоты) и сладости, вина и деликатесы. В то же время работники столовой получали так называемый «микояновский паек», состоявший из двадцати различных наименований продуктов. А вокруг этого оазиса свирепствовали голод и смерть».

Как в деревне, так и в городе официально поощрялась жестокость. Наблюдатель (сторож) на Харьковском тракторном заводе видел, как старика, просившегося на работу, прогнали со словами: «Пошел вон, старик... катись помирать в поле!»

В селе Харсин Полтавской области женщину на седьмом месяце беременности избили доской за то, что она рвала в поле озимую пшеницу. Вскоре после этого она умерла. В Бильске вооруженный часовой застрелил Настю Слипенко, мать троих детей, жену арестованного, за то, что она ночью выкапывала колхозную картошку. Трое ее детей умерли с голоду. В другой деревне этой же области сын крестьянина, у которого экспроприировали все имущество, был забит до смерти сторожем-активистом за то, что собирал кукурузные початки на колхозном поле.

В Малой Бережанке Киевской области председатель сельсовета расстрелял семь человек, из них троих детей четырнадцати и пятнадцати лет (двух мальчиков и девочку), застав их за сбором зерна в поле. Правда, он был посажен в тюрьму и приговорен к пяти годам исправительно-трудовых работ.

Теперь бригады производили официальные обыски каждые две недели. Забирали уже и картофель, и горох, и свеклу. Если кто-то не выглядел голодающим, это вызывало подозрение. В таких случаях активисты проводили обыск особенно тщательно. Однажды активист после такого обыска в хате крестьянина, который чудом не опух от голода, в конце концов нашел-таки мешок муки, смешанной с корой и листьями, и высыпал муку в деревенский пруд.

Существуют свидетельства, как наиболее безжалостные члены бригад настаивали на том, чтобы умирающих свозили на кладбище вместе с трупами, чтобы сократить число ездок. В течение нескольких дней дети и старики лежали живыми в общих могилах. Председатель сельсовета в Германовке Киевской области увидел в общей могиле труп крестьянина-единоличника и приказал выбросить его из могилы. Прошла неделя, пока председатель позволил захоронить его.

Методы террора и унижения были повсеместными — это явствует из письма Михаила Шолохова Сталину от 16 апреля 1933 года. Шолохов сообщал своему адресату о дикой жестокости на Дону: «Примеры эти можно бесконечно умножить. Это — не отдельные случаи перегибов, это — узаконенный в районном масштабе «метод» проведения хлебозаготовок. Об этих фактах я либо слышал от коммунистов, либо от самих колхозников, которые испытали все эти «методы» на себе и после приходили ко мне с просьбами «прописать про это в газету».

Расследовать надо не только дела тех, кто издевался над колхозниками и над советской властью, но и дела тех, чья рука их направляла.

Если все описанное мной заслуживает внимания ЦК — пошлите в Вешенский район дополнительно коммунистов, у которых хватит смелости, невзирая на лица, разоблачать всех, по чьей вине смертельно подорвано колхозное хозяйство района, которые по-настоящему бы расследогали и открыли не только тех, кто применял к колхозникам смертельные «методы» пыток, избиений и надругательства, но и тех, кто вдохновлял их».

Сталин ответил Шолохову, что сказанное им создает «несколько одностороннее впечатление», но тем не менее вскрывает «болячку нашей партийно-советской работы, вскрывает то, как иногда наши работники, желая обуздать врага, бьют нечаянно по друзьям и докатываются до садизма. Но это не значит, что я во всем согласен с Вами. Вы видите одну сторону, видите неплохо. Но это только одна сторона дела. Чтобы не ошибиться в политике (Ваши письма не беллетристика, а сплошная политика), надо обозреть, надо уметь видеть другую сторону. А другая сторона состоит в том, что уважаемые хлеборобы Вашего района (и не только Вашего района) проводили «итальянку» (саботаж) и не прочь были оставить рабочих, Красную Армию — без хлеба. Тот факт, что саботаж был тихий и внешне безобидный (без крови),— этот факт не меняет того, что уважаемые хлеборобы по сути дела вели «тихую» войну с советской властью. Войну на измор, дорогой товарищ Шолохов... Конечно, это обстоятельство ни в какой мере не может оправдать тех безобразий, которые были допущены, как утверждаете Вы, нашими работниками... И виновные в этих безобразиях должны понести должное наказание. Но все же ясно как божий день, что уважаемые хлеборобы не такие уж безобидные люди, как это могло показаться издали».

Лев Копелев вспоминает: «Я слышал, как... кричат дети, заходятся, захлебываются криком. Я видел взгляды мужчин: испуганные, умоляющие, ненавидящие, тупо равнодушные, погашенные отчаянием или взблескивающие полубезумной злою лихостью.

— Берите. Забирайте. Все берите. От еще в печи горшок борща. Хотя пустой, без мяса. И все ж таки: бураки, картопля, капуста. И посоленный! Забирайте, товарищи-граждане! Вот почекайте, я разуюсь... Чоботы, хоть и латаные-перелатаные, а может, еще сгодятся для пролетариата, для дорогой советской власти...

Было мучительно трудно все это видеть и слышать. И, тем более, самому участвовать. Хотя нет, бездеятельно присутствовать было еще труднее, чем когда пытался кого-то уговаривать, что-то объяснять... И уговаривал себя, объяснял себе. Нельзя поддаваться расслабляющей жалости. Мы вершим историческую необходимость. Исполняем революционный долг. Добываем хлеб для социалистического отечества. Для пятилетки.

И как и все мое поколение, я твердо верил в то, что цель оправдывает средства. Нашей великой целью был небывалый триумф коммунизма, и во имя этой цели все было дозволено — лгать, красть, уничтожать сотни тысяч и даже миллионы людей,— всех, кто мешал нашей работе или мог помешать ей, всех, кто стоял у нее на пути. И все колебания или сомнения по этому поводу были проявлением «гнилой интеллигентности» и «глупого либерализма», свойств людей, которые не способны «из-за деревьев увидеть леса».

Так я рассуждал, и так думали все мне подобные, даже когда... я увидел, что означала «всеобщая коллективизация», увидел, как они «кулачили» и «раскулачивали», как безжалостно они грабили крестьян зимой 1932/33 года. Я сам принимал в этом участие, прочесывая деревни в поисках укрытого зерна, прощупывая землю с помощью железного стержня, чтобы обнаруживать пустоты, куда могло быть спрятано зерно. Вместе с другими я обшаривал сундуки стариков, не желая слышать плач детей и вопли женщин... Просто я был убежден, что выполняю великое и необходимое преобразование деревни; что благодаря этому люди, живущие в ней, станут жить лучше в будущем, что их отчаяние и страдание были результатом их собственной отсталости или происками классового врага; что те, кто послал меня,— как и я сам,— знали лучше крестьян, как им следует жить, что они должны сеять и когда жать.

Страшной весной 1933 года я видел, как люди мерли с голода. Я видел женщин и детей с раздутыми животами, посиневших, еще дышащих, но уже с пустыми мертвыми глазами. И трупы... трупы в порванных тулупах и дешевых валенках, трупы в крестьянских хатах, на тающем снегу старой Вологды, под мостами Харькова... Я все это видел и не свихнулся, не покончил с собой. Я не проклял тех, кто послал меня отбирать у крестьян хлеб зимой, а весной убеждать и заставлять их, едва волочивших ноги, до предела истощенных, отечных и больных, работать на полях, чтобы «выполнить большевистский посевной план в ударные сроки».

Не утратил я и своей веры. Как и прежде, я верил потому, что хотел верить».

Другой активист рассказывает о том, что он мысленно был способен, следуя сталинскому курсу, обвинять в злоупотреблениях отдельных «плохих» коммунистов, но, продолжает он, «подозрение, что все ужасы были не случайными, а запланированными и санкционированными верховной властью, уже закрадывалось в мое сознание... Мне легче было переживать стыд за все происходящее, пока я мог винить в этом отдельных людей...». Но даже и такие, наиболее человечные активисты постепенно ко всему привыкали. «Я уже привык к атмосфере ужаса; я развивал в себе внутреннее сопротивление действительности, которая еще вчера ломала меня»,— писал позднее о себе очевидец событий 1932—1933 годов.

Эти люди либо сумели заставить свою совесть замолчать, либо кончали жизнь в лагерях. Как предвидел Бухарин, подобное положение дел привело к дегуманизации партии, для членов которой «террор отныне стал нормой управления, а безоговорочное выполнение всякого приказа сверху — высокой добродетелью».

Пока в последние месяцы 1932 года бригады активистов переворачивали вверх дном дома крестьян в поисках зерна, люди всеми силами старались хоть как-то уберечь оставшееся. Если крестьянин нес молоть утаенное зерно на местную национализированную мельницу, представители государства немедленно это зерно отбирали. Поэтому некоторые ремесленники конструировали «ручные мельницы». Когда такие мельницы обнаруживали, их конструктора и пользователей сажали. Подобного рода «домашние жернова» стали одним из главных предметов критики партийной печати того времени; 200 ручных мельниц было найдено в одном районе и 755 (всего лишь за месяц!) в другом.

С помощью подобных орудий труда или без них изготовлялся необычный «хлеб» — лепешки, замешенные на подсолнечном масле с водой, из просяной и гречишной мякины с небольшим добавлением ржаной муки, чтобы не распадались. Писатель И. Стаднюк приводит рассказ о том, как крестьянин измельчал доски от бочки, в которой прежде хранили масло, и варил дерево, чтобы извлечь из него остатки жира.

В. Астафьев говорит о том, что игра в кости — бабки,— в которую с незапамятных времен всегда играли дети, начисто исчезла, поскольку все старые кости съеденных животных «выпаривались в котлах, измельчались и съедались».

В другой деревне из-под снега вырывали желуди и пекли из них некое подобие хлеба, иногда добавляя немного картофельных очистков или отрубей. По этому поводу один партработник сказал, выступая в сельсовете: «Посмотрите на этих паразитов! Они отправились голыми руками откапывать желуди из-под снега — они готовы делать что угодно, только бы не работать».

Даже в ноябре 1932 года еще было несколько случаев восстания украинских крестьян и временного роспуска колхозов. Обычно крестьян доводили до восстаний тем, что в нескольких милях от них был хлеб, а их обрекали на голод. В дореволюционное время, даже когда случался голод куда меньший по масштабам, предпринималось все возможное для помощи голодающим.

В. Гроссман в своей повести «Все течет...» пишет о 1932-1933 годах: «Старики вспоминали голод при царе Николае. Тогда им помогали. Им выдавали еду. Крестьяне шли в города христарадничать. Открывались кухни, где варили суп, чтобы накормить их, а студенты собирали пожертвования. А тут под властью рабочих и крестьян им не дали и зернышка».

Далеко не все зерно экспортировалось или отправлялось в города и армию. Местные амбары были полны «государственными резервами». Так, зернохранилище в Полтавской области, по имеющимся сведениям, «почти трещало» от зерна. Это зерно хранили «на всякий пожарный случай», такой, как война, например. Голод же не был достаточно веским поводом для использования этих ресурсов. Молоко, отобранное у крестьян, тоже часто перерабатывалось на масло на заводах, расположенных неподалеку от голодающих деревень. Туда допускались только партработники и представители власти. Очевидец рассказывает, что хмурый завхоз завода показал ему нарезанное на бруски масло. Бруски были завернуты в бумагу с надписью на английском: «СССР. МАСЛО НА ЭКСПОРТ».

Запасы продовольствия имелись, но голодающие не получали его. Это было ужасно. И порой походило на провокацию. Особенно когда зерно хранилось открытым способом и гнило. Груды зерна лежали на станции Решетиловка Полтавской области. Зерно гнило, но охранялось сотрудниками ОПТУ. Американский корреспондент видел из окна поезда «огромные пирамиды зерна, которые курились от гниения». Картофель тоже был свален в кучи и гнил. Как свидетельствуют очевидцы, несколько тысяч тонн картофеля было собрано в поле возле Люботина и окружено колючей проволокой. Он уже начал портиться, тогда его передали из картофельно-овощного треста в трест спирто-водочных изделий, но и там его держали в поле до тех пор, пока он стал непригоден даже для производства алкоголя.

Естественно, что в официальных отчетах подобные факты сваливали на «саботаж»: мол, урожай саботируют не только в степи, но и на элеваторах и в зернохранилищах. Бухгалтер на зерноэлеваторе был приговорен к смертной казни за то, что платил рабочим за их труд мукой, и когда через два месяца его все-таки выпустили (сам он тоже голодал), он умер на следующий день от истощения.

Известны многие случаи крестьянских восстаний того времени. Единственной целью этих восстаний было стремление людей получить зерно из зернохранилищ или картофель на спирто-водочных заводах. В деревне Пустоваровка восставшие убили секретаря партячейки и забрали картофель, после чего было расстреляно 100 крестьян. В Хмелеве участницы «бабьего бунта» атаковали зернохранилище, три из них были осуждены. Как пишет один из очевидцев этих событий, «они происходили в то время, когда люди были голодными, но еще имели силы».

Были и другие акты отчаяния. В некоторых местах крестьяне поджигали урожай. Но в отличие от того, что происходило в 1930 году, подобные акты стали теперь спонтанными и нескоординировапными отчасти из-за физической слабости людей. К тому же ОГПУ с помощью шантажа и угроз сумело к этому времени создать в больших деревнях сеть сексотов (тайных осведомителей).

Но все же бунты вспыхивали даже в 1933 году, в самый пик голода. К концу апреля крестьяне Ново-Бознесенска Николаевской области пытались силой взять зерно из кучи (оно уже начало гнить на открытом воздухе) и были расстреляны охранниками ОГПУ из пулеметов. В мае 1933 года голодные сельчане захватили склад зерна в Сагайдаке Полтавской области, но многие умерли от истощения, так и не донеся его домой, остальных на следующий день арестовали — многих расстреляли, другим же дали от пяти до десяти лет. Весной 1933 года крестьяне из нескольких окрестных деревень напали на зерновой склад станции Гоголево Полтавской области и наполнили свои мешки кукурузой, которая там хранилась. (Как ни удивительно, арестовали всего пятерых.) Такие акции были следствием крайнего отчаяния. Уже осенью и зимой, не дожидаясь, пока голод схватит их за горло, многие крестьяне начали покидать деревни, как два года назад это сделали кулаки.

Власти не пропускали украинских крестьян на территорию России; и если кому-то удавалось пробраться и он возвращался с хлебом, который еще можно было там достать, то на границе хлеб отнимали, а самого крестьянина нередко сажали. ГПУ пыталось не пускать голодающих и в зоны, пограничные с Польшей и Румынией; есть сведения, что сотни крестьян из пограничных районов были убиты при попытке перебраться через Днестр, чтобы попасть в Румынию. (С другой стороны, похоже, что в эти годы украинским крестьянам не мешали ездить на Северный Кавказ, где в отдаленных районах Дагестана и Каспия можно было раздобыть еду.)

По некоторым подсчетам, к середине 1932 года три миллиона крестьян покинули деревню и толпились на станциях, устремляясь в более благополучные районы. Один из иностранных коммунистов вспоминает такую сцену:«Грязные толпы заполняют станции; толпы мужчин, женщин и детей дожидаются бог знает каких поездов. Их разгоняют, но они возвращаются уже без денег или билетов. Садятся в любой поезд, если им это удается, и едут, пока их не высаживают. Они молчаливы и пассивны. Куда они едут? Просто ищут хлеб, картофель, работу на заводах, где рабочих кормят чуть получше. Хлеб — великий двигатель этих толп».

Но все-таки большинство крестьян до самой весны, когда голод достиг своей высшей точки, все еще пытались продержаться на всевозможных суррогатах в надежде на следующий урожай и помощь правительства, помощь, которой они так и не дождались.

А пока люди отдавали все что имели в обмен на хлеб.

Надо сказать, крестьянину совсем не легко было легально переехать в город, даже в пределах Украины. Однако на этой стадии голода запрет соблюдался уже не так тщательно. Многим удалось добраться до Киева и других больших городов. Жены высоких чиновников, у которых были большие пайки, продавали излишки на киевском базаре, беря у крестьян по дешевке их немудреные ценности. Богато расшитая скатерть шла за буханку хлеба в четыре фунта, хороший ковер — за несколько буханок. А «красиво вышитые кофты из шерсти или полотна... обменивались на одну или две буханки хлеба».

Однако государство предусмотрело и другие, гораздо более эффективные способы выкачивания из крестьянской семьи ее ценностей. Даже в малых райцентрах или больших селах имелись магазины торгсина («торговля с иностранцами»), которыми крестьянам позволяли пользоваться В них торговали только на валюту или на драгоценные металлы и камни и купить можно было любые товары, в том числе и продукты питания.

У многих крестьян имелись какие-то золотые украшения или монеты, за которые они могли получить немного хлеба (хотя ходить в торгсины было небезопасно: ГПУ, пренебрегая самим смыслом существования таких магазинов, часто пыталось изъять ценности, которые посетители торгсина не успели там потратить). Создание торгсинов было обусловлено стремлением правительства изыскать все возможные ресурсы для использования их на мировом рынке. В торгсинах золотые кресты или серьги шли за несколько килограммов муки или жира. За серебряный рубль некий учитель получил. «50 граммов сахара или кусок мыла и 200 граммов риса».

В одном из сел Житомирской области местные помещики и другие богатые жители были католиками. На католическом кладбище до революции покойников хоронили с кольцами или другими драгоценностями. В 1932-1933 годах жители этой деревни тайно вскрывали могилы и на добытые украшения покупали еду в торгсинах. Относительная смертность здесь была ниже, чем во всей округе.

С наступлением зимы дела шли все хуже и хуже. 20 ноября 1932 года постановлением Совнаркома Украины была приостановлена оплата зерном трудодней колхозным крестьянам до выполнения ими нормы госпоставок. С декабря 1932 года вышел еще один декрет Укрсовнаркома и ЦК Компартии Украины, в котором шесть сел (по два в каждой из трех областей: Днепропетровской, Харьковской и Одесской) были объявлены «саботирующими поставки зерна». По отношению к ним предписывалось:«Приостановить немедленно поставку продуктов, прекратить местную кооперативную и государственную торговлю. Изъять все имеющиеся товары из государственных и кооперативных магазинов.Запретить продажу сельхозпродуктов всем колхозам, их членам и единоличникам.Прекратить выплату авансов, наложить запрет на все кредиты и иные финансовые обязательства.Проверить и вычистить все иностранные и враждебные элементы из аппарата кооперативов и государственных предприятий, что должны осуществить органы Рабоче-Крестьянской инспекции.Проверить и провести чистку в поименованных выше селах всех контрреволюционных элементов...».

Последовали еще и другие указы, и те украинские села, которые не могли выполнить норму зернопоставок, оказались буквально закрытыми для проникновения в них продуктов из городов. 15 декабря 1932 года был опубликован список районов, в которые поставка коммерческих продуктов запрещалась до тех пор, «пока они не достигнут решительного улучшения в выполнении коллективных планов по зерну». Таких районов насчитывалось 88 (из 358 во всей Украине) — в Днепропетровской, Донецкой, Черниговской, Одесской и Харьковской областях. Жителей этих «блокированных» районов массами депортировали на север. Несмотря на все усилия партии, к концу 1932 года было поставлено 4,7 миллиона тонн зерна, то есть только 71,8 процента от плана.

В официальном «Списке крестьян с высоким установленным налогом в натуре и выполнением зернопоставок на 1 января 1933 года» в Криницком районе значилось 11 сел и 70 имен проживавших в них крестьян. Из них лишь 9 выполнили установленную норму. Большинство же сумело поставить только половину или четверть обязательных поставок. Единственный случай перевыполнения ее единоличником объяснили тем, что «все поставленное зерно было выкопано им из ям. Приговорен». Кроме него, «приговорили» еще шестерых (в их числе жену и сына двух отсутствующих «виновных» крестьян); у 39 конфисковали и распродали имущество, 21 человек «исчез из деревни». Так было по всей Украине.

В начале 1933 года была объявлена третья принудительная поставка зерна, и в самых страшных условиях продолжалось наступление на уже не существующие резервы зерна украинского крестьянства.

Сталин и его «сподвижники» не простили Украине невыполнение плана поставки зерна (которого не существовало). Они вновь стали оказывать жестокое давление на украинские власти. На совместном заседании Политбюро и Центрального Исполнительного Комитета в Москве 27 ноября 1932 года Сталин сказал, что прошлогодние трудности в поставке хлеба объясняются, во-первых, «проникновением в колхозы и совхозы антисоветских элементов, которые организовали саботаж и срывы», и, во-вторых, «неверным, антимарксистским подходом значительной части сельских коммунистов к проблеме колхозов и совхозов...». И добавил, что эти «сельские и районные коммунисты слишком идеализируют колхозы», полагая, что раз они уже организованы, то в них не может возникнуть никакого саботажа или чего-то антисоветского. «А если они сталкиваются с реальными фактами саботажа или явлениями антисоветского характера, то проходят мимо них... и не понимают, что такой взгляд на колхозы не имеет ничего общего с ленинизмом!».

«Правда» от 4 и 8 декабря 1932 года призывала к решительной борьбе с кулаками, особенно на Украине; а в номере от 7 января 1933 года в редакционной статье она писала, что Украина оказалась в хвосте в деле выполнения поставок по зерну, потому что Компартия Украины допустила ситуацию, когда «классовый враг на Украине сумел сорганизоваться».

На пленуме Всесоюзного Центрального Комитета и Центрального Исполнительного Комитета в январе 1933 года Сталин сказал, что причины трудностей, связанных со сбором зерна, следует искать в самой партии. Первый секретарь Харьковского горкома Терехов заявил прямо, что на Украине свирепствует голод. Сталин усмехнулся и назвал его фантазером. Все дальнейшие попытки обсудить вопрос пресекались просто взмахом руки.

С докладом выступил Каганович. Он также утверждал, что «в деревне все еще есть представители кулачества... кулаки, которых не депортировали, зажиточные крестьяне, тяготеющие к кулачеству, и кулаки, избежавшие ссылки, спрятанные родственниками, а иногда и «мягкосердечными» членами партий... на деле оказавшимися предателями интересов трудящихся». И наконец, есть еще «представители буржуа — белогвардейцев, петлюровцев, казаков, социально-революционной интеллигенции». Сельская интеллигенция в это время состояла из учителей, агрономов, врачей, и поэтому перечисление всех этих групп в качестве объектов для будущей чистки от антисоветских элементов выглядело угрожающе.

Снова прозвучал призыв к борьбе с «классовым врагом». «Каковы же,— спрашивал Каганович,— проявления классовой борьбы в деревне? Прежде всего организующая роль кулака в саботировании сбора зерна для госпоставок и сева». Он обличал саботаж на каждой стадии сельскохозяйственных работ, а также и в центральных сельскохозяйственных организациях, критиковал нарушения трудовой дисциплины; говорил, что кулак использует мелкобуржуазные тенденции «вчерашних единоличников» и терроризирует честных колхозников.

24 января 1933 года союзный ЦК принял специальную резолюцию относительно парторганизации Украины (позднее названную «поворотным моментом в истории КП(б)У, открывающим новую главу в победной битве большевиков Украины»). Компартию Украины обвиняли в провале сбора зерна, особенно в «ключевых областях»: Харьковской (во главе с Тереховым), Одесской и Днепропетровской,— которым инкриминировали «недостаток классовой бдительности». Пленум постановил назначить секретаря ЦК ВКП(б) Павла Постышева вторым секретарем ЦК Украины и первым секретарем Харьковского обкома (Хатаевич, оставаясь секретарем ЦК Украины, был назначен первым секретарем в Днепропетровск, а Вегер — первым секретарем в Одессу). Три прежних секретаря этих обкомов были сняты.

Отставание в сельском хозяйстве, как потом объявил Постышев, в значительной степени объясняется «притуплением большевистской бдительности» и является «одним из самых серьезных обвинений, выдвинутых ЦК ВКП(б) против украинских большевиков».

Постышев практически стал полномочным представителем Сталина в деле «большевизации» Компартии Украины и последующего изъятия зерна у голодающих селян. Прибыв на Украину, он сразу заговорил об остатках кулаков и националистов, которые проникли в партию и колхозы и саботируют производство. Он немедленно отказал в отправке продуктов в села, одновременно заявив, что не может быть и речи о государственной помощи посевным зерном: крестьяне должны изыскать его сами. (В московском указе «О помощи в севе колхозам Украины и Северного Кавказа», изданном 25 февраля 1933 года, говорилось о выделении 325 тысяч тонн посевного зерна Украине и 230 тысяч — Северному Кавказу. В Москве знали, что в противном случае не будет нового урожая. Однако реальной эта помощь стала позднее.)

В партии все еще чувствовалось сопротивление. Сельскую администрацию вообще обвиняли в попытке «укрыть» или «свести на нет» запланированные ЦК ВКП(б) поставки зерна, а Харьковский горком «пытался изобразить» замещение Терехова Постышевым как чисто кадровый вопрос. На пленуме горкома даже не упоминались основные положения решения Пленума ЦК. Только на февральском пленуме ЦК Украины была намечена новая, более жесткая линия. Первый секретарь Косиор произнес речь по поводу зерновых поставок, которая ясно обозначила пропасть между требованиями партии и действительностью.

«Сейчас мы столкнулись с новой формой классовой борьбы, связанной с поставками зерна,— сказал Косиор.— Когда приезжаешь в район говорить о поставках зерна, то партработники показывают тебе статистику и таблицы низкого урожая, которые везде составляются враждебными элементами: в колхозах, сельскохозяйственных отделах и МТС. Но эта статистика не учитывает зерно на полях или то, что было украдено и спрятано. Наши товарищи, включая различных уполномоченных, не понимая, что цифры эти ложны, доверяют им и часто становятся защитниками кулаков и тех, кто стоит за этими цифрами. В бесчисленных случаях уже было доказано, что такая арифметика — это арифметика кулака. В соответствии с ней мы не получим даже половины намеченного количества зерна. Ложные цифры и раздутые формулировки служат в руках враждебных элементов также для покрытия воров и массовой кражи хлеба».

Косиор подверг критике многие районы в Одесской и Днепропетровской областях, которые представили различные оправдания для отсрочки зернопоставок и «непрерывно говорят о необходимости пересмотреть план». В некоторых районах этих областей и в других местах, жаловался Косиор, были случаи «организованного саботажа, допущенные на самом высоком уровне» местными парторганизациями.

Постышев вместе с новым начальником ОГПУ Украины В. А. Балицким вскоре сместил 237 секретарей райкомов и 249 председателей райисполкомов. Руководителей некоторых районов сделали козлами отпущения — в частности, руководство Ореховского района Днепропетровской области, которое, «как выяснилось, состоит из предателей рабочего класса и колхозного крестьянства».

ОГПУ занималось также жестокой чисткой среди ветеринаров, обвиняемых в падеже скота: только в одной Винницкой области из-за грибка, обнаруженного в кормовом ячмене, с 1933 по 1937 год было расстреляно около 100 ветеринаров.

Козлом отпущения стало также метеорологическое управление, весь штат которого был арестован по обвинению в фальсификации прогнозов погоды с целью нанести ущерб урожаю. В марте 1933 года были расстреляны 35 служащих двух наркоматов — земледелия и совхозов — за различные виды саботажа, такие, например, как порча тракторов, намеренное допущение сорняков и поджоги. Еще 40 из них получили лагерные сроки. Как было сообщено, они пользовались своим положением для «организации голода в стране» — редкий случай признания, что голод вообще имел место.

Одновременно в деревню было послано 10 тысяч новых активистов, включая 3 тысячи назначенных председателей колхозов, партсекретарей или организаторов.В 1933 году в Одесской области сменили 49,2 процента всех председателей колхозов, а в Донецкой — 44,1 процента (соответственно 32,3 и 33,8 процента бригадиров и примерно столько же других колхозных должностных лиц) Председатели двух коммунистических колхозов дважды добились снижения нормы поставок, ко ни разу не сумели выполнить даже пониженных планов. Их обвинили в саботаже и в том, что они сошлись с «кулацко-петлюровскими отщепенцами, и предали суду.

17 тысяч рабочих были посланы в политотделы МТС и 8 тысяч — в политотделы совхозов. В целом от 40 до 50 тысяч человек было послано для укрепления партии на селе. В один только Павлоградский район Днепропетровской области, насчитывавший 37 сел и 87 колхозов, в 1933 году было послано 200 специальных сборщиков из областного комитета партии и почти столько же из областного комитета комсомола.

Сильно «почищенная» партия снова была брошена на борьбу с голодающим крестьянством. А. Яковлев, народный комиссар земледелия СССР, выступая на съезде колхозников-ударников в феврале 1933 года, искренне (или почти искренне) заявил, что украинские колхозники потерпели неудачу в посевной кампании в 1932 году, «нанеся ущерб правительству и себе самим». Плохо управившись с урожаем, они «заняли последнее место среди всех районов страны по взятым перед правительством обязательствам... Своей плохой работой они наказали себя и правительство. Давайте, товарищи украинские колхозники, сделаем из этого надлежащие выводы: пришло время подвести итоги плохой работы прошлых лет»,— резюмировал Яковлев.

Истерическая жестокость, сопровождавшая вмешательство Постышева, принесла очень мало зерна. Истощились последние запасы, и есть стало нечего.

Буйство голода на Украине: историко-фактологический анализ

Люди умирали всю зиму. Но, по данным всех источников, становится очевидно, что массовые масштабы голодная смерть приняла только в начале марта 1933 года. «Когда снег стаял, начался настоящий голод,— свидетельствует В. Гроссман.— Люди ходили с отекшими лицами, ногами и вздутыми животами. Им нечем было мочиться. Теперь они ели все подряд. Они ловили мышей, крыс, воробьев, муравьев, земляных червей. Они перемалывали в муку кости, а также кожу и подметки; они нарезали старую кожу и мех и делали из них макароны, варили клей. Когда выросла трава, они стали выкапывать корни, ели листья и почки В ход шло все, что можно: одуванчики, лопухи, колокольчики, ивняк, крапива...».

Липа, акация, щавель и крапива, которые теперь составляли основу питания, не содержали протеин. В тех районах, где водились улитки, их варили и пили отвар, а ракушки перемалывали, смешивали с листьями и съедали или, скорее, заглатывали. Это помогало от отеков и продлевало жизнь В южных районах Украины и на Кубани иногда можно было спастись от голода ловлей сурков и других мелких животных. В других районах можно было ловить рыбу, хотя за ловлю рыбы в реке, прилежащей к деревне, можно было получить срок. В Мельниках отбросы с местного спирто-водочного завода, признанные непригодными для корма скоту, были съедены окрестными крестьянами.

Даже в конце следующего года иностранные корреспонденты приводили ужасающие свидетельства. Американский журналист Томас Уолкер видел, что в двадцати километрах от Киева все кошки и собаки в деревне были съедены: «В одной хате варили месиво, которое не поддается определению. В нем были кости, сорняки, кожи и что-то, похожее на голенище. По тому, как радостно смотрели на это варево полдюжины жителей, можно было судить о степени их голода».

Учитель украинской школы сообщает, что, кроме зрзац-борща из крапивы, свекольной ботвы, щавеля и соли (когда ее можно было достать), детям — за исключением детей «кулаков» — иногда выдавали немного бобов. Агроном из села в Винницкой области вспоминает, что, когда в апреле поднимались сорняки крестьяне «начинали есть вареные лебеду, щавель, крапиву... Но после потребления этих растений люди заболевали водянкой и во множестве умирали от голода. Во второй половине мая уровень смертности был таким высоким, что специально был выделен колхозный фургон, чтобы возить трупы на кладбище (тела бросали в общую могилу без всякой церемонии)».

У нас есть свидетельские показания разных людей, включая самих жертв голода, бывших активистов и советских писателей, которые в юности наблюдали эти события, а затем много лет спустя, когда стало возможно, описали их. Например, писатель М. Алексеев утверждал на страницах журнала «Звезда»: «В 1933 году был страшный голод. Вымирали целые семьи, дома разваливались, улицы деревни пустели».

Другой очевидец того же периода — писатель И. Стаднюк — пишет: «Голод — холодящее душу мрачное слово. Те, кто никогда не переживал его, не могут представить себе, какие страдания приносит голод. Нет ничего страшнее для мужчины — главы семьи,— чем чувство собственной беспомощности. Нет ничего ужаснее для матери, чем вид ее истощенных, изможденных детей, за время голода разучившихся улыбаться. Если бы это длилось неделю или месяц, а это длилось месяцами, когда семье нечего было ставить на стол. Все сараи были чисто выметены, в деревне не осталось ни единой курицы; даже семена для кормовой свеклы были съедены... Первыми от голода умирали мужчины. Потом дети. И позднее всех — женщины. Но прежде чем умереть, люди часто теряли рассудок, переставали быть человеческими существами».

А вот выдержка из заметок бывшего активиста: «На фронте люди погибают, но они сражаются с врагом, их поддерживает чувство товарищества и долга. Здесь я видел людей, умирающих в одиночестве, медленно, страшно, бесцельно. Их загнали в угол и оставили подыхать от голода, каждого в своем доме, политическим решением, принятым в далекой столице за круглым столом совещаний и банкетов. Им не было оставлено даже утешения неизбежной необходимости того, что происходит, чтобы уменьшить ужас. Самый страшный вид имели маленькие дети, с конечностями, как у скелета, растущими из вздутых, как шары, животов. Голод согнал с их лиц все следы детства, превратив их в замученных горгулий; только в глазах у них еще сохранилось что-то от детства. Везде мы видели мужчин и женщин, лежащих ничком, с опухшими лицами, вздутыми животами и с пустыми, ничего не выражавшими глазами».

В мае 1933 года один из туристов увидел шесть трупов на участке между двумя деревнями Днепропетровской области протяженностью двенадцать километров. Иностранный журналист, прогуливавшийся днем по деревне, наткнулся на девять трупов, в том числе двух мальчиков примерно восьми лет и десятилетней девочки.

Солдат рассказывает, что когда поезд, в котором он ехал со своими товарищами, проходил по территории Украины, все пришли в ужас. Солдаты стали раздавать свои пайки просящим крестьянам, и об этом доложили их начальству. Однако командир корпуса Тимошенко прибег к очень мягкому наказанию. Когда подразделения развернулись на местности, «мужчины, женщины и дети вышли на дорогу, которая вела в лагерь. Они стояли молча. Стояли, страдая от голода. Их прогнали, но они собрались в другом месте. И снова — стояли, страдая от голода». Политинструкторам пришлось провести большую работу среди солдат, чтобы вывести их из состояния подавленности. Когда качались маневры, за полевыми кухнями потянулись изморенные голодом крестьяне. Когда солдаты получали пищу, они отдавали ее голодающим. Командиры и комиссары делали вид, что ничего не замечают.

Очевидец голода рассказывает, как в начале 1933 года в центре одной из больших украинских деревень, «около развалин церкви, которая была взорвана динамитом, расположился деревенский базар. У всех опухшие лица. Все молчат, а если хотят сказать что-нибудь, то едва шепчут. Движения их медленны и слабы из-за опухших рук и ног. Они продают корни кукурузы, кочерыжки початков, сушеные корни, кору деревьев и корни водорослей».

Девушка из деревни Полтавской области, меньше пострадавшей от голода, так описывает Пасху 1933 года. Отец ее пошел продавать «последнюю рубашку (полотно и вышивки все уже были проданы), чтобы купить еду на праздник». На обратном пути его арестовали за спекуляцию, найдя у него 10 фунтов зерна и 4 фунта отрубей. Через две недели выпустили, но продукты конфисковали. Не дождавшись отца в тот вечер, «мать сварила суп из высушенных и перемолотых картофельных очистков и восьми небольших картофелин». Потом явился бригадир и приказал им выходить на работу в поле.

Женщина из деревни Фадеевка Полтавской области, мужу которой дали пять лет лагерей за членство в Союз Вызволения Украины (СВУ), как-то сумела прокормить семью до апреля 1933 года. Потом умер ее четырехлетний сын. Но и тут не оставили ее в покое и заподозрили, что могила, которую она выкопала для своего сына, на самом деле была ямой для зерна. Могилу раскопали, нашли труп и разрешили захоронить его заново.

Жизнь замирала.

«Старшие классы ходили в школу до начала весны. Но младшие перестали ходить уже зимой,— пишет В. Гроссман.— Весной школы закрылись совсем. Учитель уехал в город. Фельдшер тоже уехал. Ему нечего было делать. Нельзя лечить голод лекарствами. Всякие представители тоже перестали приезжать из города. Зачем? С голодающих взять нечего... Раз дело дошло до того, что государству нечего больше выжать из человека, он бесполезен государству. Зачем учить его? Зачем лечить?»

Постановление, запрещавшее передвижение по дорогам без специальных документов, стали применять с особой строгостью весной. Приказ от 15 марта по Северодонецкой дороге запрещал всем железнодорожникам пропускать крестьян без командировочного предписания от председателя колхоза.

Запрет принимать крестьян на работу на промышленные предприятия относился, по крайней мере в теории, в равной степени как к сельской промышленности, так и к городской. Администрации кирпичного завода, например, предписали в 1933 году не брать на работу местных жителей. Иногда можно было получить работу по перестройке железнодорожного полотна, идущего к сахарному заводу, где люди, не видевшие хлеба уже шесть месяцев, получали 500 граммов в день плюс 30 граммов сахара. Но чтобы получить паек, нужно было выполнить норму — выкопать 8 кубометров земли в день, а это лежало за пределами физических возможностей голодных людей. Кроме того, хлеб выдавали только на следующий день после выполнения нормы; люди умирали на работе или ночью. В совхозе около Винницы овощеводческому хозяйству, где выращивали помидоры, огурцы и сельдерей, требовались тысячи рабочих. По окрестным деревням были разосланы объявления, предлагавшие работу за килограмм хлеба, горячую пищу и два рубля в день. Откликнулись многие, но больше половины из них уже были нетрудоспособны. Каждый день кто-нибудь умирал после первого же приема пищи, наиболее опасного для человеческого организма, истощенного длительной голодовкой.

В апреле отменили хлебные карточки, и горожане смогли во вновь открывшихся булочных покупать по килограмму хлеба на человека в день (хотя и по высокой цене). На крестьян же это положение не распространили. Теперь многие из тех, кто был еще в состоянии передвигаться, окончательно отчаявшись, покидали села. Если им не удавалось добраться до города, они слонялись вокруг железнодорожных станций. К этим маленьким украинским станциям обычно примыкали небольшие садики. Туда-то железнодорожники, сами уже качавшиеся от голода, сносили трупы. В окрестностях Полтавы трупы, найденные вдоль путей, сваливали в вырытые глубокие рвы. Когда крестьяне не могли добраться до станций или их туда не пускали, они стояли вдоль путей и просили хлеб у пассажиров проходящих поездов. Иногда им бросали корки. Но позднее у многих уже не было сил даже на нищенство.

В маленьком городке Харцизск в Донбассе, по рассказам железнодорожника, крестьяне попрошайничали целыми семьями. Их ловили. Весной число нищих возрастало ежедневно, они жили и умирали на улицах и площадях. В апреле 1933 года они наводнили весь город.

Сложнее обстояло дело в больших городах. В Киеве те, кто имел работу и продовольственные карточки, не голодали. Но можно было купить только килограмм хлеба в день, и снабжение было плохое. Товаров в магазинах хватало только на нужды привилегированных слоев населения. Для них существовали и закрытые распределители, которыми пользовались государственные служащие, члены солидных парткомов, работники ОГПУ, старшие армейские командиры, директора заводов, некоторые инженеры и т. д.

Номинально размеры доходов в городах были как бы уравнены, однако система привилегированных пайков и привилегированного снабжения товарами сводила формальное равенство к абсурду. Так, учитель получал половину зарплаты рядового сотрудника ОГПУ, но особая карточная система на товары потребления, покупаемые по низким ценам в специальных магазинах, делала реальный доход сотрудника ОГПУ в 12 раз выше реального дохода учителя.

Даже квалифицированный рабочий в городах Украины зарабатывал не больше 250-300 рублей в месяц и жил на черном хлебе, картошке, соленой рыбе. Ему всегда не хватало одежды и обуви. В начале лета 1932 года в Киеве дневные пайки хлеба были урезаны для служащих в 2, а для промышленных рабочих в 1,5 раза. Студенты Киевского института животноводства получали 200 граммов эрзац-хлеба, тарелку рыбного супа, немного каши, капусты и 50 граммов конины в день.

У магазинов Киева стояли очереди на полкилометра. Люди в них едва держались на ногах. Выдавали по 200-400 граммов хлеба на руки, но последним нескольким сотням человек, как правило, ничего не доставалось, кроме талончиков или номера очереди на завтрашний день, написанного на ладони.

Крестьяне стекались в города, чтобы занять место в таких очередях или перекупить хлеб у тех, кому посчастливилось отовариться. Несмотря на блокированные дороги и строгий контроль, кое-кому все-таки удавалось пробраться в город. Днепропетровск был переполнен голодающими крестьянами. По подсчетам одного железнодорожника, больше половины крестьян, которым удавалось добраться до Донбасса в поисках пропитания, «доживали свои последние дни, часы, минуты».

Чтобы доехать до Киева в обход заслонов на дорогах, крестьяне, по словам В. Гроссмана, «продирались через болота и леса... Удавалось это лишь самым удачливым, одному из десяти тысяч. Но даже добравшись туда, они не находили спасения. Они лежали на земле, умирая от голода...». Жуткие, внушающие суеверный страх картины можно было видеть в городах. Люди, как обычно, спешили по делам, а между ними на четвереньках ползли голодные дети, старики, девушки, у которых уже не было сил просить, и никто не замечал их.

Один из врачей рассказывает, что на собрании медперсонала Киева был зачитан приказ, строжайше запрещающий медицинскую помощь всем крестьянам, нелегально проживающим в городе. В Харькове, Днепропетровске и Одессе стало обычным делом по утрам собирать на улицах города трупы. В 1933 году в Полтаве подбирали в день по 150 трупов. То же происходило и в Киеве. «Утром лошади тащили по городу повозки, в которые собирали трупы умерших за ночь,— пишет В. Гроссман.— Я видел одну такую повозку с детьми... Некоторые из них все еще бормотали что-то и вертели головами. Я спросил о них возницу, но он только развел руками и сказал: «Пока доедем до места, и эти замолчат».

Живых же беженцев время от времени вылавливали и выгоняли из города. В Харькове еженедельно производились специальные операции по сгону голодных крестьян, которые осуществляла милиция с помощью специально мобилизованных для этого отрядов местных коммунистов.

Делалось это часто самым безжалостным способом, как вообще все операции, направленные против крестьян. Один из очевидцев, рабочий, так описывает результаты милицейского рейда в Харькове 27 мая 1933 года: «Пойманных крестьян посадили в вагоны, свезли в ров около станции Лизово и бросили умирать голодной смертью. Нескольким крестьянам все же удалось выбраться и сообщить крестьянину в соседней деревне Жидки, что его жена и ребенок лежат в Лизове во рву. Но этот человек умер от голода дома, а мать с ребенком погибли во рву на следующий день».

Голодающий, говорит Гроссман, «испытывает муки и отчаяние сжигаемого заживо, у него одинаково болят и живот и душа». Поначалу он бежит из дома и бродит, но в конце концов «приползает обратно домой. И это означает уже, что голод и смерть победили».

Из сельского населения Украины, составлявшего в начале 30-х годов 20-25 миллионов человек, от голода умерло около 5 миллионов, то есть почти одна пятая. Уровень смертности в разных селах и даже деревнях был различным и колебался от 10 до 100 процентов.

Наибольшего показателя смертность достигла в зерновых областях: Полтавской, Днепропетровской, Кировоградской и Одесской — в среднем 20-25 процентов от общей численности населения (во многих селах этих областей смертность была еще выше). В Каменец-Подольской, Винницкой, Житомирской, Донецкой, Харьковской и Киевской областях показатель смертности был чуть ниже — около 15-20 процентов. На самом севере Украины, в районах, где выращивали сахарную свеклу, процент смертности был самым низким — отчасти благодаря тому, что в лесах, реках и озерах водилась живность и имелись растения, которые использовались в пищу.

Врачи, находящиеся на государственной службе, фиксировали смерть от разных заболеваний, как, например, «внезапная болезнь» и т. п. В селе Романково, например, удачно расположенном в шести километрах от больших металлургических заводов Каменска, где работали многие селяне, получая за работу продукты, за пять месяцев 1933 года умерло 588 человек из общего числа в 4-5 тысяч жителей. Сохранились свидетельства о смерти за август, сентябрь и середину октября. Почти во всех свидетельствах в графе «причина смерти» указано: «истощение» или «дизентерия»; в свидетельствах пожилых людей значится: «старческая слабость».

Начиная с зимы 1932-1933 года свидетельства о смерти выдавать перестали, но многие люди самостоятельно вели списки умерших односельчан; в отдельных селах этим занимались даже официальные лица. Сохранились короткие записи событий, которые велись теми, кто выжил: «Судьба села Ярески», «Гурск потерял 44 процента своего населения», «Голод опустошил село Плешкань», «430 смертей от голода в селе Черноклови», «Опустошение голодом села Стрижевка» и т. д. На окраинах деревень и даже маленьких городов Киевской и Винницкой областей на мерзлой земле лежали груды человеческих тел, и не было никого, кто был бы в силах выкопать могилы.

В деревне Маткивцы Винницкой области стояло 312 домов и население достигало 1293 человека. Троих мужчин и двух женщин расстреляли за сбор колосьев зерна на своих собственных участках, 24 семьи были депортированы в Сибирь. Весной 1933 года многие умерли. Остальные бежали. Вокруг пустой деревни был поставлен кордон и повешен черный флаг, оповещавший об эпидемии тифа. Один мой русский товарищ рассказывал мне подобную историю со слов своего отца. Тот, будучи в свое время комсомольцем, состоял в отряде, посылаемом в такие якобы от эпидемии вымершие села, чтобы расставить там знаки «вход воспрещен» и создать санитарный кордон. На самом же деле на местах просто не было физической возможности захоронить все трупы.

Официальные представители нередко сообщали, что при посещении деревень, где никого не осталось в живых или проживало всего несколько человек, они находили в домах множество трупов. В деревнях с населением в 3-4 тысячи человек (Орловка, Смолянка, Грабовка) в живых осталось только от 45 до 80 человек. Деревня Мачюки Полтавской области с двумя тысячами домов потеряла половину своего населения. Хутора и села той же области, в основном состоявшие из развитых единоличных хозяйств, были стерты с лица земли. Это Сороки (50 семей), Лебеди (5 семей), Твердохлебы (5 семей), Малолитка (7 семей). В некоторых селах уровень смертности был сравнительно низким. Весной 1933 года в селе Харьковцы умерло только 138 человек. По сравнению с другими местами это было благополучное село.

За общее правило можно принять сообщение американского коммуниста, работавшего на советском заводе. Он утверждает, что ни в одном из 15 совхозов и колхозов, которые он посетил в сентябре 1933 года, уровень смертности от голода для работавших там крестьян не опускался ниже 10 процентов. В Орджердове ему показали книги записей. Население в селе уменьшилось с 527 человек в сентябре 1932 года до 420 в апреле 1934-го (число коров снизилось с 353 до 177, свиней — со 156 до 103).

В селе Ярески, расположенном на берегу Ворсклы, где часто проходили съемки советских фильмов, население уменьшилось с 1500 до 700 человек. В одном селе Житомирской области с населением в 3500 человек только в одном 1933 году от голода умерло 800 жителей, но родился один ребенок — сын активиста. В селе Ряжском Полтавской области тщательный подсчет показал, что из населения примерно в 9 тысяч человек 3441 умер от голода. В селе Вербки Днепропетровской области в сентябре 1933 года больше половины домов опустело.

После отмены запрета на въезд иностранных журналистов осенью 1933 года корреспондент «Кристчен сайенс монитор» поехал на Украину. Он посетил два района: один под Полтавой, другой — под Киевом. Люди говорили ему, что нигде коэффициент смертности не был ниже 10 процентов. Один секретарь сельсовета утверждал, что из 2072 жителей умерло 634 человека. В предыдущем году только одна пара поженилась. Родилось б детей, из которых выжил только один. В четырех семьях остались 7 детей и одна женщина; 8 взрослых и 11 детей умерло.

Еще более выразительно этот корреспондент описывает события в селе Черкассы, в семи-восьми милях к югу от Белой Церкви, где смертность была значительно выше десятипроцентной «нормы»: «Иконы, висевшие на столбах и деревьях по дороге в село, были сняты, а терновый венок разрешили оставить — весьма подходящий символ того, что произошло в этом селе. Войдя в него, мы видели опустевшие дома с провалившимися оконными рамами. Сорняки и пшеница росли вперемешку, и некому было их собрать. На пыльной деревенской улице мальчик выкликал имена крестьян, умерших во время катастрофы прошлых зимы и весны».

В Шиловке, которая очень пострадала в кампанию раскулачивания, смертность от голода была такой, что фургон забирал трупы дважды в день. Однажды возле здания местного кооператива нашли сразу 16 трупов.

Бывший житель еврейского местечка Коростышев, что неподалеку от Киева, побывавший на своей родине в 1933 году, пишет: «Я нашел буквально труп того местечка, какое знал когда-то». Синагогу превратили в веревочный завод. Дети мерли от голода.

В Каменец-Подольской области было протестантское село Озаренц. Большая часть его жителей вымерла. Деревня немецких протестантов Хальбштадт Запорожской области была заселена меннонитами еще во времена Екатерины Великой. Небольшая помощь поступала меннонитам от их единоверцев из Германии, и потому они не умирали в таком массовом масштабе в 1933 году, но с 1937 по 1938 год жители Хальбштадта были все сосланы как шпионы.

В селе Буденновка Полтавской области от голода умерло 92 человека: 57 колхозников и 33 единоличника. В соответствии с классовой схемой среди них были — 31 бедняк. 53 середняка и 8 «зажиточных», включая двоих, исключенных из колхоза. На практике те, кого коммунисты считали «бедняками», или, во всяком случае, те из них, кто не мог или не захотел примкнуть к новой сельской элите, и стали в общем итоге основными жертвами голода.

Один из отчетов о конфискации кукурузы в городе Запорожец-Каменск и окрестных деревнях фиксирует 9 случаев «сокрытия» зерна. Все укрыватели обозначены как «рабочие» (2) или «середняки» (7).

Мы располагаем цифрами смертности для целых районов, которые частично были урбанизированы. В Чернухинском районе, как показывают официальные, хотя и секретные отчеты, с января 1932 по январь 1934 года из населения в 53 672 человека погибло 7387, почти половина из них — дети. В другом районе Украины из 60 тысяч человек умерло в 1932—1933 годы 11 680 человек (то есть примерно каждый пятый) и было зарегистрировано только 20 новорожденных.

Один из тех людей, кто пережил голод, дает ясную картину физических признаков голодания: «Клиническая картина голода хорошо известна. Он разрушает ресурсы организма, создающие энергию, и разрушение прогрессирует по мере исчезновения из организма необходимых жиров и сахара. Кожа приобретает пыльно-серый оттенок и сморщивается. Человек заметно старится. Даже дети и младенцы выглядят стариками. Глаза их становятся огромными, выпученными и неподвижными. Процесс дистрофии иногда захватывает все ткани, и голодающий напоминает скелет, обтянутый тонкой кожей. Но чаще имеет место отек тканей, особенно рук, ног и лица. Кожа лопается, и появляются гноящиеся болячки. Утрачивается двигательная сила, и малейшее движение вызывает сильную усталость. Жизненно важные функции, такие, как дыхание и кровообращение, поглощают саму ткань и альбумин (белковое вещество), то есть организм съедает сам себя. Ухудшаются дыхание и сердцебиение. Зрачки расширяются. Начинается голодный понос. Положение становится уже опасным, поскольку малейшее физическое напряжение может привести к остановке сердца. Часто это и происходит на ходу, во время подъема по лестнице или при попытке побежать. Появляется общая слабость. Теперь человек уже не может встать, повернуться на кровати. В таком полубессознательном состоянии голодающий может протянуть почти неделю, пока не остановится сердце. Кроме того, прогрессируют цинга и фурункулез».

Менее клиническое описание одного страдающего от голода крестьянина дает его бывший сосед: «Под глазами у него были два вздутых мешка, обтянутых странного оттенка блестящей кожей. Руки тоже вспухли. На пальцах кожа прорвалась, и из ран сочилась прозрачная жидкость с каким-то резким отвратительным запахом». На ступнях и лодыжках тоже были волдыри. Крестьяне садились на землю, чтобы проколоть пузыри, потом поднимались и, едва волоча ноги, шли побираться.

Хотя мы приводим здесь лишь несколько частных случаев, следует помнить, что такова была судьба миллионов.
Пережившие голод говорят о смерти своих соседей простыми, лишенными эмоций словами.

В селе Фадеевка в начале 1932 года жило 550 человек. «Первыми умерли Рафалики — отец, мать и ребенок. Потом семья Фадеев из пяти человек умерла от голода. За ними последовали семьи Прохора Литвина (четыре человека), Федора Гонтова (трое), Самсона Фадея (трое). Второй ребенок этой семьи был забит до смерти за то, что пробовал рвать лук на чужом огороде. Потом умерли Микола и Ларион Фадей, после них Андрей Фадей и его жена; Стефан Фадей, Антон Фадей, его жена и четверо детей (две маленькие дочери выжили). Борис Фадей, его жена и трое детей. Оланвий Фадей и его жена. Тарас Фадей и его жена. Федор Фесенко, Константин Фесенко. Маланья Фадей, Лаврентий Фадей, Петр Фадей и его брат Фред. Исидор Фадей, его жена и двое детей. Иван Гонтов, жена и двое детей. Василий Перч, жена и ребенок. Макар Фадей, Прокоп Фесенко, Абрам Фадей, Иван Сказка, жена и восемь детей. Только некоторые были похоронены на кладбище, остальных оставили лежать там, где умерли. Так, Елизавета Лукашенко умерла на лугу, и труп ее съели вороны. Других просто закапывали где попало. Труп Лаврентия Фадея пролежал на пороге его хаты, пока его не съели крысы».

И еще: «В деревне Лисняки Яхотинского района Полтавской области жила семья Двирко, родители и четверо детей, двое взрослых и два подростка. Семью раскулачили, выгнали из дому, а дом сломали. Во время голода 1932-1933 годов вся семья, кроме матери, погибла от голода.

Однажды председатель колхоза Самокиш пришел к этой старухе и «мобилизовал» ее на работу в колхозном поле. Тоненькая старая женщина, собрав последние силы, пошла в колхозный центр, но не дошла. Силы ее иссякли, и она упала замертво у двери правления».

А вот как выглядит судьба двух семей из другого села: «Антон Самченко, его жена и сестра умерли, осталось трое детей... В семье Никиты Самченко остались отец и двое детей... Сидор Однорог умер с женой и двумя детьми, одна девочка осталась... Юрий Однорог, его жена и трое детей умерли, одна дочь выжила».

В маленькой деревне Орехово под Житомиром в 1933 году только 10 из 30 домов были еще обитаемы. Вымирали семьями. Характерным примером является семья Вивтовичей: «Их младший сын шестнадцати лет умер по дороге из школы в Шахворовке... Старшая дочь, Палашка, умерла на колхозном поле. Старая мать — на улице по дороге на работу... Тело отца нашли в Коростоховском лесу наполовину съеденным зверями». Выжил только старший сын, служивший в ОГПУ на Дальнем Востоке.

Еще один из очевидцев событий, связанных с голодом, вспоминает, что несколько трагических эпизодов в деревне Вихнино произвели на него неизгладимое, тяжелое впечатление: «Среди первых жертв голода в конце 1932 года была семья Таранюк: отец и трое сыновей. Двое сыновей были комсомольцами и активно помогали в «сборе зерна». Родители умерли дома, а сыновья под соседними заборами. В это же время умерло шесть человек в семье Зверкановских. Чудом уцелели сын Владимир и дочь Татьяна.

Опухшего от голода кузнеца Иллариона Шевчука, который в 1933 году пришел в сельсовет просить помощи, заманили в кузницу и забили железными палками. Убийцами были: председатель сельсовета Я. Коновальский, его помощник И. Антонюк и секретарь В. Любомский.

Несчастную вдову Данилулу и ее сыновей ждал трагический конец. Труп ее съели черви, а два сына, Павло и Олеска, умерли, прося милостыню. Выжил только третий сын, Трофим, сумевший раздобыть еду в городе. Порфир Нетеребчук, один из самых старательных мужиков, ставший хромым от тяжелой работы, был найден мертвым у церковного забора.

Старый Иван Антонюк умер после того, как его дочь Ганна накормила его «хлебом», приготовленным из зеленых хлебных колосков, срезанных вопреки бдительности сельских властей на полях.

Олеска Войпеховский спас жизнь себе и своей семье (жене и двум маленьким детям), кормя их мясом колхозных лошадей, павших от сапа и других болезней. Он выкапывал их по ночам и приносил мясо домой. Его старший брат Яков и невестка до этого умерли от голода».

Рабочий, посетивший свою старую деревню, узнал, как умер его тесть Павло Гусар, опухший от голода «Он отправился в Россию в поисках хлеба и умер в зарослях возле села Лиман, в трех с половиной милях от дома. Жители Лимана помогли похоронить его. Они-то и рассказали мне, как сестра жены наелась мякины и корней и померла на следующий день; как вдова моего старшего брата поехала за хлебом в Россию: ее несколько раз хватали, она меняла одежду на еду, чтобы накормить трех своих детей и мою старую мать, и в конце концов сама умерла от голода. Потом умерло двое детей — шестилетний Яков и восьмилетний Петро».

Двое американцев, родом с Украины, посетили родную деревню в конце 1934 года. Их родители умерли, лицо сестры изменилось неузнаваемо. В одной украинской хате кто-то еще дышал, другие уже нет, «дочь хозяина... лежала на полу в состоянии безумия и глодала ножку стула... Когда она услышала, что кто-то вошел, она не повернула головы, а зарычала, как рычит собака, когда она гложет кость и кто-нибудь подходит близко».

Репортеру агентства Ассошиэйтед Пресс показывал письмо своего отца, еврея с Украины, сотрудник газеты «Правда»: «Любимый сын мой!Пишу тебе, чтобы сообщить о смерти твоей матери. Она умерла от голода после многих месяцев страданий. Я тоже близок к смерти, как и многие другие в нашем городе. Иногда нам удается перехватить кое-какие крохи, но слишком мало, чтобы продлить нам жизнь, если из центра не пришлют каких-нибудь продуктов. На сотни верст вокруг есть совершенно нечего. Последним желанием твоей матери перед смертью было лишь одно — чтобы ты, наш единственный сын, прочел по ней Кадиш. Как и твоя мать, я тоже надеюсь и молюсь о том, чтобы ты забыл о своем атеизме теперь, когда безбожники обрушили на Россию гнев Божий. Надеюсь, я не перейду границ дозволенного, если попрошу тебя написать мне, что ты прочел Кадиш по матери, хотя бы единожды, и что ты сделаешь то же и для меня? Ведь это очень облегчило бы мне смерть».

Американский корреспондент «Кристчен сайенс монитор» был в деревне Жук Полтавской области в сопровождении председателя местного колхоза и агронома. Они водили его по домам довольных жизнью бригадиров и коммунистов. Потом он захотел войти в хату по собственному выбору, сопровождавшие последовали за ним. Единственной обитательницей ее оказалась пятнадцатилетняя девочка, с которой он и побеседовал:

«— Где твоя мать?
— Умерла от голода прошлой зимой.
— У тебя есть братья и сестры?
— Было четверо, но все умерли.
— Когда?
— Прошлой зимой и весной.
— А твой отец?
— Он работает в поле».

Когда они вышли, председатель и агроном не произнесли ни слова.

В лагере для перемещенных лиц в Германии в 1947-1948 годах была опрошена группа лиц, 41 человек (большей частью горожане, родственники которых остались в деревне). На вопрос, умер ли кто-нибудь в их семье от голода, 15 ответили отрицательно, 26 — положительно.

Крестьянские семьи, постепенно вымиравшие от голода в своих пустых хатах, встречали смерть по-разному:«В одной хате шла постоянная война. Все напряженно следили друг за другом. Отнимали друг у друга крошки. Жена набрасывалась на мужа, а муж на жену. Мать ненавидела детей. В другой семье до самого конца царила любовь. У одной женщины было четверо детей. Она рассказывала им все время сказки и притчи, чтобы заставить их забыть о голоде. Язык ее едва ворочался, и, хотя у нее не было сил поднять руку, она все время брала в свои руки ладошки детей. Любовь не умирала в ней. Люди замечали, что там, где царила ненависть, умирали значительно быстрее. Но, увы, и любовь никого не спасла от голодной смерти. Погибла вся деревня, все как один. Не выжил никто».

Помимо физических симптомов, голод порождал симптомы и психические. Было много доносов, обличающих того или иного крестьянина в утайке зерна. Убийство стало делом привычным:«В селе Белка Денис Ищенко убил сестру, ее мужа и их шестнадцатилетнюю дочь, чтобы забрать тридцать фунтов муки. Он же убил своего друга Петро Коробейника, когда тот нес четыре буханки хлеба, добытые им как-то в городе. За несколько фунтов муки и несколько буханок хлеба голодные люди лишали других жизни».

Имеется множество сведений о самоубийствах, почти всегда через повешение. Нередко матери таким образом избавляли детей от страданий. Однако самым страшным явлением, порожденным голодом, был каннибализм:«Многие сходили с ума... Были люди, которые разрезали и варили трупы, убивали своих детей и съедали их... Это людоеды, их надо расстреливать, говорили о них. Но доведшие матерей до такого сумасшествия, что они поедали своих детей,— эти, по-видимому, не виноваты ни в чем! Пойдите спросите у них, и они ответят вам, что делали это во имя добра, во имя всеобщего блага. Вот, оказывается, во имя чего они доводили матерей до людоедства».

Не существовало закона против каннибализма. Секретная инструкция от 22 мая 1932 года, подписанная заместителем начальника ГПУ Украины К. М. Карлсоном и спущенная всем ГПУ и главным прокурорам областей Украины, гласит: «Поскольку в Уголовном кодексе нет статьи о каннибализме, все обвиняемые в этом должны быть немедленно доставлены в местные отделения ГПУ». И дальше: если людоедству предшествовало убийство, наказуемое по статье 142-й Уголовного кодекса, то и эти случаи должны быть переданы судами в ведение ГПУ. Не все людоеды были расстреляны. По имеющимся данным, 75 мужчин и 250 женщин еще в конце 30-х годов отбывали сроки наказания — пожизненные — в лагерях на Беломорско-Балтийском канале.

Известны страшные случаи людоедства: некоторые ели собственных детей, другие ловили детей или подстерегали в засаде чужаков. Например, в селе Калмозорка Одесской области обнаружили сваренные трупы детей.

Людоедство и готовность к нему не всегда были следствием приступа внезапного отчаяния. Один из активистов, мобилизованный во время кампании коллективизации на работу в Сибирь, в 1933 году вернулся на Украину. Население его деревни «почти вымерло». Его младший брат рассказал ему, что они питаются только корой, травой и зайцами, но что если этого не станет, то «мать говорит, чтобы мы съели ее, когда она умрет».

Местная элита — партработники, сотрудники ГПУ — легко пережила голод, их прекрасно кормили. Но хорошее питание не было доступно рядовым активистам. «Комитеты бедняков беспощадно противостояли всем усилиям кулаков и контрреволюционных элементов сорвать поставки зерна». В финале подобных кампаний активистов обычно переводили в другие села, а все продукты, которые они сами припрятали, конфисковывались в их отсутствие. Когда же 8 марта 1933 года миссия комбедов завершилась и они были распущены, их членов оставили голодать вместе с остальными крестьянами. Комбедовцев, конечно же, не любили. Слишком много всего было на их совести. Поэтому когда пришло их время умирать, то жалости они ни у кого не вызвали. По имеющимся данным, почти во всех деревнях активисты погибли от голода весной 1933 года.

Еще один поразительный аспект психопатии сталинизма проявился в том, что ни прессе, ни какому-либо иному источнику информации не позволено было даже упоминать о голоде. Люди, обмолвившиеся о нем хоть словом, арестовывались по обвинению в антисоветской пропаганде, получая, как правило, пять или более лет трудовых лагерей.

Преподавательница сельскохозяйственной школы в Молочанске под Мелитополем вспоминает, что ей запретили произносить слово «голод», хотя еды не хватало даже в городе, а в одном из соседних сел в живых не осталось ни одного человека. В Нежинском лицее (Черниговской области), где учился Гоголь, школьников, которым не хватало еды, строго-настрого предупредили не жаловаться на голод, иначе их обвинят в «распространении гитлеровской пропаганды». Когда умерли старая библиотекарша и девушки-уборщицы и кто-то произнес слово «голод», партийный активист закричал: «Контрреволюция!»

Солдат, служивший в 1933 году в Феодосии, получил письмо от жены, в котором она писала о смерти соседей и бедственном положении ее и сына. Работник политотдела перехватил письмо, и назавтра сам солдат объявил его фальшивкой. И жена и ребенок этого солдата погибли.

Рассказывают о докторе, который был приговорен к десяти годам заключения «без права переписки» (обычный эвфемизм при смертном приговоре) за то, что он рассказал кому-то, что его сестра умерла от голода после конфискации у нее всех продуктов питания.

Агроном направил старика с отчетом в местную МТС, тот по дороге умер. Агронома обвинили в том, что он послал больного, но тот возразил, что вся деревня голодает. В ответ ему заявили: «В Советском Союзе нет голода, ты слушаешь сплетни, которые распускают кулаки. Заткни пасть!»

Даже официальным лицам запрещалось (да они и сами запрещали себе) видеть «смерть от голода». Это нежелание признать правду и отказ допустить какое-либо упоминание о реальной действительности несомненно были составной частью генерального сталинского плана. Результат его оказался плачевным и очевидным – искусственно организованный голодомор, унесший многие миллионы жизней. Об итогах этих событий мы и поговорим в дальнейшем.

Статистические и экономические итоги украинских событий 1932-1933 годов

Не предпринималось никакого официального изучения террора в селах и деревнях Украины в 1930-1933 гг., не было сделано ни одного заявления о людских потерях, не были открыты архивы для независимых исследователей этого вопроса. Тем не менее мы располагаем возможностями для достаточно убедительных подсчетов числа умерших в этот период террора.

Прежде всего рассмотрим вопрос об общих потерях для всего цикла событий, связанных с коллективизацией,— и в период раскулачивания, и в период голода. Сделать это в принципе нетрудно, нужно только обратиться к численности населения по советской переписи 1926 г., учесть коэффициент естественного прироста за последующие годы и сравнить полученные результаты с цифрами первой переписи после 1933 года.

Здесь надо сделать несколько оговорок. Перепись 1926 г., как и все остальные, проводившиеся в сравнительно благоприятных условиях, все же не может быть абсолютно точной. И по советским, и по западным подсчетам, она была занижена на 1,2-1,5 млн. человек (примерно на 800 тыс. применительно к Украине). Это означало, что число умерших должно бы быть увеличено почти на полмиллиона.

Но преимущества, связанные с использованием официально установленной базовой цифры, полученной в результате переписи, так велики, что в наших вычислениях можно пренебречь этим миллионом. Опять-таки «коэффициент естественного прироста» вычисляется по-разному, хотя и в достаточно узком пределе. Затрудняет подсчеты, как может показаться на первый взгляд, тот факт, что итоги первой после 1933 г. переписи, в январе 1937 г., к сожалению, нам не известны. Властям, видимо, были сообщены предварительные результаты на 10 февраля 1937 г., затем перепись была приостановлена, данные объявлены секретными. Начальник Управления по делам переписи О. А. Квиткин был арестован 25 марта.

Оказалось, что «прославленная советская разведка, возглавляемая сталинским народным комиссаром Н. И. Ежовым, уничтожила змеиное гнездо предателей в аппарате советской статистики». Предателе «поставили себе задачу извратить реальные цифры населения» или (как писала потом «Правда») «стремились сократить численность населения СССР» — упрек тем более несправедливый, что отнюдь не статистики осуществляли это сокращение.

Цели тех, кто запрещал проведение переписи и стремился заставить замолчать осуществлявших ее, достаточно ясны. Цифра в 170 млн. советских граждан, которая в течение нескольких лет фигурировала в официальных речах и отчетах, олицетворяла хвастливое заявление, сделанное в январе 1935 г. Молотовым: «Гигантский рост населения свидетельствует о жизнеспособности советского строительства».

Следующая перепись была проведена в январе 1939 года. Это единственная за данный период перепись, результаты которой были опубликованы, но в силу условий, в которых она была проведена, никогда не вызывала большого доверия. Все-таки следует отметить, что даже если принять всерьез официальные цифры 1939 г., то и они свидетельствуют об огромных потерях в составе населения, хотя, конечно, не показывают реальной картины. При исчислении общей цифры смертей, происшедших не по естественным причинам между 1926 и 1937 г., решающими являются итоги переписи 1937 г., и именно на них (без упоминания деталей) имелось несколько ссылок в послесталинских демографических публикациях. Наиболее точная из этих публикаций определяет численность населения в СССР 163772 тыс., остальные — 164 миллиона человек. Полная же численность, принимая самые нижние оценки, сделанные в прежние годы советскими статистиками, а также подсчеты современных демографов, должна была составить примерно 177,3 млн. человек.

Другой, более грубый подход сводится к тому, чтобы к приблизительно подсчитанному населению на 1 января 1930 г. (157,6 млн.) присовокупить те приписки годового прироста, о которых говорил Сталин. В результате получается цифра 178,6 млн., очень близкая к первой проекции. Второй пятилетний план тоже определяет численность населения на начало 1938 г. в 180,7 млн. человек; это означает, что в 1937 г. она равнялась 177 или 178 миллионам. Странно, правда, что начальник Центрального статистического управления во времена Н. С. Хрущева В. Н. Старовский, используя применительно к 1937 г. цифру Госплана 180,7 млн., сравнивает ее с данными переписи— 164 млн. и при этом замечает: «даже после корректировки». Эта оговорка свидетельствует о значительной, ползущей вверх инфляции чисел: «корректировка» на 5% означала бы в качестве базовой цифры уже 156 млн., то есть число, которое назвал А. Антонову-Овсеенко чиновник невысокого ранга.

Следуя, однако, принятой методике исчисления потерь только по минимуму, пренебрежем этой возможной «корректировкой», без которой Старовский определяет потери в 16,7 млн. человек. Можно, конечно, посчитать эту цифру Госплана столь же убедительной, как и все остальные его показатели, относящиеся к началу октября 1937 г., но если ее принять, то в этом случае потери за предыдущие годы составят около 14,3 млн. человек. Мы же предпочитаем снова взять более низкие оценки, пренебречь более высокими прикидками советских демографов, исследующих этот период, и будем считать убыль населения равной 13,5 млн. человек. Поскольку к началу 1937 г. не было массового уничтожения других социальных категорий, исключая малые величины в десятки тысяч убитых, то в действительности почти все эти потери населения приходятся на крестьянство.

Число 13,5 млн. включает в себя не только убитых. В него включены и неродившиеся — те, кто не появился на свет в результате смерти родителей, их разлуки и т. п. Эти потери неродившихся в сельских местностях можно вычислить. За год террора голодом и за два года депортации кулаков они составляют примерно 2,5 млн. душ, и это число вряд ли завышено. Тогда получается, что погибших к 1937 г. в ходе раскулачивания и голода было 11 млн., без учета тех, кто позднее погиб в лагерях.

Другой метод подсчета сводится к следующему: в 1938 г. насчитывалось примерно 19,9 млн. крестьянских хозяйств. В 1929 г. их было примерно 25,9 миллиона. Если на каждую крестьянскую семью приходится 4,2 человека, то в 1929 г. крестьян было 108,7 млн., а в 1938 г. — 83.6 миллиона. Естественный прирост за эти годы должен был довести эту цифру до 119 млн.— дефицит с реальной цифрой доходит до 36 миллионов. Из них мы должны вычесть 24,3 млн. либо переселившихся в города, либо оставшихся жить в тех деревнях, которые были названы поселками городского типа. Остается убыль в населении, в целом равная 11.7 млн. человек.

К ним мы должны добавить крестьян, уже осужденных и умиравших в лагерях после января 1937 г., то есть тех, кто был арестован в ходе наступления на мужика в 1930-1933 гг. и не пережил сроков заключения (но исключим из наших подсчетов тех крестьян, которых арестовали во время еще более тотального террора 1937-1938 гг.). Как будет показано далее, это составит еще не менее 3,5 млн. человек, и общее число крестьян, погибших в результате раскулачивания и террора голодом, достигнет, таким образом, 14,5 миллиона.

Далее мы должны рассмотреть, как этот страшный итог делится по показателям — жертвы раскулачивания и убитые голодом. Здесь почва оказывается более зыбкой. Демографы считают, что более 7 млн. приходится на раскулачивание и более 7 млн. на голод.

Мы беремся проверить это предположение. Из 14,5 млн. свыше 3,5 млн. составляют заключенные, умершие в лагерях в период после 1937 г., но в большинстве своем осужденные до майского указа 1933 г.; это, конечно, значительная часть тех, кого уничтожили в доведенных до отчаяния селах Украины и Кубани во время голода, но эти люди все же не погибли непосредственно от кампании террора голодом, и чтобы вычислить жертвы последнего, вернемся к 11 млн. умерших до 1937 года.

Мы можем начать с жертв голода — и опять-таки начнем с потерь украинского населения. (Уже говорилось, что это неполная цифра общероссийских потерь; неофициальные подсчеты показывают, что около 80% смертей приходится либо на Украину, либо на преимущественно украинские районы Северного Кавказа.).

Чтобы определить потери украинцев, обратимся снова к фальсифицированной переписи 1939 г., поскольку, как выше упоминалось, не было опубликовано никаких иных цифр по национальностям; даже сейчас, когда течет тоненькая струйка сведений из подлинной переписи 1937 г., которыми мы воспользовались выше, вообще нет никаких цифр, кроме общего количества населения. Официальная цифра численности советского населения в переписи января 1939 г.—170467186. Западное демографическое исследование указывает, что реальная цифра — примерно 167,2 миллиона. Но даже эта последняя цифра говорит о резком улучшении в сравнении с 1937 г., несмотря на те 2-3 млн., которые, как мы подсчитали, погибли в лагерях или были расстреляны в 1937—1938 годах.

Улучшение объяснялось частично естественным, а частично и юридическим факторами: рост рождаемости после бедствий, катастроф или голода — явление общеизвестное: и частота половых сношений и способность к воспроизводству, которые резко пошли на убыль в голодные годы, потом восстанавливаются. Что касается второго фактора, то в 1936 г. были официально запрещены аборты, а противозачаточные средства перестали продавать. Были предприняты и другие подобные меры.

Из официальной цифры переписи на долю Украины приходится 28070404 (против 31194976 по переписи 1926 г.). Невозможно определить, как располагаются эти добавочные по сравнению с западными показателями 3,4 млн. в общей цифре 170,5 млн. по национальным группам. Поэтому обычно предполагают, что численность каждой национальной группы завышали пропорционально (хотя в интересах сокрытия фактов надо было бы указывать по Украине — из-за ее особенно низких показателей — более высокую цифру, чем по остальным республикам).

Если на долю Украины не выпало бы добавочного завышения, то подлинная численность ее населения в 1939 г. была 27,54 млн., тогда 31,2 млн. в 1929 г. выросли бы до 38 млн. в 1939-м. И в этом случае потери равнялись бы 10,5 млн.; если на долю нерожденных детей отвести 1,5 млн., то потери на Украине вплоть до 1939 г. составили бы 9 млн. человек. Но эти 9 млн. являются показателем не только смертности. К 1939 г. на украинцев, живущих вне пределов Украины, оказывалось очень сильное давление с целью, чтобы они записывались русскими, и значительное число украинцев осуществило этот переход в другую национальную группу.

Советский демограф признает, что за период между двумя переписями, 1926 и 1939 г., «низкий коэффициент роста (!) в численности украинцев объясняется снижением естественного прироста, которое явилось результатом плохого урожая на Украине в 1932 году», но добавляет при этом, что люди, «которые прежде считали себя украинцами, в 1939 году записались русскими». Нам, например, говорили, что люди с поддельными документами часто изменяли свою национальность, поскольку украинцы были всегда на подозрении у милиции.

Все сказанное относится не столько к Украине, сколько к украинцам, проживающим в других местах СССР. Таких было 8,536 млн. в 1926 г., из них 1,412 млн.— на Кубани. Оставшиеся кубанские казаки, безусловно, были зарегистрированы теперь как русские, но численность их оказалась намного ниже, чем в 1926 году. В других местах это было результатом давления на каждого отдельного человека и представляло, несомненно, затяжной процесс — даже по переписи 1959 г. числилось еще более 5 млн. украинцев, проживавших в СССР не на территории Украины.

Если предположить, что количество украинцев, записавшихся русскими, составляет 2,5 млн., то мы получим 6,5 млн. умерших. Если из этой цифры вычесть 0,5 млн. украинцев, погибших в период раскулачивания в 1929—1932 гг., то умерших от голода — 6 миллионов. Эту цифру надо разделить па две составляющих: 5 млн. умерло на самой Украине и 1 млн.— на Северном Кавказе. Цифра погибших в этот период неукраинцев, возможно, не превышает 1 миллиона. Таким образом, общее число умерших от голода составляет приблизительно 7 млн., из которых 3 млн.— дети. И эти цифры минимальны.

Еще один способ определить число умерших от голода, или, вернее, в самый страшный его период, можно найти в разнице между подсчетами Управления по делам переписи, осуществленными незадолго до переписи 1937 г., и действительными цифрами, полученными в ее результате. Цифра предварительных вычислений равна 168,9 млн.; реальная— 163 772 тыс. человек — разница как раз составляет немногим более 5 миллионов. Считается, что данная цифра — это количество незарегистрированных смертей на Украине, начиная с конца октября 1932 г., хотя таких цифр не имелось в распоряжении составителей переписи; и эта цифра согласуется с другими цифрами, которые мы получили для умерших от голода в целом.

Можно произвести и ряд не столь прямых вычислений количества умерших от голода, основываясь на утечке официальной информации. Так, американский гражданин, родившийся в России, который до революции был знаком со Скрыпником, посетил его в 1933 г. и встретился также с другими украинскими лидерами. Скрыпник назвал ему «минимум» 8 млн. умерших на Украине и Северном Кавказе.

Начальник ОГПУ Украины Балицкий тоже сказал ему, что погибло 8—9 млн., добавив, что цифра эта, как приблизительная, была доложена Сталину. Другой офицер госбезопасности писал, что, возможно, на более раннем этапе ОГПУ представляло Сталину цифру в 3,3—3,5 млн. умерших от голода. Иностранному коммунисту называли цифру в 10 млн. умерших в целом по СССР. Иностранный рабочий на Харьковском заводе, где еще хорошо помнили голод, слышал от местных властей, что Г. И. Петровский допускает число в 5 млн. умерших от голода «на сегодняшний день».

У. Дюранти сказал в британском посольстве в сентябре 1933 г., что «население Северного Кавказа и Нижней Волги сократилось за прошлый год на 3 млн., а население Украины — на 4 или 5 млн.» и что ему представляется «весьма вероятной» общая цифра смертности в 10 миллионов. Разумно предположить, что цифры Дюранти добыты из тех источников, которые никогда не публиковались, но были известны кому-то из его коллег от некоего высокого чиновника или почерпнуты им из тех официальных данных, которые имелись в то время в распоряжении властей. Американский коммунист, работавший в Харькове, определяет потери в 4,5 млн. умерших только от голода, и еще несколько миллионов— от болезней, связанных с плохим питанием. Другому американцу высокий украинский чиновник сказал, что в 1933 г. умерло 6 млн. человек. Канадский коммунист, украинец, который учился в Высшей партийной школе при ЦК Украины, узнал, что секретный отчет для ЦК Украины содержал цифру в 10 млн. умерших. Что касается других областей, то на Центральной и Нижней Волге, а также на Дону, по имеющимся данным, потери пропорционально были так же велики, как и на Украине. Директор Челябинского тракторного завода Ловин сказал иностранному корреспонденту, что на Урале, в Восточной Сибири и Заволжье погибло более миллиона человек.

Следует оговориться, что все эти подсчеты не обязательно совпадают друг с другом, поскольку не всегда ясно, когда цифры относятся к показателям числа смертей только на Украине, какие годы охватывают, включены ли в них также показатели смертей от болезней, связанных с голоданием... Во всех случаях, даже в официальных секретных отчетах, приводятся цифры с разницей в несколько миллионов жертв. Надо полагать, что невозможно получить точные или хотя бы приблизительные цифры. Как говорит Л. Плющ, «члены партии приводят цифры, равные пяти или шести миллионам, а другие говорят о десяти миллионах жертв. Истинная цифра, видимо, лежит посередине».

Если в полученной нами цифре приблизительно в 11 млн. преждевременных смертей в 1926-1937 гг. можно быть уверенным, то приблизительная цифра в 7 млн. умерших от голода из 11 млн. должна быть названа лишь вероятной или предполагаемой. Если она верна, то, значит, приблизительно 4 млн. приходится на смерти в процессе раскулачивания или коллективизации (или на все, что имело место до 1937 г.).

Эти 4 млн. включают и умерших в период казахстанской трагедии. Среди казахов потери населения между переписями 1926 и 1939 г. (даже если принять цифры последней) составляли 867400 (3968300 минус 3100900). Корректировка цифр переписи 1939 г. по усредненной цифре национального состава (как мы это сделали для украинцев) дает итог в 948 тысяч. Но в 1939 г. численность казахского населения по сравнению с 1926 г. должна была возрасти до 4,598 млн. (при весьма минимальном допущении, что республиканский прирост равен в среднем приросту населения в СССР, составлявшему 15,7%.

На самом деле в мусульманских советских республиках, исключая Казахстан, численность населения росла куда быстрее среднего уровня). Это означает, что численность населения должна была оказаться в Казахстане более чем на 1,5 млн. выше реально известного нам числа. Если допустить, что число нерожденных детей составляет 300 тыс., а на долю сумевших эмигрировать из районов, близлежащих к Синьцзяну (в Китай), приходится еще 200 тыс., то цифра смертности казахов окажется равной 1 миллиону.

Таким образом, мы получили 3 млн. потерь населения с 1926 по 1937 г., понесенных в процессе депортации кулаков. Это число согласуется с нашими подсчетами (если предположить, что умерло 30°/0, то высланных окажется 9 млн., а если умерло 25%, то 12 миллионов). К 1935 г., согласно источнику , приводящему лишь примерную цифру, третья часть из 11 млн. высланных умерла; треть находилась в «специальных поселениях» и треть — в лагерях принудительного труда. По имеющимся данным, общая цифра обитателей лагерей принудительного труда в 1935 г. достигала примерно 5 млн. человек, и до массовых арестов служащих и партийных чиновников в 1936-1938 гг. 70-80% этих 5 млн. в соответствии со всеми источниками преимущественно приходилось на крестьян.

Из примерно 4 млн. крестьян, вероятно, сидевших в лагерях принудительного труда в 1935 г., большая часть, видимо, дожила до 1937 или 1938 г., но до освобождения дожило из них скорее всего не более 10%. Таким образом, как уже отмечалось, мы должны прибавить еще минимум 3,5 млн. умерших к цифре погибших крестьян.

Все наши расчеты основаны либо на точных и твердых цифрах, либо на убедительных минимальных прикидках. Так что и цифра более 14 млн. крестьян может оказаться заниженной. Во всех случаях цифра более 11 млн. умерших, по показаниям переписи 1937 г., вряд ли может быть предметом серьезных поправок. Цифры смертности от голода одинаково правдоподобны и сами по себе, и в сопоставлении с данными переписи— так же, как и цифры смертности от раскулачивания. Почему мы не в состоянии привести более точные цифры, читателю ясно. В своих мемуарах Хрущев говорит: «Я не могу привести точной цифры, потому что никто не вел учета. Единственное, что мы знали,— люди умирали в огромных количествах».

В речи, произнесенной Сталиным спустя несколько лет и часто переиздававшейся, вождь сказал, что людям надо уделять больше внимания, и привел в пример случай с ним самим в сибирской ссылке: переходя реку вброд вместе с крестьянами, он увидел, что те всеми силами стараются сохранить лошадей, но даже и не думают, что может утонуть кто-то из людей. Сталин резко порицал подобное поведение. Надо сказать, что даже в его устах, устах человека, чьи слова вообще редко выражали его истинное отношение к тому или иному предмету, такое рассуждение — особенно в то время — выглядело максимальным извращением правды. Потому что для него и его сторонников именно человеческая жизнь по их, сталинской, шкале ценностей занимала последнее место.

Теперь мы можем без помех вычислить (в грубом приближении) показатели потерь населения: крестьян, погибших в 1930—1937 гг.,— 11 млн., арестованных в этот период и скончавшихся в зонах позднее — 3,5 млн., всего—14,5 млн.; из них погибших в результате раскулачивания— 6,5 млн., погибших в казахстанской катастрофе—1 млн., погибших от голода в 1932—1933 г. на Украине — 5 млн., на Северном Кавказе — 1 млн., в других местах — 1 млн., всего погибших от голода — 7 миллионов.

Как уже говорилось, эти огромные цифры сопоставимы с потерями в основных войнах нашего времени. Если говорить об элементах геноцида в отношении только украинцев, то следует напомнить, что эти 5 млн. жертв составляли 18,8% всего населения Украины и около четверти ее крестьянства. В Первую Мировую войну погибло менее 1% населения стран, в ней участвовавших. В украинском селе (Писаревка на Подолии), где жило 800 человек, умерло во время голода 150 человек; местный крестьянин для сравнения отметил, что в первую мировую войну было убито семь здешних жителей.

Катастрофа охватила все без исключения население. Мы старались отразить лишь один аспект — реальную смертность населения — и сделать это как можно точнее и ближе к истине. Но ни на секунду нельзя забывать, что чудовищные последствия безмерных страданий сказались не только в тот период — они повлияли на отдаленное будущее, на будущее и отдельных людей и целых народов. Цифры, которые здесь приводятся, конечно, представляют собой оценки, сделанные на основании свидетельств, имеющих различную степень достоверности. (Некоторые из этих цифр, в частности такие, как численность депортированных «кулаков», фактически меньше, чем те, что называют советские историки.)

Дефицит населения до 1937 г. оценивается всеми сторонами примерно в 15-16 млн. человек, и таким образом остается единственный вопрос: какая его часть связана со смертностью, а какая с сокращением рождаемости.
По-видимому, на этот вопрос ответить трудно, почти невозможно. Может быть, мы недооцениваем значения второго фактора, но в любом случае лучше корректировать названную цифру — около 11 млн. действительно умерших в 1930-1937 гг., впечатляющую своей точностью, — в сторону более округленной и более общей — 10 млн. человек.

Отклики на украинские события 1932-1933 годов на Западе

Основным элементом в сталинских операциях против крестьянства была, как ее называет Б. Пастернак, «нечеловеческая сила лжи». Обман использовался в огромных масштабах. В частности, было сделано все возможное, чтобы убедить Запад в том, что никто не голодает, а позднее — что никакого голода не было в действительности вообще. На первый взгляд может показаться, что это вообще невозможно было сделать. Достаточно большое число правдивых отзывов дошло до Западной Европы и Америки, некоторые из них представляют собой безупречные свидетельства западных очевидцев...

Но Сталин хорошо знал возможности того феномена, который Гитлер одобрительно называл Большой Ложью. Он знал, что если правда даже и лежит на поверхности, обманщик не должен сдаваться. Он понимал, что категорическое отрицание фактов, с одной стороны, и добавление к имеющейся информации основательной порции несомненной лжи — с другой, окажется достаточным для того, чтобы представить происходящее пассивной и неосведомленной западной аудитории так, как ему было нужно, и навязать сталинскую версию событий тем, кто сам хочет быть обманутым. Голод был первым значительным поводом для использования этой техники воздействия на общественное мнение; затем последовал ряд других — московские процессы 1936—1938 гг., создание системы лагерей принудительного труда и т. д.

Прежде чем приступить к рассказу о том, как работали подобные схемы, необходимо признать непреложный факт: в действительности на Западе правда была достаточно широко известна. Несмотря ни на что, обстоятельные или вполне удовлетворительные статьи, освещающие происходящее, появлялись в «Manchester Guardian» и «Daily Telegraph», «Le Matin» и «Le Figaro», «Neue Zuriecher Zeitung» и «Gasette de Lausanne», «La Stampa» в Италии, «Reichpost» в Австрии и множестве других западных газет. В США популярные газеты печатали подробные впечатления очевидцев, скажем, украинца, ставшего американцем и других (хотя такие рассказы вызывали часто недоверие, поскольку публиковались в журналах «правого крыла»). И «Christian Science Monitor», и «The New York Herald Tribune», и нью-йоркская еврейская газета «Fofwaerts» широко освещали описываемые события.

Однако надо учитывать и то, что большинство журналистов, аккредитованных в СССР, не могли бы сохранить свои визы, если бы писали правду. Часто они были вынуждены или соблазнялись пойти на компромисс. Только покинув навсегда Россию, такие люди, как Чемберлин и Лайонс, смогли обо всем рассказать Кроме того, их сообщения подвергались советской цензуре, хотя Маггеридж сумел переслать несколько статей тайком, используя английские дипломатические каналы.

Обычно правдивая информация непосредственно с места событий заключалась в депешах, которые переправлялись так, как это делал Маггеридж, в коротеньких статьях, проходивших цензуру, а также в свидетельствах тех, кто посетил СССР, знал русский или украинский язык и сумел проникнуть в районы, охваченные голодом,— это были иностранные коммунисты, работавшие в России, или иностранные граждане, имевшие родственников в селах, либо же случайные эксцентричные иностранцы-правдоискатели, как, например, Гарет Джонс, бывший секретарь Ллойд-Джорджа и специалист по России и русской истории. Он поехал на Украину из Москвы, как и Маггеридж, тайком. Он прошел пешком по селам Харьковской области и, вернувшись на Запад, рассказал там о вопле, который все время преследовал его повсюду на Украине: «Нет хлеба, мы умираем!» Он, как и Маггеридж, написал в «Manchester Guardian» (30 марта 1933 г.), что никогда не забудет «вздутых животов детей в хатах, где ночевал». Кроме того, он добавил: «Четыре пятых крупного рогатого скота и лошадей погибло». Эта достойная и честная информация стала объектом грубых клеветнических заявлений не только со стороны советских официальных лиц, но также Уолтера Дюранти и других корреспондентов, желавших остаться в стране, чтобы писать о главной тогдашней новости — предстоявшем сфабрикованном процессе «Метрополитен-Виккерс».

И все-таки некоторые из встревоженных западных журналистов старались всячески в депешах, случайно пропущенных цензурой, протащить полезную информацию. Один из корреспондентов Ассошиэйтед Пресс, Стенли Ричардсон, в сообщении от 22 сентября 1933 г. процитировал слова начальника политического отдела МТС Украины, старого большевика Александра Асаткина, в прошлом первого секретаря белорусской компартии, о голоде.

Асаткин дал ему цифры, которые были изъяты цензором, но ссылка на «случаи смерти от недоедания, имевшие место прошлой весной в районе» в статье сохранились. (Такое подтверждение фактов со стороны советского партийного деятеля не было опубликовано большинством американских газет: Марко Царипник пишет, что сумел найти его только в «New York American», «Toronto Star» и «Toronto Evening Telegram».)

Так или иначе, но в 1933 г. были введены новые правила, запрещающие иностранным корреспондентам въезд на Украину и Северный Кавказ. Уже 5 марта 1933 г. британское посольство докладывало в Лондон: «Всем иностранным корреспондентам в отделе прессы при наркомате иностранных дел «посоветовали» не выезжать из Москвы». Но только в августе У. X. Чемберлин счел возможным известить свою редакцию, что ему и его коллегам запретили выезжать из Москвы без объявления предполагаемого маршрута и специального разрешения на поездку и что ему отказали в поездке на Украину и Северный Кавказ, где он прежде бывал. Он добавил, что такой отказ получили еще два американских корреспондента и некоторые другие. Корреспондент «The New York Herald Tribune» П.Б. Барнес заявил, что «новые правила цензуры исключают для аккредитованных в СССР иностранных корреспондентов возможность посещать районы, где условия складываются неблагоприятно».

Честным журналистам можно было надеть намордник, но их нельзя было заставить молчать. Когда в 1934 г. вышла книга Чемберлина, не возникало больше сомнений в реальности голода и в тех муках, которые и прежде выпадали на долю крестьянства. Даже западные писатели-коммунисты и некоммунисты, но друзья режима, уже позволяли себе «оговорки» и писали правду. Морис Хиндус, когда писал о коллективизации (ее-то он в принципе и оценил положительно), говорил о «человеческой трагедии» депортированных кулаков, «о черствости и бесчувствии» партии; описывал реакцию крестьян на гибель скота и последующую их «апатию»; указывал на некомпетентность колхозных руководителей, что привело к падежу свиней и цыплят из-за плохого ухода, коров и лошадей от бескормицы.

Имелось уже достаточно информации, чтобы наличие голода больше не вызывало сомнений, и западное общество было осведомлено о происходящем. Некоторые действовали: конгрессмен Гамильтон Фиш-младший 28 мая 1934 г. предложил в палате представителей США резолюцию (73-е заседание Конгресса, 2-я сессия, резолюция 39-я), которая констатировала факты голода, напоминая об американской традиции «обращать внимание» на подобные посягательства на права человека, выражая сочувствие жертвам голода и надежду, что СССР изменит свою политику и одновременно разрешит американскую помощь. Эта резолюция была передана в комиссию конгресса по иностранным делам и опубликована.

Как и в 1921 г., хотя и в меньших масштабах, поскольку факты были не так широко известны, был предпринят международный гуманистический акт. На этот раз, однако, он оказался безрезультатным. Был создан Международный комитет помощи под председательством кардинала Инницера, архиепископа Вены. Но Красный Крест вынужден был так отвечать на все призывы о помощи: он не может действовать, не получив согласия правительства заинтересованной страны. А последнее продолжало отрицать факты голода, сообщения о нем называло ложью и помещало в печати опровержение от имени своих преуспевающих крестьян, отказывающихся принимать наглые предложения помощи. Колхозы Республики немцев Поволжья, по словам газеты «Известия» , отвергали помощь организаций, созданных в Германии «для оказания помощи тем немцам, которые, как полагают, голодают в России».

В Западной Украине, входившей в состав Польши, факты голода были хорошо известны, и в июле 1933 г. во Львове образовался Украинский центральный комитет помощи, который сумел оказать голодающим неофициальную поддержку посылками. Украинские эмигрантские организации на Западе проявили максимум активности, стремясь привлечь к голоду внимание правительств и общественного мнения разных стран. В Вашингтоне, в делах госдепартамента хранится множество обращений к американскому правительству с просьбами о вмешательстве, на что Вашингтон отвечал, что, поскольку это дело никак не связано с американскими интересами, данное вмешательство бесцельно.

В госдепартамент поступали также письма от издателей, профессоров, священников и др., в которых эти люди спрашивали официальные инстанции, можно ли верить, например, Чемберлину, который сообщает о 4 или даже 10 млн. умерших от голода, и почти в каждом письме выражается сомнение, что такие масштабы вообще возможны. Госдепартамент либо отвечал, что он принципиально не комментирует событий, либо предлагал обратиться в другие учреждения, где авторы писем могли получить ответы на интересующие их вопросы. В то время (до ноября 1933 г.) у США не было дипломатических отношений с СССР, и госдепартамент получил задание подготовить их установление; в этой ситуации сообщения о терроре голодом рассматривались американским правительством как вредящие делу. Но дипслужбы в самой Москве обмануты не были, и в частности британское посольство докладывало в Лондон, что ситуация на Украине и на Кубани «ужасающая».

Следовательно, так или иначе, но правда была Западу доступна и в какой-то мере известна. Поэтому задача Советского правительства заключалась в том, чтобы исказить правду, либо не дать ей распространиться или же просто замять поднимаемый вопрос. Вначале наличие голода игнорировали или полностью отрицали. В советской прессе вообще не появилось никаких откликов. Даже украинские газеты ни о чем подобном не упоминали. Налицо было совершенно исключительное расхождение между реальностью и информацией о ней.

Писатель Артур Кестлер, побывавший в 1932-1933 гг. в Харькове, писал, что чтение местных газет создавало у него чувство иллюзорности окружающего: улыбающаяся молодежь со знаменами в руках, гигантские комбинаты на Урале, статьи о наградах бригадирам ударников, но ни «единого слова о голоде в республике, об эпидемиях, о вымирании целых деревень; даже тот факт, что в Харькове не было электричества, ни разу не был упомянут в газетах. Огромная страна лежала под покровом молчания».

В более ранний период, во время коллективизации, вообще трудно было понять, что происходит. Американский корреспондент писал: «Живя в Москве, русский или иностранец в большинстве случаев узнавал только стороной либо вообще не знал о таких эпизодах «классовой борьбы», как смерть от голода многих высланных крестьянских детей в далекой Лузе, на севере России, летом 1931 г., или, например, о повальной цинге от недостатка питания среди сосланных на принудительные работы в карагандинские угольные шахты в Казахстане, или о гибели от холода семей кулаков, которых зимой выгнали из их домов и отправили в Акмолинск, в Казахстан, или о массовых заболеваниях половых органов у женщин, сосланных в холодный Хибиногорск за Северным Полярным кругом, из-за полного отсутствия гигиенического обеспечения в холодную зиму».

Когда начался голод, о нем открыто говорили русские даже в Москве, и не только у себя дома, но и в общественных местах и в гостиницах. Но очень скоро упоминание слова «голод» стало расцениваться как уголовное преступление, которое каралось тремя — пятью годами тюрьмы. Однако о нем уже достаточно широко стало известно даже иностранным корреспондентам, и этот факт заставил предпринять более действенные меры, чем просто отрицание.

Тем не менее отрицали горячо и решительно. В газетах критиковали «клеветников», которые вдруг появились в иностранной прессе. «Правда» обвинила (20 июля 1933 г.) австрийскую «Reichpost» в том, что «заявление о голодной смерти миллионов советских граждан на Волге, Украине и Северном Кавказе является вульгарной клеветой, грязным наветом, который сфабриковали в редакции «Reichpost», чтобы переключить внимание своих рабочих с их собственного тяжелого и безнадежного положения на проблемы голода в СССР». Председатель ВЦИК Калинин говорил о «политических мошенниках, предлагающих помощь голодающей Украине», добавив, что «только самые загнивающие классы способ-ны создавать такие циничные измышления».

Когда о голоде широко заговорили в США, и конгрессмен из Коннектикута Г. Копельман официально обратился с запросом к советским властям, то получил следующий ответ от наркома иностранных дел М. М. Литвинова: «Я только что получил Ваше письмо от 14 числа и благодарю Вас за присланный мне очерк об Украине. Немало таких лживых статей циркулирует в зарубежной прессе. Их стряпают контр-революционные организации за границей, натренированные в такого рода работе. Им уже ничего не осталось, как распространение ложной информации и поддельных документов». Советское посольство в Вашингтоне тоже заявило, что в годы пятилетки население Украины возрастало на 2% в год и что коэффициент смертности здесь самый низкий из всех советских республик!

С этого времени стали прибегать к прямому и грубому извращению фактов. 26 февраля 1935 г. «Известия» опубликовали интервью с американским корреспондентом Линдсеем М. Пэрротом из «International News Service». С его слов сообщалось, что он видел хорошо организованные хозяйства и изобилие хлеба на Украине и в Поволжье. Пэррот объяснил своему издателю, а также в американском посольстве, что его умело исказили: он просто сказал корреспонденту «Известий», что не видел в своей поездке, происходившей в 1934 году, «голодной ситуации» и что положение в сельском хозяйстве, как ему показалось, стало улучшаться. Все остальное изобрели «Известия».

Основные методы фальсификации носили более широкий и более традиционный характер. Американский журналист, работавший в Москве, рассказывает об одной из таких фальшивок периода раскулачивания: «Чтобы успокоить американское общественное мнение, специальная комиссия из Америки была послана в район лесоповала. Она, конечно, правдиво установила, что не видела там никакого принудительного труда. Никого это так не позабавило, как самих членов этой комиссии. Ими были: торговец американским оборудованием, давно живущий в Москве и зависящий от хорошего расположения властей к его бизнесу, молодой американский репортер без постоянного места работы и потому посланный в СССР с согласия Советского правительства, и постоянный секретарь Русско-американской торговой палаты, платный служащий этой организации, функции которого состояли в поддержании добросердечных отношений с советскими властями. Я знал всех троих очень близко и не выдам никакого секрета, если скажу, что каждый из них был так же глубоко уверен, что принудительный труд широко использовался в лесной промышленности, как Гамильтон Фиш и д-р Детердинг. Они поехали на Север прогуляться или же потому, что им трудно было отказаться от поездки, и они успокоили свою совесть, заявив, что лично не видели никаких признаков принудительного труда. Они только не указали, что не приложили настоящих усилий для того, чтобы обнаружить его, и что расследование вели официально сопровождавшие их лица. Результаты этой поездки были торжественно опубликованы и послушно переданы американскими корреспондентами в США. Они точно совпали с тем, что позднее было заявлено комиссией по расследованию принудительного труда в районе угольного бассейна на Дону. Один из членов этой «комиссии», известный американский фотограф Джимми Эббе, сказал об этой поездке так: «Разумеется, мы не видели никакого принудительного труда. Когда мы приближались к чему-то похожему на него, мы все крепко зажмуривались и не открывали глаз. Мы не собирались говорить неправду».

Эдуард Эррио, лидер радикальной партии Франции, дважды премьер своей страны, посетил Советский Союз в августе — сентябре 1933 года. Он пробыл на Украине пять дней: половину времени он провел на официальных приемах и банкетах, а половину — в поездках туда, куда его возили. В результате он мог только заявить, что голода, мол, не существует, и отрицательно отозваться о статьях на эту тему, которые «преследуют антисоветские цели». «Правда» получила возможность заявить (13 сентября 1933 г.), что «он категорически отверг ложь буржуазной прессы о голоде в Советском Союзе». Такие заявления всемирно известного государственного деятеля имели огромное воздействие на общественное мнение Европы. Эта проявленная Эррио безответственность очень поощрила Сталина и укрепила его мнение о доверчивости Запада, на которой он так успешно играл в последующие годы.

Человек, находившийся в Киеве во время визита Эррио, так описывает подготовку к визиту: за день до его приезда население призвали начать работу в два часа ночи. Нужно было убрать улицы и покрасить дома. Центры раздачи пищи были закрыты. Очереди запрещены. Бездомные дети, нищие и голодные исчезли. Местный житель добавляет к этому, что витрины были полны продуктов, но милиция разгоняла и даже арестовывала местных жителей, если они подходили слишком близко к ним (продажа продуктов тоже была запрещена). Улицы были вымыты, отель, где он должен был остановиться, переоборудован, привезены новые ковры, мебель, новая униформа для сотрудников. То же самое было проделано в Харькове.

Круг визитов Эррио весьма показателен. В Харькове его повезли в образцовый детдом, в музей Шевченко и на тракторный завод, а потом на встречи и банкеты с лидерами украинской компартии.

Несколько деревень были специально отведены для визитов иностранцев. Это были «образцовые» колхозы, например, «Красная звезда» в Харьковской области, где собрали только коммунистов и комсомольцев. Они имели хорошие дома и хорошо питались. Скот тоже был в хорошем состоянии. И трактора были всегда под рукой. Иногда, в случае необходимости, и обычное село реорганизовывалось таким же образом.

Один из очевидцев рассказывает о приготовлении для приема Эррио в колхозе «Октябрьской революции» в Броварах около Киева. «Было созвано специальное заседание парткома в Киеве, чтобы решить, как превратить колхоз в «потемкинскую деревню». Старого коммуниста, инспектора из наркомата сельского хозяйства, временно назначили председателем, а опытных агрономов сделали членами бригад колхозов. Колхоз был тщательно вычищен и выскоблен коммунистами и комсомольцами, специально мобилизованными на эту работу. Из районного театра в Броварах привезли мебель и обставили ею клуб. Из Киева привезли занавески, портьеры и скатерти. В одном крыле устроили столовую, столы накрыли новыми скатертями и на каждый поставили цветы. Сменили в райкоме телефон, и телефонистку коммутатора перевели в колхоз. Забили несколько быков и боровов, чтобы было впечатление мясного изобилия. Привезли также запасы пива. С окрестных дорог были убраны все трупы и удалены голодные крестьяне. Остальным запретили выходить из дома. Собрали всех колхозников и сказали им, что будут снимать фильм о колхозной жизни, и Одесская киностудия выбрала для этой цели именно их колхоз. Только те, кого выбирали сниматься в фильме, будут ходить на работу, все остальные должны оставаться дома и не мешать. Отобранным специальной комиссией раздали форму, привезенную из Киева: ботинки, носки, костюмы, носовые платки. Женщины получили новые платья. Весь этот маскарад был организован специально присланным из Киева работником райкома Шараповым. А человек по фамилии Денисенко был его заместителем. Людям сказали, что это режиссер и его ассистент. Организаторы решили, что лучше всего будет, если господин Эррио встретится с колхозниками, сидящими за столами за хорошим обедом. На следующий день, к тому времени, когда Эррио вот-вот должен был прибыть, колхозники, хорошо одетые, уже сидели за столами, обильно уставленными блюдами с мясом. Они ели большими кусками, запивали пивом и лимонадом, поглощая все с невероятной скоростью. «Режиссер» нервничал и призывал их есть помедленней, чтобы почетный гость Эррио увидел их сидящими за столами. В это время зазвонил телефон, и из Киева передали: «Визит отменяется, все ликвидировать». Собрали всех снова, и Шарапов поблагодарил рабочих за хорошую работу, а Денисенко велел всем снять и сдать одежду, кроме носков и носовых платков. Люди просили оставить им одежду и обувь, обещая отработать или заплатить за них, но безрезультатно. Все надо было сдать и вернуть в Киев в магазины, где их взяли взаймы».

По всей вероятности, Василий Гроссман имеет в виду Эррио, когда пишет о французе, знаменитом министре, посетившем колхозный детсад и спросившем у детей, что они ели на обед. Дети ответили: «Куриный суп с пирожком и рисовые котлеты». «Куриный суп, пишет! Котлеты! А тут червей всех съели»,— восклицает героиня В. Гроссмана. И возмущенно говорит о том «театре», который устроили власти. Переводчиц, выделенный для Эррио, профессор Сиберг из института иностранных языков в Киеве, как стало известно позднее, был арестован и приговорен к пяти годам заключения в карельском лагере за «тесные связи» с французом.

В другой раз в Харьков приехала делегация американцев, англичан и немцев. Этому предшествовала широкая облава на нищих крестьян. Их погрузили в машины и просто выбросили в пустом поле далеко за городом. Турецкая миссия, возвращавшаяся домой, должна была обедать на узловой станции Лозовая. Власти стали готовиться к этому обеду: трупы и умирающие были погружены в машины и вывезены неизвестно куда, всех остальных увели за 18 миль от города и запретили возвращаться. Станцию вычистили и привезли хорошеньких «официанток» и «публику».

Потемкинский метод оказался чрезвычайно пригоден для обмана людей с международной известностью, хотя мало кто из них достиг таких вершин, как Бернард Шоу, заявивший: «Я не видел в России ни одного голодного человека, молодого или старого. Или их просто набили, как чучела? Или их упитанные щеки набили каучуком изнутри?» (Бернард Шоу умудрился даже сказать, так по крайней мере писала советская пресса, что «в СССР, в отличие от Англии, существует свобода вероисповедания»).

Один из сочувствующих советскому строю приводит поразительную историю как интересный вариант обмана (она подробно излагается супругами Веббами как свидетельство отсутствия голода). Группа иностранных посетителей услышала разговоры о том, что в деревне Гавриловка все мужчины, кроме одного, умерли от голода. Они тут же направились туда «для расследования», побывали в отделе регистрации, у священника, в местном совете, у судьи, у учителя и «у всех крестьян, которые им встретились». Они обнаружили, что трое из 1100 жителей деревни умерли от тифа, после чего были приняты срочные меры, чтобы предотвратить эпидемию, и ни один человек не умер от голода. Проницательный читатель видит здесь по крайней мере три способа прямого надувательства. Но даже если бы это оказалось правдой, как быть с свидетельствами очевидцев, таких, как Маггеридж и другие?

Но, возможно, куда более предосудительно то, что такие методы прямо или косвенно сработали, и с помощью известных ученых удавалось в соответствующем духе обрабатывать интеллектуальный Запад. Сэр Джон Мейнард, в то время ведущий специалист по советскому сельскому хозяйству, так высказывает свое мнение о человеческих потерях в период коллективизации: «Картины эти ужасающи, но мы сумеем составить себе правильное представление о вещах, только если будем помнить, что большевики задались целью вести войну,— войну против классового врага, как войну против вражеской страны, и потому прибегли к методам ведения войны». Когда дело доходит до 1933 г., то он как очевидец, посетивший описываемые области, прямо заявляет: «Всякое утверждение о бедствии, сравнимом с голодом 1921-1922 гг., является с точки зрения настоящего писателя, посетившего Украину и Северный Кавказ в июне — июле 1933 г., необоснованным».

Еще более поразительным было «исследование» старейшин западной общественной науки Сиднея и Беатрисы Вебб, обобщающее события и процессы, происходящие в Советском Союзе. Они посетили страну в 1932 и 1933 гг. и проделали огромную работу, чтобы создать полную, здравую и научно документированную книгу о том, что в ней происходит. Начнем с того, что они относятся к крестьянству с той же враждебностью, какую мы отмечали у большевиков. Веббы говорят о таких «характерных для крестьян пороках, как алчность, хитрость, о вспышках запоя с последующими периодами праздности». Они одобряют намерение превратить этих отсталых людей в «общественно полезных соратников в работе над намеченным планом справедливого распределения между ними общественного продукта». Они говорят даже о «частично насильственной» коллективизации, являющейся «конечной стадией» крестьянских восстаний 1917 года. Целью коллективизации было «искоренение десятков и даже сотен тысяч семей ненавистных всем кулаков и непокорных донских казаков» (какой-то отрывок официальной пропаганды о раскулачивании они называют «немудреным рассказом крестьянки»).

Веббы считают, что последняя фаза раскулачивания была необходима потому, что кулаки не желали работать и до такой степени разложили деревню, что их надо было выслать в отдаленные районы, чтобы заставить трудиться или участвовать в чем-то полезном, и это было «прямым, спешным и целесообразным способом избавления от голода». Они делают вывод, что «искренний исследователь обстоятельств и условий может прийти к не столь уж безответственному заключению, что «Советское правительство едва ли могло действовать иначе». Их энтузиазм вызывает омерзение, когда, например, они делают заключение, что раскулачивание с самого начала предполагало вышвырнуть из домов «примерно около миллиона семей», и позволяют себе заявлять, что «велика должна была быть вера и сила воли у людей, которые в интересах того, что они считали общественным благом, смогли принять такое важное решение». При желании можно то же самое сказать о Гитлере и его «окончательном решении».

Однако все, что было сказано до сих пор Веббами, лежит в сфере истолкования, интерпретации. Когда же дело доходит до самих фактов, то Веббы задаются вопросом, «был или не было голода в СССР в 1931-1932 годах?». И тут они цитируют «вышедшего в отставку чиновника высокого ранга в правительстве Индии» (видимо, Мейнарда), который сам занимался районами голода и сам посещал те места, где условия были наиболее тяжелыми, и не обнаружил там ничего, что он мог бы назвать голодом. Их выводы основываются на официальных отчетах или на беседах с журналистами, английскими или американски-ми, имен которых они не называют, и сводятся к следующему: «Частичная неудача с урожаем сама по себе не была настолько серьезной, чтобы вызвать настоящий голод, кроме, может быть, отдельных районов, где эти неудачи были особенно велики, но таких было относительно немного». И они приписывают (совершенно ложно) сообщения о голо-де «людям, которые редко имели возможность проникать в районы, охваченные голодом!».

Но даже признаваемые ими незначительные нехватки продовольствия Веббы объясняют «нежеланием сельских тружеников сеять... или собирать пшеницу после жатвы». Они говорят о «населении, явно виноватом в саботаже»; на Кубани целыми деревнями и упрямо уклонялись от сева или жатвы. Они изображают «крестьян-единоличников», которые «назло выбирали зерно из колоса или просто срезали целый колос и уносили его к себе в тайники; такая бесстыдная кража общественной собственности». Они приводят без всякого комментария признание одного из придуманных украинских националистов, которое цитировал Постышев, что именно эти националисты своей агитацией и пропагандой добивались саботажа урожая в деревнях. Заявление Сталина на январском пленуме ЦК ВКП(б) 1933 г. о дальнейших мерах по изъятию несуществующего зерна на Украине Веббы рассматривают как «кампанию, которая по смелости мысли и силе исполнения и по размаху ее операций не имеет, с нашей точки зрения, аналогии в анналах мирного периода истории какого-нибудь правительства».

В качестве источников Веббы часто ссылаются, например, на «компетентных исследователей». Они приводят высказывание одного из них, который заявляет, что теперь крестьяне хотят иметь собственный дом или плуг не больше, чем рабочий хотел бы иметь свою собственную турбину, а предпочитают они вместо дома и плуга получать деньги, чтобы жить лучше — у них «духовная революция». Веббы одобрительно цитируют коммунистку Анну-Луизу Стронг, которая в противовес существующему на Западе предположению, что высылка кулаков была делом рук «мистически вездесущего ГПУ», пишет, что решалась она на «деревенских собраниях» бедняков и сельскохозяйственных рабочих, которые составляли списки кулаков, препятствовавших коллективизации с помощью силы и жестокости, и «просили правительство выслать их... Я лично посещала такие собрания, и они были юридически более серьезными, а обсуждения, проходившие на них, были более уравновешенными, чем судебный процесс, на котором я присутствовала в Америке».

Излюбленным источником Веббов в их анализе периода голода является корреспондент «New York Times» Дюранти, деятельность и влияние которого заслуживают специального рассмотрения. Как ближайший западный сотрудник в изготовлении советских фальсификаций, Дюранти достиг всех возможных привилегий, вплоть до похвал самого Сталина и интервью с ним. И одновременно он пользовался безмерным поклонением в значительных кругах Запада. В ноябре 1932 г. Дюранти объявил, что «нет ни голода, ни смертности от него, и не похоже, чтобы это произошло в будущем». Когда же о голоде стало широко известно на Западе и о нем писали в его же газете и его же коллеги, он перешел от отрицания к преуменьшению. Все еще не желая признать голод, он теперь говорил о «плохом питании», о «нехватке продовольствия», о «пониженной сопротивляемости».

23 августа 1933 г. он писал: «Всякое сообщение о голоде в России является сегодня либо преувеличением, либо злостной пропагандой»; и дальше: «Нехватка продовольствия, которую в последний год испытывает почти все население, и в особенности хлебородные области — Украина, Северный Кавказ, район Нижней Волги, привела к тяжелым последствиям — большой потере жизней». Он прикидывает, что число смертей почти в четыре раза превышает нормальное: в перечисленных им областях обычная цифра «составляла 1 млн.», а вот теперь она, вероятно, «по меньшей мере утроилась». Такое признание 2 млн. экстраординарных смертей вызывало у него сожаление, но не истолковывалось как факт чрезвычайной важности и не приписывалось голоду (более того, он объяснил это явление частично «бегством одних крестьян и пассивным сопротивлением других»).

В сентябре 1933 г. он был первым корреспондентом, которого пустили в районы голода, и, посетив их, писал: «Пользоваться словом «голод», говоря о Северном Кавказе, является чистейшим абсурдом», добавив, что теперь он понимает, насколько «преувеличенными» оказались его первоначальные подсчеты коэффициента избыточной смертности по крайней мере для этого района. Он также рассказывал об «упитанных младенцах» и «жирных телятах», типичных для Кубани. (Литвинов счел полезным процитировать эти депеши конгрессмену Копельману в ответ на его письмо.) Дюранти обвинял в распространении слухов эмигрантов. Они якобы делали это, вдохновленные взлетом Гитлера, и упомянул про «Берлин, Ригу, Вену и другие города, где циркулируют сейчас слухи о голоде, распространяемые элементами, враждебными СССР. Они предпринимают последнюю попытку помешать американскому признанию СССР».

О репутации Дюранти (англичанина по подданству) к осени 1933 г. говорит депеша британского посольства о поездке корреспондента в хлебные районы Украины: «У меня нет сомнения, что он не встретит трудностей и в получении достаточного количества материала в часы своих поездок, и это даст ему возможность утверждать все, что вздумается, по возвращении». В депеше говорится о нем как о «мистере Дюранти, корреспонденте «Нью-Йорк тайме», дружбу которого Советский Союз заинтересован завоевать больше, чем дружбу кого-либо другого». Малькольм Маггеридж, Джозеф Олсоп и другие опытные журналисты считали Дюранти просто лгуном. Как позднее сказал Маггеридж, он «самый большой лгун из всех журналистов, которых я встречал за мои пятьдесят лет в журналистике». Дюранти говорил Юджину Лай-онсу и другим, что, по его подсчетам, жертв голода было не менее семи миллионов. Но еще более четкое доказательство разрыва между тем, что он знал и что он писал, можно найти в депеше от 30 сентября 1933 г., посланной британским поверенным в делах в Москве: «По сведениям м-ра Дюранти, население Северного Кавказа и Нижней Волги сократилось за последний год на 3 млн., а население Украины на 4-5 миллионов... Украина обескровлена... М-р Дюранти считает вполне вероятным, что 10 млн. человек прямо или косвенно умерли от нехватки продовольствия в Советском Союзе за последний год».

Но американской общественности поставляли не это фактическое изложение событий, а фальшивые отчеты. Влияние этой извращенной информации было огромным и продолжительным. В 1983 г. компания «New York Times» в ежегодном отчете опубликовала список всех лиц, получивших высшую награду журналистов в США — премию Пулитцера, не преминув отметить, что в 1932 г. Дюранти получил ее за «беспристрастный аналитический отчет о событиях в России». В объявлении о присуждении премии также сказано, что сообщения Дюранти были «отмечены за научную обоснованность, глубину, непредвзятость, разумность суждений и исключительную четкость», являясь тем самым «отличным примером образцовой иностранной корреспонденции».

«The Nation» в ежегодном «почетном списке», цитируя «New York Times», говорит о корреспонденциях Дюранти, как о «самых информативных, непредвзятых и читаемых очерках об огромной стране в процессе ее становления из всех, какие публиковались во всех газетах мира». На банкете в «Уолдорф-Астории» по случаю признания СССР Соединенными Штатами был зачитан список лиц, причастных к этому. Гости вежливо аплодировали каждому, пока очередь не дошла доДюранти. И тогда, писал Александр Волкотт в «New Yorker», «поднялся долгий неумолкаемый шквал... Воистину создавалось впечатление, что Америка в некоем экстазе проницательности праздновала признание как России, так и Уолтера Дюранти». Похвалы в адрес Дюранти, без сомнения, проистекали не от желания знать правду, а скорее, из желания многих людей, чтобы им говорили то, что им хотелось бы слышать. Мотивы же самого Дюранти не требуют объяснений.

Это лобби слепых и любителей ослепления не смогло помешать вообще проникновению на Запад правдивых сообщений тех, кто не оказался ни простаком, ни лжецом. Но лобби смогло и действительно преуспело в том, чтобы вызвать поток инсинуаций в адрес «врагов Советского правительства», якобы виновных во всех сообщениях о голодных смертях, которые в силу этой «враждебности» являются сомнительными и ненадежными. Такие репортеры, как Маггеридж и Чемберлин, говорившие правду, подвергались постоянным и жестоким нападкам прокоммунистических кругов на Западе даже в следующем поколении.

Фальсификацию не ограничили во времени. С Веббами и другими она вторгалась в сферу «науки». Она имела более отдаленные последствия, когда уже в 40-х годах в Голливуде выпустили энергично способствующую, а не просто попустительствующую лжи кинофальшивку под названием «Северная звезда», где колхоз изображался чистенькой и благоустроенной деревней, населенной упитанными и счастливыми крестьянами — такую пародию, пожалуй, постеснялись бы выпустить даже на советские экраны, ибо тамошний зритель хоть и привык ко лжи, но все же был достаточно опытен, чтобы в обращении к нему можно было перейти границы неправдоподобного обмана. Некий коммунист считал причиной (или одной из причин) утаивания правды о голоде то, что Советский Союз мог бы получить поддержку рабочих в капиталистических странах, лишь скрыв от них, ценой скольких жизней он расплачивается за свою политику. На деле вышло, что для успеха потребовалось заполучить поддержку не столько рабочих, сколько интеллигенции и тех деятелей, которые формируют общественное мнение. Как справедливо жаловался в Англии Джордж Оруэлл, «чрезвычайные события, вроде голода 1933 г. на Украине, повлекшего смерть миллионов людей, оказались практически вне поля зрения английских русофилов». Увы, дело было не только в группах русофилов — эти события не обратили на себя внимания очень значительных, очень влиятельных западных кругов.

Скандальность такого явления заключена вовсе не в оправдании интеллектуалами действий советских властей, но в том, что они вообще отказывались слушать что-либо противоречащее их предубеждениям, оказались не готовы честно встретить очевидную реальность. Глупость и наивность этих безответственных представителей Запада была до такой степени использована Сталиным, что их можно назвать его союзниками.

Исторические уроки украинских событий 1932-1933 годов

Совершенно очевидно, что в государственном масштабе борьба с голодом на Украине по существу не велась. Да это и невозможно было, коль скоро отрицался сам его факт. Сталин в январе 1933 г. публично заявил: «Мы несомненно добились того, что материальное положение рабочих и крестьян улучшается у нас из года в год. В этом могут сомневаться разве только заклятые враги советской власти». А «враги» действительно сомневались. В начале февраля 1933 г. Сталин пришел в бешенство, узнав, что американским корреспондентам разрешили поехать на Кубань. «Молотов, Каганович! - возмутился он. - Не знаете ли, кто разрешил американским корреспондентам в Москве поехать на Кубань? Они состряпали там гнусность о положении на Кубани (см. их корреспонденции). Надо положить этому конец и воспретить этим господам разъезжать по СССР. Шпионов и так много в СССР. И. Сталин». Адресаты среагировали немедленно: в правом верхнем углу документа вождя есть помета: «Это безобразное дело. Надо обсудить в ЦК. Молотов, Каганович».

К 60-летию голода на Украине историки республики издали Народную Книгу-мемориал «Голод 1933», где собраны тысяча свидетельств очевидцев голодомора, проживавших в семи областях республики. Эти воспоминания, по мнению журналиста Л. Капелюшного, одного из первых рецензентов книги, «не только знание, не только хранившаяся в рассказах и памяти обида, а имеющие юридическую силу свидетельские показания, свидетельства очевидцев геноцида». Наряду с воспоминаниями в книге публикуются и документы рассекреченных архивов, комментарии историков, подкрепляющие свидетельства крестьян, переживших эту страшную трагедию.

Массовая смертность сельского населения в республике прекратилась только в конце 1933 г., после сбора нового урожая. Наибольшие потери понесли Харьковская, Киевская, Винницкая и Днепропетровская обл. По данным украинских историков и демографов (в частности, С. В. Кульчицкого и И. С. Пирожкова), на Украине от голода погибло 3.5-4 млн. крестьян. Это примерно половина от всех потерь сельского населения СССР.

Голод не миновал и Поволжье, особенно Среднее, левобережье которого поразила сильная засуха. Общие потери деревень Поволжья во время голода 1932-1933 гг., включая как непосредственные жертвы голодомора, так и косвенные - в результате сокращения рождаемости и повышенной смертности, составили, по подсчетам В. В. Кондрашина, около 1 млн человек.

Попытки реализовать эти директивы на практике привели к огромным потерям скота, гибели многих тысяч людей.

Поскольку животноводство являлось основным занятием и почти единственным источником дохода кочевого и полукочевого населения, оно по существу лишилось средств существования. Началась массовая миграция, фактически бегство людей из обжитых мест («откочевки»). «Конец 1932 и зима 1933 гг., - говорил на VII Казахстанской краевой партконференции (январь 1934 г.) Л.И. Мирзоян, сменивший на посту первого секретаря крайкома Ф.И. Голощекина, - представляли собой исключительную картину, когда огромные массы откочевников, двинувшиеся со своих районов и мест, запрудили железнодорожные станции и города и создали крайне неблагоприятную обстановку... После больших откочевок Центральный Казахстан пришел в полный упадок».

Казахстан, прежде всего его коренные жители, ведущие испокон века кочевой и полукочевой образ жизни, стали заложниками и жертвами таких непродуманных, по существу преступных акций, как «революция сверху» и «большой скачок» в животноводстве. Массовая гибель десятков и сотен тысяч ни в чем не повинных людей - самое тяжелое последствие этих «социалистических» экспериментов. По последним данным демографов Казахстана, от голода в начале 1930-х гг. в республике погибли около 2 млн. коренных жителей (1 798 тыс., включая и около 200 тыс. безвозвратно ушедших за рубеж - в Китай, Монголию, Афганистан, Иран, Турцию). Есть основание полагать, что значительная часть откочевников погибла от голода и болезней, в том числе и те, кто ушли (или пытались уйти) за рубеж.

Сталин безусловно был хорошо осведомлен о трагическом положении деревни, но действовал, как всегда, не в интересах крестьян (не во спасение их!). Отнюдь не случайно совпали, например, такие события, как поток закрытой информации с мест, в том числе и в письмах крестьян на его имя о начале массового голода в деревне, и принятие ЦИК и СНК СССР 27 декабря 1932 г. постановления о введении в СССР паспортной системы (для всех граждан за исключением крестьян!).

В Политбюро проект постановления был представлен 14 декабря председателем комиссии Политбюро по разработке этого документа секретарем ЦИК СССР А.С. Енукидзе. Характерно само название сопроводительного письма председателя - «О паспортной системе и разгрузке городов от лишних элементов». «Лишние элементы» - это, конечно, крестьяне, бежавшие в город в поисках работы и пропитания. Резолюция Сталина гласила: «Надо поторопиться с паспортной системой». К названию документа «Постановление ЦК ВКП(б) и СНК СССР об установлении паспортной системы по Союзу ССР» он приписал: «И обязательной прописке паспортов». А Енукидзе так обосновал основное назначение документа: «Необходимо предотвратить неконтролируемое перемещение по стране огромных масс сельского населения». Проведение паспортизации было поручено органам милиции под руководством ОГПУ, при котором было создано Главное управление рабоче-крестьянской милиции.
Менее чем через месяц после принятия постановления о паспортной системе,

22 января 1933 г. появился еще один документ - строго секретная директива Сталина и Молотова о запрещении массового выезда голодающих крестьян с Северного Кавказа и Украины в западные и центральные районы страны, Поволжье. Директива была написана собственноручно Сталиным (сохранился автограф) и первоначально подписана только им. После перепечатки, явно по указанию автора, появилась еще одна подпись - Молотова, как председателя СНК. Это один из немногих документов (после Закона от 7 августа 1932 г.), свидетельствующих о прямом, практическом участии Сталина в организации массового голода 1932-1933 гг. При этом генсек руководствовался, на наш взгляд, и желанием наказать крестьян за «итальянку», попытку оставить без хлеба рабочих и Красную армию, и любой ценой «взять хлеб» в целях осуществления программы индустриализации, укрепления обороны страны.

Наказанными голодом оказались миллионы крестьян, составлявшие абсолютное большинство (не менее 75%) населения страны. В директиве массовые выезды крестьян за административные границы Северного Кавказа и Украины, где свирепствовал голод, иезуитски оценивались как организованные врагами советской власти, эсерами и агентами Польши с целью агитации «через крестьян» против колхозов и власти, и было высказано искреннее сожаление Сталина о том, что годом раньше партийные, советские и чекистские органы «прозевали эту контрреволюционную затею врагов СССР». Видимо, это одна, может быть, даже основная причина, почему в 1931-1932 гг. при гораздо более низком урожае, чем в 1932-1933 гг. удалось сократить масштабы, в той или иной мере локализовать распространение массового голода в стране.

В начале 1933 г. вождь предписал «арестовывать пробравшихся на север "крестьян"» (слово крестьян в кавычках, поскольку для Сталина это были спекулянты и саботажники), и после того, как будут «отобраны контрреволюционные элементы, водворять остальных в места их жительства». А проведение этой акции должны были осуществлять органы ОГПУ, их транспортные отделы. Поражает оперативность распространения и реализации этой директивы. Уже 23 января 1933 г. Политбюро ЦК КП(б) Украины принимает постановление о ее рассылке всем обкомам и облисполкомам, дает указание ОГПУ о прекращении продажи билетов крестьянам, выезжающим за пределы республики.

25 января аналогичное постановление принимает Бюро Северокавказского крайкома; кроме того, утверждает полувоенного типа дислокацию размещения на железнодорожных станциях «оперативных заслонов» и «маневренных групп». 28 января дается указание об организации на крупнейших железнодорожных станциях края (Миллерово, Шахты, Армавир, Краснодар, Махачкала и др.) девяти «фильтрационных пунктов» для «выявления злостного к/р кулацкого и белогвардейского элемента».

К началу марта, по данным ОГПУ, было задержано 219.5 тыс. человек, из которых 186.6 тыс. возвращено, а остальные привлечены к судебной ответственности. На Северном Кавказе во исполнение этой директивы развернулась настоящая «охота на людей»: из работников ОГПУ и милиции организовывались кордоны и посты на дорогах и железнодорожных станциях для задержания беглых. «Огромное количество оборванных, изможденных, опухших от голода, еле передвигавшихся взрослых и детей заполнили вокзалы. Вспыхивали эпидемии. Многие беженцы, сваленные голодом и болезнью, умирали в вагонах, на перронах, в залах ожидания и пристанционных скверах».

Таким образом, налицо некая цепь взаимосвязанных и взаимозависимых сталинских акций (вполне или не вполне осознанных) по организации «великого голода». Это в хронологическом перечислении: Закон от 7 августа 1932 г. - детище вождя; его выступление на объединенном заседании Политбюро ЦК и Президиума ЦКК ВКП(б) 27 ноября 1932 г. (политическое обоснование репрессий против всего крестьянства и одновременно программа действий - «ответить сокрушительным ударом»); постановление о паспортной системе 27 декабря 1932 г.; и, наконец, зловещая директива от 22 января 1933г.

В феврале появляются официальные документы о семенной и продовольственной помощи крестьянам, точнее сельскому хозяйству, которая обычно осуществлялась в первой половине года в форме возвратных ссуд с условием отдачи после нового урожая, как правило, с 10% надбавкой. Государственная помощь крестьянству голодающих районов была незначительной. Правда, в феврале-июне 1933 г. было принято не менее 35 постановлений, в соответствии с которыми крестьяне должны были получить 320 тыс. т продовольственного зерна. Это капля в море, если учесть, что голодало не менее 25-30 млн. человек. Для оценки возможностей спасения голодающего населения можно обратиться, например, к нормам крестьянского потребления хлеба земской статистики: каждое крестьянское хозяйство России ежегодно потребляло по 16 пуд. зерна, или 262 кг на душу населения. Вывезенные в 1932 г. на внешний рынок 18 млн. ц. зерна «обеспечивали возможность прокормить по нормам благополучных лет 6.9 млн. человек, а по условиям голодных лет спасти от крайнего истощения и вымирания вдвое больше - 14 млн.». К тому же имелись неприкосновенные госзапасы, примерно 18.2 млн. ц. В совокупности отказ от экспорта хлеба и реализация хлебных запасов могли бы улучшить положение в основных голодающих районах 25-30 млн человек. Во всяком случае массовая смертность от голода могла быть исключена.

Сталин вплоть до 1940 г. пытался скрыть от международной общественности и собственного народа сам факт распространения в деревне голодного мора. Хотя скрыть это было практически невозможно, в его власти было запретить писать об этом, говорить и даже упоминать публично. Только в сентябре 1940 г. в выступлении на закрытом совещании в Кремле при обсуждении сценария фильма «Закон жизни» он мельком бросил фразу: «У нас, например, миллионов 25-30 людей в прошлом голодало, хлеба не хватало».

Причинами же сталинского умолчания событий 1932-1933 гг., судя по всему, были: боязнь международного резонанса (принцип «нет факта - нет проблемы»); персональной ответственности за подлинно «рукотворный голод», тем более что рютинская группа и группировка Смирнова выдвигали такое обвинение против него лично. Примечательно в этой связи, что из проекта резолюции январского пленума ЦК и ЦКК ВКП(б) 1933 г. об итогах первой пятилетки Сталин собственноручно вычеркнул положение: «Пленум ЦК одобряет решения Политбюро по разгрому кулацких организаций (Северный Кавказ, Украина) и принятые Политбюро жесткие меры к лжекоммунистам с партбилетом в кармане». Тем самым всю полноту ответственности за эти действия он возложил на членов чрезвычайных комиссий по хлебозаготовкам, руководителей краев, областей и республик.

В то же время генсек все же пытался найти «козла отпущения» из стана врагов советской власти за так и не признанный им в это время публично голод. Весной 1933 г., а это был пик голода на Украине, Северном Кавказе, в Казахстане, проходил явно инспирированный Сталиным процесс над работниками системы Наркомзема и Наркомсовхозов, информация о котором публиковалась в газетах. Было арестовано 75 человек «выходцев из буржуазных и помещичьих классов», обвиненных в контрреволюционной вредительской работе в области сельского хозяйства в районах Украины, Северного Кавказа, Белоруссии.

В постановлении Коллегии ОГПУ от 11 марта 1933 г. указывалось, что члены группы участвовали в порче и уничтожении тракторов и сельскохозяйственных машин, умышленном засорении полей, дезорганизации сева, уборки и обмолота «с целью подорвать материальное положение крестьянства и создать в стране состояние голода». К высшей мере наказания - расстрелу - было приговорено 35 человек, остальные - к 10- и 8-летнему сроку тюремного заключения. Приговор был приведен в исполнение немедленно.

Однако все эти, а также многие организационно-хозяйственные меры не приносили и не могли принести ожидаемых результатов в условиях общей антикрестьянской направленности аграрной политики государства, основанной на «раскулачивании», насильственной коллективизации, хлебозаготовительном беспределе, массовых репрессиях, остаточном принципе распределения доходов по трудодням. Микоян ничего не выдумывал, когда в октябре 1931 г. заявил на пленуме ЦК: «Вопрос не в нормах, сколько останется на еду и прочее - главное, чтобы сказать колхозам: в первую очередь выполни государственный план, а потом удовлетворяй свой план». Он просто констатировал сложившееся положение вещей. А ведь такая практика, «узаконенная» высшим партийным органом, - одно из звеньев, может быть, даже стержневое в цепи государственных мероприятий по организации голодомора 1932-1933 гг., как, впрочем, и «постановка вопроса» Кагановичем и Микояном в телеграмме Сталину из Ростова в начале ноября 1932 г. о неправомерности распределения по «едоцкому принципу» общественного питания во время уборочных работ.

Голод 1932-1933 гг. поразил главным образом важнейшие зерновые районы страны и прежде всего (по территориальному охвату) Украину, Северный Кавказ, Поволжье, а также Казахстан. Горькая чаша сия не минула Южный и Средний Урал, Центральное Черноземье, Западную Сибирь и некоторые другие регионы. Жертвами этой беспрецедентной в истории России трагедии стали, если суммировать приводимые данные исследователей по регионам, от 7 до 8 млн человек. Это косвенно подтверждается материалами переписей населения, в том числе недавно опубликованными краткими итогами переписи 1937 г.

Известный российский демограф Б. Ц. Урланис оперирует, например, такими данными: население СССР с осени 1932 г. до апреля 1933 г. сократилось со 165.7 млн. человек до 158 млн. Последняя из приведенных цифр, рассчитанная Урланисом, характеризуется им как показатель спада, главным образом за счет сельского населения. Это 7.7 млн. человек. А вот данные переписей 1926 и 1937 гг. о численности сельского населения СССР - соответственно 120.7 и 110.4 млн. человек. Сокращение на 10.3 млн. человек, или на 9%. Это общие потери сельского населения страны от голода и коллективизации. В районах же, пораженных голодом 1932-1933 гг., сельское население сократилось, как уже отмечалось, в значительно больших размерах: в Казахстане - на 30.9%, в Поволжье - на 23, на Украине - на 20.5, на Северном Кавказе - на20.4%.

Картина общекрестьянской трагедии во всех переживших ее регионах по существу идентична. И если уж характеризовать голодомор 1932-1933 гг. как «целенаправленный геноцид украинского крестьянства», на чем настаивали некоторые историки Украины, то надо иметь в виду, что это был геноцид в равной мере и российского крестьянства - Дона и Кубани, Поволжья, Центрального Черноземья, Урала, - крестьянства всех регионов и республик СССР, охваченных массовым голодом.

Подведем итог вышесказанному.

Как мы могли видеть проследив ход исторических событий 1932-1933-х гг. на Украине – объективно голоду, невиданному по своим масштабам во всей нашей истории – способствовала безумная сталинская политика в отношении украинской (и не только) деревни, целенаправленно проводимая и реализуемая всей мощью партийной номенклатуры.

В настоящее время исследователи, анализирующие исторические уроки украинских событий 1932-1933-х гг. зачастую впадают в два крайне противоречивых подходы. Одни, считают, что голод возник из-за перегибов на местах, некоторой жесткостью в неукоснительном соблюдении партийной линии. Другие, считают, что голод возник вследствие специально проводимой политики советской власти, направленной на изничтожение именно украинских крестьян. На этой точке зрения настаивают главным образом украинские националисты.

Мы разделяем срединную позицию по данному вопросу. Мы не считаем, что голод был специальной акцией, направленной на уничтожение лишь одних украинцев. Если анализировать происходящие события в Поволжье, на Северном Кавказе, Северных районах Казахстана, мы увидим, что в этих районах ситуация была не легче, и зачастую тяжелее, чем на Украине. Особое внимание со стороны западных исследователей именно к Украине, объясняется, на наш взгляд, тем, что территориально Украина находится ближе всего к Европе, и информационный вакуум там значительно уже, нежели чем на территории остального советского пространства.

В то же время нам очевидно, что голод был специально спланированным и организованным сталинской номенклатурой, то есть носил, на наш взгляд – искусственных характер. Целями же его было сломление крестьянского духа для проведения масштабной коллективизации сельского хозяйства и лишиние крестьян всяческой возможности сопротивляться решениям системы, что и было сделано впоследствии.

Результаты советской политики голодомора на Украине оказались очень плачевными. Не говоря о статистических итогах, которые мы рассматривали ранее, украинская деревня лишилась того, что А.И. Солженицын называет крестьянских духом, а значительная часть тех, кто все-таки сумел выжить – перебралась в города и окончательно пролетаризовалась.

Истоки современных проблем деревни, украинской и российской – лежат именно в безумной, жестокой политики сталинского руководства, искусственно выморившей значительный элемент украинско-русского крестьянства, тех – чьим трудом на протяжении веков кормилась Русь.

Итоги же плачевны и очевидны…

Использованная литература

1. Источники

1.1. Опубликованные

1.1. Документы свидетельствуют. Из истории деревни накануне и в ходе коллективизации 1927—1932 гг. – М., 1989
1.2. История крестьянства СССР. В 5-ти тт. / Т.2. Советское крестьянство в период социалистической реконструкции народного хозяйства. Конец 1927–1937. – М., 1986.
1.3. Итоги выполнения первого пятилетнего плана развития народного хозяйства Союза СССР. – М., 1934.
1.4. Коллективизация сельского хозяйства. Важнейшие постановления Коммунистической партии и Советского правительства 1927-1935. – М. 1957.
1.5. КПСС в резолюциях и решениях съездов, конференций и пленумов ЦК. Т.4. Изд. 8. – М. 1970.
1.6. Очерки истории коллективизации в союзных республиках. – М., 1963.
1.7. Трагедия советской деревни. Коллективизация и раскулачивание: Документы и материалы в пяти томах. 1927—1939. – Т. 1: Май 1927 — ноябрь 1929. — М., 1999; Т. 2: Ноябрь 1929 - декабрь 1930. - М., 2000; Т. 3: Конец 1930-1933. - М., 2001; Т. 4: 1934-1936. – М., 2002.
1.8. Шестой пленум Казахского крайкома ВКП(б). Стеногр. отчет. 10-16 июля 1933 г. – Алма-Ата, 1936.

1.2. Неопубликованные

1.1. Российский государственный архив экономики (РГАЭ), ф. 7446, оп. 5, д. 99, л. 2; оп. 16, д. 73, л. 14.
1.2. РГАЭ, ф. 7733, оп. 8, д. 192, л. 186.
1.3. РГАЭ, ф. 8040, оп. 8, д. 11, л. 365.
1.4. РГАЭ, ф. 7446, оп. 13, д. 47, л. 139-140, 170- 178; оп. 8, д. 191, л. 114—115; ф. 7486, он. 2, д. 388, л. 57.
1.5. РГАЭ, ф. 7446, он. 22, д. 29, л. 14, 22, 23; оп. 23, д. 28, л. 45.
1.6. РГАЭ, ф. 1235, оп. 2, д. 1353, л. 36; д. 1221, л. 10.
1.7. Российский государственный архив социально-политической истории (РГАСПИ), ф. 17, оп. 3, д. 904, л. 11;
1.8. РГАСПИ, ф. 17, оп. 26, д. 66, л. 2.
1.9. РГАСПИ, ф. 17, оп. 21, д. 3378, л. 10.
1.10. РГАСПИ, ф. 71, оп. 10, д. 127, л. 39.
1.11. РГАСПИ, ф. 81, оп. 3, д. 93, л. 24-25.
1.12. РГАСПИ, ф. 81, оп. 3, д. 214, л. 4.
1.13. РГАСПИ, ф. 558, оп. 1, д. 3055, л. 4.
1.14. Российский центр хранения и изучения документов новейшей истории (РЦХИДНИ). Ф. 17. Оп. 21. Д. 678. Л. 133. Д. 2659. Л. 74. Ф. 62. Оп. 1. Д. 2387. Л. 116.
1.15. РЦХИДНИ, ф. 17, он. 3, д. 904, л. 11; д. 905, л. 12; он. 21, д. 3663, л. 129.
1.16. РЦХИДНИ, ф. 21, д. 3377, л. 84; оп. 26, д. 54, л. 265.
1.17. РЦХИДНИ, ф. 558, оп. 1, д. 3016, л. 1.
1.18. Государственный архив Российской Федерации (ГАРФ), ф. 3316, оп. 2, д. 1410, л. 1-5.
1.19. ГАРФ, ф. 3316, оп. 2, 1254. л. 3-5.
1.20. ГАРФ. Ф. 3316, оп. 25, д. 938, л. 22; РГАЭ, ф. 7446, оп. 5, д. 15, л. 206-226; оп.14, д. 151, л. 29—50.

2. Исследования

2.1. Монографии

2.1. Анисимов Н.И. Победа социалистического сельского хозяйства. – М., 1937.
2.2. Барсов А.А. Баланс стоимостных обменов между городом и деревней/ – М., 1969.
2.3. Богденко М.Л. Строительство зерновых совхозов СССР в 1928-1932 гг. – М., 1958.
2.4. Богденко М.Л., Зеленин И.Е. Совхозы СССР. Краткий исторический очерк (1917 – 1975). – М., 1976.
2.5. Бурджалов Э. СССР в период борьбы за коллективизацию сельского хозяйства (1930–1934 гг.). М., 1956.
2.6. Власов М. Коллективизация советской деревни. – М., 1930.Гончаров А. Советское государство и право в период борьбы за коллективизацию сельского хозяйства. – М., 1955.
2.7. Вышинский А.Я. Революционная законность на современном этапе. – М., 1933.
2.8. Генкина Э. СССР в период борьбы за коллективизацию сельского хозяйства (1930–1934 гг.). – М., 1952.
2.9. Данилов В.П. Советская доколхозная деревня: население, землепользование. – М., 1977.
2.10. Данилов В.П. Советская доколхозная деревня: социальная структура, социальные отношения. – М., 1979.
2.11. Данилов В.П. Создание материально-технических предпосылок коллективизации сельского хозяйства в СССР. – М., 1957.
2.12. Дахшлейгер Г.Ф. Маршрутом социального прогресса. – Алма-Ата, 1978.
2.13. Зеленин И.Е. Совхозы в первое десятилетие Советской власти (1917–1927 гг.). – М., 1972.
2.14. Зеленин И.Е. Совхозы СССР в годы довоенных пятилеток. 1928 – 1941. – М., 1982.
2.15. Ильин А.С. Коммунистическая партия в борьбе за коллективизацию сельского хозяйства (1930–1934 гг.). – М., 1954.
2.16. Ильин Е.И. Колхозы СССР и их удельный вес в строительстве Советского Союза. – М., 1930.
2.17. Кантышев И.Е. Экономика зерновых совхозов. – М., 1953.
2.18. Кондрашин В.В. Голод 1932–1933 гг. в деревне Поволжья: Автореф. дис…. канд. ист. наук. – М.,1991.
2.19. Конквест Р. Жатва скорби: советская коллективизация и террор голодом. – Лондон, 1988.
2.20. Корчак-Чепурковский Ю.А. Избранные демографические исследования. – М. 1970.
2.21. Краев М.А. Победа колхозного строя в СССР. – М., 1954.
2.22. Лаптев И. Советское крестьянство. – М., 1939.
2.23. Либкинд А.С. Аграрное переселение и коллективизация деревни. – М., 1931.
2.24. Лященко П. История народного хозяйства СССР. Т.3 – М., 1956.
2.25. Маскудов С. Потери населения СССР. – Вермонт, 1989.
2.26. Мошков Ю.А. Зерновая проблема в годы сплошной коллективизации сельского хозяйства СССР (1929-1932 гг.). – М., 1966.
2.27. Осокина Е.А. За фасадом «сталинского изобилия»: Распределение и рынок в снабжении населения в годы индустриализации. 1927-1941. – М., 1998.
2.28. Осокина Е.А. Иерархия потребления. О жизни людей в условиях сталинского снабжения. 1928–1935 гг. – М., 1993.
2.29. Осколков Е.Н. Голод 1932-1933. Хлебозаготовки и голод 1932-1933 года в Северо-Кавказском крае. – Ростов-на-Дону, 1991.
2.30. Пирожков С. И. Жизнь и творческая деятельность О.А. Квиткина. – Киев. 1974.
2.31. Плотников И.Е. Роль Советов в подготовке коллективизации сельского хозяйства. – Челябинск, 1980.
2.32. Селунская В.М. Борьба КПСС за социалистическое преобразование сельского хозяйства. – М., 1961.
2.33. Смирнов М.С. Борьба партии Ленина – Сталина за подготовку массового колхозного движения. – М., 1952.
2.34. Солженицын А.И. Архипелаг ГУЛАГ. В 3 тт. – М.: Книга, 2000. – С. 356.
2.35. Сталин И.В. Сочинения. – М., 1952.
2.36. Трапезников С.П. Борьба партии большевиков за коллективизацию сельского хозяйства в годы первой пятилетки. – М., 1951.
2.37. Трапезников С.П. Исторический опыт КПСС в осуществлении ленинского кооперативного плана. – М., 1965.
2.38. Урланис Б.Ц. Проблемы динамики сельского населения. – М., 1974.
2.39. Яковецевский В.Н. Аграрные отношения в период строительства социализма. – М., 1964.

2.2. Энциклопедические издания

2.1. Всесоюзная перепись населения 1937 г. Краткие итоги. – М., 1991.
2.2. Голод 1932–1933 годов: Сборник. – М.: Российский государственный гуманитарный университет, 1995.
2.3. Голод 33. Народная книга – мемориал. – Киев, 1991.
2.4. Голодомор 1932-1933 гг. в Украине: причины и последствия» (сентябрь 1993 г.) / Материалы Международной научной конференции. – Киев, 1993.
2.5. Голод 1932-1933 годов в Украине: причины и последствия. – Киев, 2003 (на укр. яз.).
2.6. Историческая демография: новые подходы, методы, источники. – М. 1992.
2.7. История ВКП(б). Краткий курс. – М. 1938.
2.8. Колхозы весной 1931 года. – М., 1932.
2.9. Менталитет и аграрное развитие России (XIX-XX вв.): Материалы междунар. конф. Москва, 14-15 июня 1994 г. М., 1996.
2.10. Население России в XX веке. Исторические очерки. Т. 1. 1900-1939. – М., 2000.
2.11. Население СССР. Численность, состав и движение населения. – М. 1975.
2.12. Социалистическое народное хозяйство СССР. 1933-1940 гг. – М., 1963.
2.13. Тезисы докладов и сообщений VII Всесоюзной конференции по исторической демографии. Ч. 1. – М., 1991.

2.3. Периодические материалы

2.1. Абылхожиy Ж.Б., Козыбаев М.К., Татимов М.Б. Казахстанская трагедия. // Вопросы истории. – 1989. – № 7.
2.2. Араловец Н.А. Потери населения советского общества в 1930-е гг.: проблемы, источники, методы изучения в отечественной историографии. // Отечественная история. – 1995. – №1.
2.3. Богденко М.Л. Колхозное строительство весной и летом 1930г. // Исторические записки. Т.76. – М., 1965.
2.4. Данилов В.П. Дискуссия в западной прессе о голоде 1932-1933 гг. и “демографической катастрофе” 30-40-х годов в СССР. // Вопросы истории. – 1988. – № 3.
2.5. Данилов В.П. Коллективизация сельского хозяйства в СССР. // История СССР. – 1990. – № 5.
2.6. Данилов В.П. Основные итоги и направления изучения истории советского крестьянства. // Проблемы аграрной истории советского общества: Материалы научной конференции 9-12 июня 1969. – М., 1971.
2.7. Данилов В.П., Зеленин И.Е. Организованный голод. К 70-летию общекрестьянской трагедии. // Отечественная история. 2004. – №5.
2.8. Звездин З.К. Материалы обследования денежных доходов и расходов сельского населения в 1931-1932 гг. // Источниковедение истории советского общества. Вып.2. – М., 1968.
2.9. Зеленин И.Е. Колхозное строительство в СССР в 1931-1932 гг. // История СССР. –1960. №6.
2.10. Зеленин И.Е. О некоторых «белых пятнах» завершающего этапа сплошной коллективизации. // История СССР. – 1989. – №2.
2.11. Зеленин И.Е, Ивницкий Н.А., Кондрашин В.В., Осколков Е.Н. О голоде 1932-1933 гг. и его оценке на Украине. // Отечественная история. – 1994. – №6. – С.261.
2.12. Кондрашин В.В. Голод 1932-1933 гг. в деревнях Поволжья. // Вопросы истории. – 1991. – № 6.
2.13. Конквест Р. Жатва скорби. Советская коллективизация и террор голодом. // Новый мир. 1989. – № 10;
2.14. Конквест Р. Жатва скорби: реестр голода. // Вопросы истории. 1990. – № 1, № 4.
2.15. Осокина Е. А. Жертвы голода 1933 г. Сколько их? (Анализ демографической статистики ЦГАНХ СССР) — История СССР. – 1991. – № 5.
2.16. Погудин В.И. Некоторые вопросы историографии коллективизации в СССР. // Вопросы истории. – 1958. – №9.
2.17. Трапезников С.П. Исторический опыт КПСС по социалистическому преобразованию сельского хозяйства — Вопросы истории КПСС. –1967. – № 11.
2.18. Цаплин В.В. Статистика жертв сталинизма в 30-е годы. // Вопросы истории. – 1989. – №4. – С. 178.
2.19. Антирелигиозник. – 1930. – № 5.
2.20. Большевик, 1938. № 2. С. 23-24.
2.21. Большевик Украины. – 1932. – № 19-20.
2.22. Вестник статистики. – 1964. – № 11.
2.23. Вопросы истории. – 1989. – № 7. – С. 67.
2.24. Вопросы истории. – 1990. – №11.
2.25. Вопросы истории. – 1994. – № 3.
2.26. Большевик. 1933. – № 1-2.
2.27. История СССР. – 1983. – № 4.
2.28. История СССР. – 1983. – № 8.
2.29. История СССР. 1989. – № 3.
2.30. История СССР. 1989. – № 5. – С. 49.
2.31. История СССР. – 1990. – № 5.
2.32. История СССР. – 1989. – № 2. – с. 4-8.
2.33. Коммунист (Харьков). 24 ноября 1932 года.
2.34. Октябрь. – 1988. – № 11.
2.35. Отечественная история, 1993, № 3.
2.36. Отечественная история. – 1994. – № 6.
2.37. Отечественная история. – 1998. – № 6.
2.38. Плановое хозяйство. – 1936. – № 12.
2.39. Социалистический вестник. 23 июля 1932 года.
2.40. Родина. – 1989. – № 8.
2.41. Вiстi. 27 августа, 1932 года.
2.42. Biстi. 1 сентября 1932 года.
2.43. Вiстi. 14 сентября 1932 года.
2.44. Вiстi. 30 ноября 1932 года.
2.45. Вiстi. 8 декабря 1932 года.
2.46. Вiстi. 9 декабря 1932 года.
2.47. Вiстi. 21 декабря 1932 года.
2.48. Вiстi. 1 января 1933 года.
2.48. Вiстi. 4 января 1933 года.
2.49. Вiстi. 9 января 1933 года.
2.50. Вiстi. 28 января 1933 года.
2.51. Вiстi. 30 января 1933 года.
2.52. Вiстi. 2 февраля 1933 года.
2.53. Biстi. 12 марта 1933 года.
2.54. Biстi. 13 февраля 1933 года.
2.55. Вiстi. 11 июня 1933 года.
2.56. Известия. 12 марта 1933.
2.57. Известия. 26 ноября 1933.
2.58. Известия. 18 июня 1988.
2.59. Известия. 3 июля 1993.
2.60. Комсомольская правда. 23 ноября 1932 года.
2.61. Правда. 16 ноября 1932.
2.62. Правда. 6 февраля 1933.
2.63. Правда. 19 февраля 1933.
2.64. Правда. 26 февраля 1933.
2.65. Правда. 24 ноября 1933.
2.66. Правда. 19 декабря 1933.
2.67. Правда. 26 января 1935.
2.68. Правда. 5 декабря 1935.
2.69. Правда. 17 января 1939.
2.70. Правда. 26 мая 1964.
2.71. Правда. 10 марта 1963.
2.72. Правда. 26 мая 1963.
2.73. Правда. 16 сентября 1988.
2.74. Пролетарская правда. 10 декабря 1932 года.

2.4. Иностранная литература

2.1. Ammende E. Human Life in Russia. Lnd. 1936.
2.2. Antоnоv-0vseenkо A. The Time of Stalin. N.Y. 1931.
2.3. Вeal F. Word from Nowhere. Lnd. 1938.
2.4. Сhamber1in W.H. Russia's Iron Age. Boston. 1934.
2.5. Сhamber1in W.H. The Ukraine: A Submerged Nation. N. Y. 1944.
2.6. Dallin D., Nicolaevsky B. Forced Labor in the Soviet Union. Lnd. 1948.
2.7. Davies R.W. The Industrialization of Soviet Russia, vol. 1: The Socialist Offensive, 1929-1930; vol. 2: The Soviet Economy in the Turmoil, 1929-1930. London, 1989.
2.8. Eddy Sh. Russia Today: What We Can Learn from It. N. Y. 1934.
2.9. Fitzpatrick. S. The Russian Revolution, 1917-1932. Oxford, 1984.
2.10. Hindus M. The Great Offensive. N.Y., 1933.
2.11. Kalynyk О. Communism the Enemy of Mankind. Lnd. 1955.
2.12. Karez J. The Economics of Communist Agriculture. Bloomington. 1975, p. 475.
2.13. Kattner J.F., Kulchyka L.W. The USSR Population Census of 1926.
2.14. Коestler A. The Yogi and the Commissar. N. Y. 1946.
2.15. Коlaskу J. Two Years in Soviet Ukraine. Toronto. 1970.
2.16. Mауnard J. Collective Farms in the USSR.
2.17. Maynard J. The Russian Peasant and other Studies. Lnd. 1943.
2.18. Lang L. R. Tomorrow is Beautiful. N. Y. 1948.
2.19. Lyons E. Assignement in Utopia. N.Y. 1937.
2.20. Orlov A. The Secret History of Stalin's Crimes. Lnd. 1954.
2.21. Swianiewicz S. Forced Labor and Economic Development. Lnd. 1965.
2.22. The Black Deeds of the Kremlin. Vol. 2. Toronto. 1953.
2.23. Wessberg A. The Accused. N. Y. 1951.
2.24. Webb S., Webb В. Soviet Communism: A New Civilization? Lrid. 1937.
2.25. Wheatcroft S.G. Soviet Industrialization Project Series. №11: The significance of climatic and weather change on Soviet agriculture (with particular reference to the 1920s and 1930s). Birmingham.
2.26. Вepбiцькiй M. Наiбiльшiй злочiн Кремля. – Лондон. 1032, с. 97.
2.27. Корчак-Чепурковский Ю.А. Таблицы доживання и сподиваного життя людности СССР. Харькiв. 1929.
2.28. A Partial Evaluation. U.S. Bureau of Census. Internatilnal Population Report, Series P. 95. № 50. October 1957. pp. 100-117.
2.29. Plyushch L. History's Carnival. N. Y. 1977.
2.30. The Black Deeds. Vol. 2.
2.31. The Second Five Year Plan. N.Y. 1937.
2.32. British Embassy Despatch, 16.09.1933.
2.33. Commentary. – November 1983.
2.34. Famine in the Ukraine. N.Y. 1934.
2.35. Figaro, 16.10.1933;
2.36. Khrushchev Remembers: The Last Testament. N. Y. 1976.
2.37. Manchester Guardian, 21.08.1933.
2.38. London General Press, 1932.
2.39. Los Angeles Evening Herald, 29.07.1935.
2.40. New York American, 18.08.1935.
2.41. New York American, 19.08.1935.
2.42. Le Matin, 30.08.1933.
2.43. The Black Deeds. Vol. 1, p. 281.
2.44. The Idler. – № 1. – January 1985. – № 2. – February 1985.
2.45. The New York Herald Tribune, 21.08.1930.
2.46. The New York Herald Tribune, 21.08.1933.
2.47. New York Times, 13.09.1933.
2.48. US Embassy Despatch, № 902, 26.09.1935.

Понравилась статья? Отправьте автору вознаграждение: