Московский улус
«Спор славян между собою»
Россия – единственная большая страна мира, которая до сих пор не определилась со своей цивилизационной идентичностью. На протяжении нескольких столетий противоборствуют две основные точки зрения относительно принадлежности России: согласно одной, Россия – неотъемлемая часть Европы, другая же утверждает, что Россия является самодостаточной цивилизацией, подобно Европе в целом, Китаю, исламскому миру или Индии. Споры об этом часто носят очень острый характер, что порождает специфические термины, эмоционально выражающие отношение к цивилизационному положению России в мире. Частью Евразии называют страну в основном те, кто хочет подчеркнуть специфику и особенности России как части Европы; слово «Азиопа» отражает негативное отношение к стране, которая, будучи азиатской, пытается либо быть европейской, либо имитировать таковую. Осмысление российской истории, ее цивилизационной принадлежности и культурной специфики постоянно колеблется между этими определениями.
Хотя формальное разделение общественного сознания на «западников» и «славянофилов» относится к 1840-м гг., «спор славян между собою» восходит ко временам монгольского нашествия и продолжается всю русскую историю. На государственном уровне длительные периоды «славянофильского» правления сменяются «западническими», чтобы с течением времени вновь развернуться вспять.
Монгольское завоевание и последствия оказались во многом ключевыми событиями в истории России. Они, наслоившись на события предшествовавшего периода, сформировали ту специфику развития страны, которая породила вечные споры о ее цивилизационной принадлежности и месте в мире. Поскольку споры продолжаются, представляется уместным появление новых материалов на эту тему.
Конец - и вновь начало
«Погибель Русской земли» следует понимать не как метафору, а в самом прямом смысле. Распад Киевской Руси, начавшийся в качестве медленного, но неуклонного процесса после смерти Мстислава Великого (1132 г.), резко ускорившегося на рубеже XII-XIII веков и ставшего фактом в результате монгольского нашествия, означал конец существования этого обширного государства. Большая часть русских земель отошла к Литве (а Червонная Русь − нынешняя Галиция – в 1340 г. была присоединена к Польше). Вне Литвы и Польши оставались Новгородская и Псковская республики, а также небольшие княжества, появившиеся на пепелищах Рязанской, Владимиро-Суздальской и части Черниговской земель.
Из них возникла новая Русь, впоследствии ставшая Московской, а еще позднее превратившаяся в Россию. То, что она не исчезла, в основном является заслугой п одного человека − Александра Невского (роль его отца Ярослава намного меньше). Жизнь и деятельность князя в изложении не нуждаются, однако по поводу целей, средств, результатов и нравственной оценки личности и итогов его правления споры вряд ли когда-нибудь утихнут.
Александр Невский. Современная икона
Существуют две противоположных оценки Александра Невского. Первая заключается в том, что князь, мучительно выбирая между покорением Руси католическим Западом и более легким подчинением Золотой Орде, сделал мужественный выбор в пользу Орды, поскольку он позволял сохранить русскую национальную государственность и православную веру, хотя и пришлось принять «монголо-татарское» иго. Вторая точка зрения, особенно популярная на современной Украине, заключается в объявлении Александра Невского предателем «европейского пути» Киевской Руси; жестоким властолюбцем, отдавшего остатки страны «диким» ордынцам ради единоличной власти.
Нет сомнений, что обе оценки личности князя страдают однобокостью и упрощенчеством, хотя и та, и другая опираются на довольно сильную аргументацию. Первая («патриотическая») основана на представлении католической Европы в качестве постоянного и непримиримого врага Руси и русских, мечтавшего Русь уничтожить, а русских – поработить. Согласно этой концепции, войны католических стран Запада с Русью выстраиваются в один ряд с истреблением полабских и поморских славян, нашествиями поляков во времена Великой Смуты, армий Наполеона и Гитлера. Это – крайне политизированная версия, экстраполирующая трагические события ХХ века в прошлое. Но те, кто считает Александра Невского предателем, оторвавшим Русь от Европы, готовой спасти русские земли от кровожадных азиатских захватчиков, в такой же степени переносят отношение к Европе ХХ века на минувшие столетия. Для представителей этого течения героями являются брат Александра Невского Андрей Ярославич, восставший против моголов, и князь Даниил Галицкий, безуспешно пытавшийся свергнуть монгольское владычество, опираясь на католический Запад.
Памятник Даниилу Галицкому. Львов, Украина
Александр Невский вышел на политическую арену в самом конце 1230-х гг., когда Владимиро-Суздальское княжество, которое он представлял, было уже разгромлено монголами, и он прекрасно понимал, что победить могучих захватчиков не получится даже при объединении всех русских сил. Кроме того, к тому времени отношения между Русью и католиками ухудшились до предела; после кровавой войны за Прибалтику 1222-23 гг. добиться доверия между враждующими сторонами стало очень трудно. К тому же после Западного похода монголов (1240-41 гг.), когда азиатская конница разгромила польские, немецкие, чешские и венгерские войска, Александру Невскому стало ясно, что Европа после столь тяжелых поражений просто не сможет отказать русским военную помощь против монголов. Тут его решение стоит связывать не с мифическим пониманием столь же мифической ненависти Запада к Руси, а с правильной оценкой сил в Восточной и Центральной Европе. Те русские князья, которые пытались противостоять монголам, опираясь на немцев, поляков, венгров и папский престол, не были ни предателями, ни, наоборот, патриотами и «европеистами»; они просто не сумели правильно оценить военно-политическую обстановку в тогдашнем мире.
Папский престол действительно предлагал помощь против монголов русским князьям и литовцу Миндовгу в обмен на принятие католицизма, но, во-первых, реально помочь Руси католические войска не могли (они сами были разбиты кочевниками), а во-вторых - не очень-то и хотели. Туманные обещания помощи русским, скорее всего, были данью традиции: европейцы постоянно предлагали русским и другим народам признать власть Римского папы в обмен на различную помощь, и в XIII веке, похоже, делали это автоматически. Всерьез рассчитывать на пришествие закованных в сталь рыцарей куда-нибудь в псковские болота или суздальские перелески было в то время просто наивно.
Коронация Миндовга. Гравюра из книги Леонарда Ходько «Полония», 1824
Нельзя забывать, что Европа в то время вела жесточайшую (и неудачную) войну с мусульманским миром в Палестине, а монголов некоторые европейские политики связывали с мифическим Пресвитером Иоанном – могучим христианским государем, двигающимся на помощь крестоносцам из неизведанных глубин Востока. Отголоски монгольских побед над мусульманами-хорезмийцами и язычниками-половцами вроде бы подтверждали эту легенду. Даже катастрофа, постигшая единоверные Польшу и Венгрию, не убедила католиков во враждебности монголов: поляки и венгры демонстративно дали убежище врагам монголов − половцам и публично заявляли о готовности прийти на помощь Галицко-Волынскому княжеству, которому угрожал Батый. Если смотреть на монгольский поход из Рима и Парижа, то легкомысленные поляки и венгры выглядели виноватыми сами, как и саксонцы Генриха Благочестивого, решившие помочь неблагоразумным соседям. Кроме того, тот факт, что после решительных побед в Силезии и на Дунае монголы не пошли на Германию и Францию, тоже вроде бы говорили о миролюбивом настрое Батыя.
Генрих Благочестивый. Худ. Я. Матейко
По этим причинам в 1245 г. посольство Римского папы двинулось в Каракорум – договариваться со страшными, но очень сильными и вроде бы дружественными кочевниками. Главной целью Плано Карпини, возглавлявшего посольство, было привлечение монгольских войск к борьбе с сарацинами в Святой Земле: судьба европейской колонии в Палестине для католиков была гораздо важнее, чем помощь русским, с которыми они к тому же находились в состоянии вялотекущей войны. Так как ехал Плано Карпини по южным русским землям, Александр Невский не мог не знать об этом. И он наверняка сделал выводы.
Модель древнего Каракорума в Монгольском историческом музее (Улан-Батор)
Сближение «патриотов» Андрея Ярославича и Даниила Галицкого и их переговоры с Миндовгом произошли в 1250 г., т.е. уже после поездки Плано Карпини в столицу Монголии. Получается, что антимонгольская коалиция не могла всерьез надеяться на католическую помощь, а значит, и не имела перспективы. Уже в 1252 г. монгольские войска громят армию Андрея Ярославича («Неврюева рать») и атакуют Галицию («Рать Куремсы»); никакой помощи от Европы ни тот, ни другой, разумеется, не получают. В 1259 г. под угрозой нового монгольского вторжения и не ожидая помощи ниоткуда, Галицко-Волынское княжество сдается Орде окончательно. В промежутке между этими войнами Римский папа признает Даниила королем всей Руси и присылает ему корону; он даже провозглашает крестовый поход против Орды, но как-то странно: папа призывает властителей Богемии, Моравии, Померании и Сербии, которые недавно сами пострадали от монгольских войск, послать войска в Галицию. Естественно, они ничего никуда не посылают. То ли поход не состоялся из-за того, что отказа Даниила переходить в католичество, то ли это с самого начала был демонстративный акт и воевать с монголами европейцы не собирались. Скорее всего, имело место и то, и другое.
А что же третий участник антимонгольского «Тройственного союза» − Миндовг? Во время войны Даниила с монголами Куремсы, родственник (Даниил был женат на племяннице Миндовга) и «союзник» внезапно нападает на принадлежавший галицко-волынскому князю Луцк. А в 1261 г., получив от Римского папы долгожданную королевскую корону, Миндовг порывает с католичеством и восстанавливает язычество. Что ж, это чисто языческий подход, не предусматривающий верности клятвам (нельзя не отметить, что и погиб Миндовг как настоящий язычник: он отобрал жену в псковского князя Довмонта, который в отместку убил престарелого создателя литовской государственности.) Во всяком случае понятно, что антимонгольская коалиция Андрей-Даниил-Миндовг с самого начала была мертворожденной.
Александр Невский сделал свой выбор. Винить его за то, что он предпочел монголов Европе, несерьезно: никакого выбора у него не было. «Европеисты» приводят в пример Литву, которая не была завоевана монголами, и, после мучительного отказа от язычества, стала оплотом католицизма. Однако Литва не была завоевана монголами вовсе не потому, что опиралась на военную мощь Европы (она как раз с Европой воевала!) или умудрилась монголов разбить. Просто монголы ни разу не атаковали Литву (их отношения ограничились небольшими стычками), которая им была не интересна - поэтому она и уцелела. Монголы воевали на большом количестве фронтов – от Кореи до Индийского океана и от Сибири до Палестины – и не хотели воевать с какой-то Литвой. Монголы всегда начинали войны в соответствии с Ясой Чингисхана, согласно которой завоеванию подлежали те страны, правители которых либо убили послов Монголии или ее граждан, либо нанесли монголам официальное оскорбление. Литва послов не убивала, торговцев не грабила, врагам Монголии убежища не предоставляла, и формальных поводов к войне монголы не имели. Поэтому считать Миндовга и его преемников великими воинами и патриотами, выбравшими европейский путь для своей страны и отвергших азиатский – в корне неверно.
Александр Невский принимает папских легатов. Худ. Г. И. Семирадский. 1876. Государственный Русский музей, Санкт-Петербург
Александр Невский, каковы бы ни были его личные цели и качества, сумел хотя бы временно объединить северо-восточные русские земли, сохранив их определенную автономию от страшного суверена (которую, впрочем, не стоит преувеличивать). И из этих окраинных остатков исчезнувшей Киевской Руси, сохраненных Александром Невским, постепенно образовалась Московия. Но это была совершенно другая страна, мало похожая на Киевскую Русь.
«Почти переродились русские в азиатцев»
Историки из числа крайних «патриотов» (самым крайним, пожалуй, был Л. Н. Гумилев), настаивающие на благотворности монгольского завоевания и дальнейшего контроля монголов над Русью, делают упор на монгольской веротерпимости и невмешательстве захватчиков во внутренние русские дела. В качестве подтверждения расположенности Батыя к русским обычно упоминаются: сохранение не разоренными городов, согласившихся выплатить дань (Ярославль, Углич, Кострома и др.); отказ от походов на Новгород и Смоленск; сохранение жизни сдавшимся партизанам Евпатия Коловрата; сохранение жизни и принятие на службу (!) воеводы Димитра, оборонявшего от монголов Киев; соглашения с Ярославом Владимировичем и Александром Ярославичем. Все эти эпизоды свидетельствуют не о гуманности Батыя или его каком-то расположении к русским, а о том, что он был умным человеком. Его положение в Монгольской империи было очень шатким: он враждовал с родственниками, которые даже покинули войско, направлявшееся на завоевание Руси, чтобы не служить под его началом. Существует достаточно аргументированная версия, что продолжение похода на Русь после этого ухода превратилось в частную инициативу Батыя. В любом случае, ссора с родственниками (а среди них был, в частности, Гуюк – основной претендент на престол Монголии) заставляла Батыя искать поддержку среди завоеванных народов. Этим и объясняется проявлявшаяся Батыем терпимость, которую незаслуженно объясняют симпатиями к русским. Причин относиться к жителям Руси, и тем более к ее князьям хорошо и даже просто уважительно у Батыя не могло быть: князья в глазах монголов выглядели слабыми, глупыми и одновременно жестокими (убийства пленных и раненых перед Калкой) правителями. Какое уж тут уважение!
Невозможно согласиться и с тем, что Русь после монгольского завоевания в какой-либо форме сохраняла независимость. Золотоордынские ханы давали ярлыки на княжение по своему произволу, при этом специально провоцируя раздоры между князьями, и таким образом теснее привязывая их к Орде. Убийство Михаила Черниговского по приказу Батыя (1246 г.) за отказ поклониться монгольским священным символам показывает, что монголы стремились морально сломить русских князей, заставить их почувствовать себя слугами ханов. О том же свидетельствует и история, рассказанная Плано Карпини: «Случилось также в недавнюю бытность нашу в их земле, что Андрей, князь Чернигова (Cherneglove), который находится в Руссии, был обвинен пред Бату в том, что уводил лошадей Татар из земли и продавал их в другое место; и хотя этого не было доказано, он все-таки был убит. Услышав это, младший брат его прибыл с женою убитого к вышеупомянутому князю Бату с намерением упросить его не отнимать у них земли. Бату сказал отроку, чтобы он взял себе в жены жену вышеупомянутого родного брата своего, а женщине приказал поять его в мужья согласно обычаю Татар. Тот сказал в ответ, что лучше желает быть убитым, чем поступить вопреки закону. А Бату тем не менее передал ее ему, хотя оба отказывались, насколько могли, их обоих повели на ложе, и плачущего и кричащего отрока положили на нее и принудили их одинаково совокупиться сочетанием не условным, а полным» (Иоанна де Плано Карпини, архиепископа Антиварийского, История Монгалов, именуемых нами Татарами. http://www.hist.msu.ru/ER/Etext/carpini.htm).
Князь Михаил Черниговский перед ставкой Батыя. Худ. В. С. Смирнов. 1883. Государственная Третьяковская галерея, Москва
Это безобразие, в общем, естественно с практической точки зрения: сознательное унижение покоренных ломает их волю к сопротивлению. Не стоит забывать и о том, что князей, которых хотя бы в малейшей степени подозревали в нелояльности, ордынцы убивали, как убили первого князя, пришедшего с поклоном к Батыю – Ярослава Всеволодовича Владимирского. Весьма возможно, что в Каракоруме отравили и самого Александра Невского – потому, что он был близок к Батыю и побратался с его сыном Сартаком, а к власти в империи пришла группировка, враждебная ветви Батыя.
Александр Невский. Часть триптиха. Худ. П. Д. Корин. 1942. Государственная Третьяковская галерея, Москва
Ордынская власть сознательно провоцировала русских князей на междоусобицы и заставляла их собственными силами подавлять антиордынские выступления (первым русским князем, жестоко расправившимся с сопротивлением Орде, был, как известно, Александр Невский). Орда также способствовала постоянному дроблению русских княжеств на все более мелкие и слабые уделы; вся эта политика была направлена на усиление зависимости Руси от Орды. Русские войска активно использовались Ордой и в войнах с другими странами – например, с Польшей, Литвой, Венгрией.
Баскаки. Худ. С. В. Иванов. 1909
Однако до принятия Золотой Ордой ислама монголы в целом все-таки проявляли терпимость по отношению к православным. Но после исламизации метрополии все изменилось, и, разумеется, в худшую сторону для Руси. Начало этому было положено в 1313 г., когда золотоордынский хан Узбек провозгласил ислам государственной религией. После принятия ислама горстка монголов, составлявшая элиту Орды, растворилась в окружавшем ее тюркоязычном мусульманском море (с Батыем на Волгу переехало 4 тысячи монгольских семей, а население созданного им государства составляло, возможно, 2-3 миллиона человек). После исламизации Орды не имеет смысла говорить о монголо-татарах и монголо-татарском иге: монгольская политическая и правовая системы, и сам монгольский этнический компонент в нем исчезли. Начиная с хана Узбека правомерно говорить о татарах и о татарском иге.
Михаил Ярославич Тверской у хана Узбека Рисунок В. П. Верещагина. Источник: Альбом «История Государства Российского в изображениях державных его правителей с кратким пояснительным текстом». Рисунки профессора исторической живописи Императорской академии художеств В.П.Верещагина, 1896.
Русь не входила в состав Золотой Орды, будучи самоуправляемым протекторатом, и принятия ислама от нее не требовали, но стратегические последствия смены веры золотоордынцами для нее были поистине трагичными. Если до исламизации Золотой Орды для монголов – частью несториан, частью приверженцев «черной веры» (бон-по) русские были просто подданными, которые должны были платить ясак (налог) и получать взамен военную защиту, то для татарских ханов-мусульман они стали «неверными собаками» − недочеловеками, которые были должны делать все, что пожелают господа. А те, в свою очередь, не должны были подданным решительно ничего, даже сохранять им жизнь. В исламском мире жизнь народов регулируется законами шариата, а жизнь живущих в исламских странах «неверных» − особыми законами. Но жизнь русских (неверных, хоть и живущих в политически зависимом государстве, но не подданных мусульманских владык) не регулировалась ничем, кроме воли ханов и любых татарских начальников, и вообще всех татар, с которыми русские имели несчастье столкнуться. Монгольские баскаки собирали с Руси очень тяжелую дань, но она хотя бы была регламентирована законом – монголы были весьма законопослушным народом. А когда Русь стала вассалом мусульманского эмирата, в который превратилась Орда, с ее жителей начали просто требовать столько, сколько хотели властители, но и это в лучшем случае: при желании просто татары отбирали все, что хотели. Русские князья вымаливали ярлык (право на княжение), валяясь у ханов в ногах. Их могли публично оскорблять, бить, таскать за бороду, грабить, пытать и казнить. В «Записке о древней и новой России», подготовленной для императора Александра I в 1811 г., Н.М. Карамзин утверждал, что русские князья, получавшие от монголов «ярлыки» на властвование, были «гораздо более жестокими правителями, чем князья домонгольского периода, а народ под их управлением заботился только о сохранении жизни и имущества, но не о реализации своих гражданских прав» (Ричард Пайпс. Влияние монголов на Русь: «за» и «против». Журнальный клуб Интелрос. Неприкосновенный запас, №5, 2011.). Это продолжалось вплоть до падения ордынского владычества – до 1480 г., т.е. примерно 150 лет. За это время князья и все, кто по делам или по долгу службы бывал в Орде (купцы, военные), переносили ордынские унижения на родную землю, где подвергали им соотечественников.
Распря русских князей в Золотой Орде за ярлык на великое княжение. Рисунок Б. А. Чорикова
Самые страшные разрушения в результате татарского ига русские земли понесли не в материальном, а в нравственном плане. «Под властью монголов русские утратили гражданские добродетели; для того, чтобы выжить, они не гнушались обмана, сребролюбия, жестокости: «Может быть, самый нынешний характер Россиян еще являет пятна, возложенные на него варварством моголов», – писал Карамзин» [стоит оговориться: урон Руси был нанесен не монгольским нашествием, а правлением мусульманской Золотой орды – прим. авт.] (Ричард Пайпс. Влияние монголов на Русь: «за» и «против». Журнальный клуб Интелрос. Неприкосновенный запас, №5, 2011). До нашествия Батыя укоренение христианства, а значит, и норм морали, и правосознания на Руси происходило очень медленно, а татарское владычество нанесло по нему новые сильнейшие удары. Значительная часть боярства погибла в сражениях и резне; на их место пришли выходцы из народных низов – еще менее образованные, более грубые – вчерашние слуги, в основном не имевшие понятия о чести, достоинстве, сострадании. «Всеволодовичи XIII века в большинстве плохо помнили старое родовое и земское предание и еще меньше чтили его, были свободны от чувства родства и общественного долга. Юрий Московский в орде возмутил даже татар своим родственным бесчувствием при виде изуродованного трупа Михаила тверского, валявшегося нагим у палатки. В опустошенном общественном сознании русичей оставалось место только инстинктам самосохранения и захвата. По словам Ключевского, если бы они были предоставлены самим себе, они разнесли бы Русь на бессвязные, вечно враждующие межу собой «удельные лоскутья». Но княжества тогдашней Северной Руси были не самостоятельные владения, а даннические «улусы» татар» (Фоминская Ю. Е. Влияние монголо-татарского ига на историческую судьбу России. Конкурс «Наследие предков – молодым». Интернет-версия.).
Большинство историков, начиная с Н. М. Карамзина, справедливо указывают, что результатом татарского ига стало отставание русских земель от Европы. Это верно, и трагизм ситуации заключался в том, что и до нашествия Батыя Русь сильно отставала от Европы, а в результате превращения страны в протекторат мусульманского ханства это отставание усугубилось на порядок. Внутреннее положение русских княжеств под властью исламизированной Орды характеризовалось экономическим застоем, социальными коллизиями, политической нестабильностью и общей культурной деградацией. Оказавшись вне христианского мира и при этом не став частью мира исламского, Русь испытала на себе все тяготы национально-культурного, экономического и духовного вырождения. Надо отметить, что в подобном положении оказались и другие христианские земли, сохранявшие призрачную независимость под мусульманским господством – сербские, болгарские, греческие, венгерские, албанские, румынские и грузинские княжества под турецким господством переживали сходные процессы.
Сложению единой русской нации и консолидации православия препятствовали политическая раздробленность, малонаселенность, крайняя бедность не только населения, но и элиты, техническая и культурная отсталость, а также незавершенная христианизация. Хотя Орда поддерживала православную церковь, остаточное язычество продолжало удерживаться – и на Севере, в Новгородской земле и в самом Новгороде, и на юге, в русско-ордынском пограничье. Вблизи границ русских земель и Орды долгое время существовали полунезависимые земли с этнически смешанным и религиозно неопределившимся населением, которые попеременно входили в состав русских княжеств, Орды и Литвы. Ни русские князья и православная церковь, ни Сарай-Берке, ни Вильно не могли их контролировать. Таковыми были Вятская вечевая республика, загадочное Елецкое княжество, почти не изученная «Яголдаева тьма» (в смысле – военно-административная единица), княжество Мансура, и Червленый Яр - просуществовавшая вплоть до Петра I казачья республика на Хопре.
«Что касается религии, то у русских червленоярцев, как и у других групп донских казаков, православное христианство имело свою весьма непростую историю.
В XIV в. (…) мы еще видим подчинение червленоярцев православным епископам и митрополитам без каких-либо признаков уклонения от официального византийского православия. Возможно, что такое положение сохранялось до конца существования Сарайской епархии. Но донские казаки все в целом, с самых первых сообщений о них в XVI в., появились на сцене как сектанты, считавшие себя православными христианами, но фактически не признававшие московскую православную церковь. Не только после раскола, когда в конце XVII в. большая часть донских казаков примкнула к старообрядцам, но и до раскола у них не было ни контролируемого Москвой духовенства, ни храмов, освященных и официально признанных московским церковным начальством, ни церковного брака, который казаки принципиально отвергали, − все это распространилось лишь в XVIII в. в основном, насколько можно понять, принудительно после подавления Булавинского восстания. Вместе с тем имеется много сведений о сохранении у донских казаков до XVIII в. некоторых обрядов, сильно смахивающих на языческие, и специфических ритуалов гражданского брака и развода.
Е. П. Савельев, автор выразительной, хотя, вероятно, еще далеко не полной сводки по данному вопросу, объясняет все эти явления пережитками восточнославянского язычества, занесенными в конце XV в. беженцами из Новгорода (216, вып. 5-6, с. 267-291). Мы не отрицаем, что эти беженцы могли быть носителями языческих традиций, тем более что именно в Червленом Яру они, судя по книге И. Попко, действительно побывали. Но думаем, что главное не в этом. Более вероятно, что не столько червленоярцы и прочие группы донских казаков в период с XIV до конца XVI в. почему-то уклонились от православия в язычество, сколько изменилось отношение московской церкви к казачьему православию.
Дело в том, что языческие традиции были сильны не только у новгородских, а вообще у всех восточнославянских крестьян, причем в XIII-XIV вв., в пору оформления Червленого Яра такие традиции несомненно были еще более сильны, чем в конце XV в., когда в Червленый Яр попали новгородцы. В XIV в. церковь во всей Руси, даже в центральных районах, еще на каждом шагу сталкивалась с живым язычеством, и Червленый Яр в этом отношении не мог быть чем-то исключительным. К тому же многих местных особенностей червленоярского православия московское церковное начальство могло не замечать за дальностью расстояния, а может быть, и делало вид, что не замечало, чтобы не отпугнуть червленоярцев, не утратить своего влияния среди них и не толкнуть их в объятия каких-нибудь других миссионеров, вплоть до католических, которые, сидя в Сарае, только того и ждали. Но в XVI в. окрепшая московская церковь начала ужесточать требования. Вот тогда-то, вероятно, и прекратилось поставление московских священников в донские казачьи храмы, потому что в этих храмах творилось нечто весьма далекое от православных канонов.
Впрочем, могло иметь место и некоторое возрождение язычества в Червленом Яру, но, вероятно, не столько под влиянием кучки беглых новгородцев, сколько под влиянием мордвы, которая жила рядом с русскими, в тесных контактах с ними и при этом имела языческую религию, как известно, весьма близкую по форме и по содержанию к древнему восточнославянскому язычеству.
О культуре татарской части населения Червленого Яра мы знаем еще меньше, чем о культуре русских червленоярцев. Можно лишь догадываться, что если червленоярские русские испытывали многообразные воздействия золотоордынской культуры, то и татары, жившие по соседству и в условиях единой системы хозяйства с русскими, тоже не оставались невосприимчивыми к их культурным влияниям. Можно также предполагать, что православное христианство у крещеной части битюгских татар в сочетании с сохранением полукочевого быта и при соседстве мусульман и даже, пусть в течение недолгого времени, буддистов должно было иметь довольно экзотическую форму.
Заметим, что еще неизвестно происхождение этого татарского православия. Оно могло быть не только результатом миссионерской деятельности Сарайской епархии, но и наследием центрально-азиатского несторианского христианства, которое имело значительное распространение в Золотой Орде до официального введения ханом Узбеком ислама в качестве государственной религии в 1312 г. Поэтому заслуживает специального изучения вопрос о том, не были ли уклонения от ортодоксального православия у донских казаков результатом не только влияний язычества, русского или мордовского, но и влияний несторианства, а также православия, преломленного через сознание татар-христиан» (Шенников А. А. Червленый Яр. Исследование по истории и географии Среднего Подонья в XIV- XVI вв. http://gumilevica.kulichki.net/SAA/index.html.).
Вероятно, и в других пограничных квази-государствах этно-религиозная обстановка была похожей. «Духовенство Хлынова, избираемое вечем, было совершенно независимо как от новгородской, так и московской митрополий. Московский митрополит Геронтий, современник Ивана III, в 1471 г. писал про вятчан, что "он не знает даже, кто там духовенство"» (Е. Савельев. История казачества с древнейших времен до конца XVIII века. Историческое исследование в трех частях. С.264. Цит. по интернет-сайту «Старые донские дороги Евграфа Савельева»).
Хлынов (совр. Киров) в XVII-XVIII вв. Истоник: В. Федяев «Путеводитель по городу Хлынову конца XVII — XVIII веков»
Очевидно, что православная церковь долгое время не имела рычагов для контроля над полунезависимыми пограничными сообществами, и вполне логично старалась их не трогать, не пытаться навязывать им «правильные» обряды. В силу этого на окраинах русских земель происходило упрощение и примитивизация православия, а в какой-то степени и возрождение язычества.
«Отатаривание» (точнее, квази-исламизация – не религиозная, а культурно-бытовая), как это не парадоксально, перед окончанием ордынского ига только усилилось. В период гражданских войн середины XV века (во времена Василия Темного и Дмитрия Шемяки) на Русь хлынуло множество татар – отличные воины, они получали земли за военную службу. Продолжалось оно и в уже независимом Московском царстве: татарские мурзы продолжали переходить на русскую службу, спасаясь от внутренних конфликтов и общего упадка распадавшейся Орды. Когда Иван IV готовился к занятию Казанского и Астраханского ханств, он привлек на свою сторону тысячи новых татарских воинов, приходивших в Московию с родными, близкими, слугами и крестьянами из своих владений. В огромной (150 тысяч), осаждавшей Казань русской армии татар было до 40%!
Взятие Казани Иваном Грозным 2 октября 1552 года. Худ. Г. Угрюмов, не позднее 1800 г., Русский музей, Петербург
При этом от них даже не требовали переходить в православие (переход осуществлялся добровольно и постепенно, в течение одного-двух поколений − потому, что так было удобнее служить и вообще жить). Перешедшие в Московскую Русь татары в большой степени и стали основой русского дворянства. Эти ордынские выходцы (Суворовы, Кутузовы, Ермоловы, Годуновы, Басмановы, Шереметевы, Салтыковы, Кутайсовы и многие тысячи других) переставали быть татарами, но очень долго не становились в полной мере русскими, создавая как бы промежуточный слой в культурном и психологическом отношении. Понятно, что особого уважения к коренному населению они не испытывали и, не связанные шариатом и адатом (обычным, светским правом у мусульманских народов), насаждали беззаконие и произвол. О правовой ситуации того времени свидетельствует сохранившийся до наших дней термин – «шемякин суд», символ произвола и беззакония. Русские земли XV-XVI веков превратились в странное подобие Орды, только без ислама и шариата – его заменил произвол любого начальства, светского и церковного.
До конца XV века основой судопроизводства на Руси оставалась «Русская правда» – со всеми ее неясностями и архаизмами, оставшимися в наследие от родоплеменного строя, наподобие поединка или испытания водой и огнем для разрешения судебной тяжбы. Правоприменение этого древнего и уже при написании устаревшего документа в XIV-XV веках было почти невозможно. Но его, судя по источникам, применять не очень и пытались – произвол рос, ширился и, самое печальное, становился привычной традицией. Таким образом, правовой нигилизм, сохранявшийся на Руси с языческих времен, многократно усугубился во времена зависимости от Орды. Тот же Карамзин отмечал, что именно ордынское подчинение породило то правовое поле, на котором впоследствии выросло российское самодержавие. «Монголы ввели в сознание своих данников – русских – идею о правах своего вождя (хана) как верховного собственника (вотчинника) всей занятой ими земли. Возникшее отсюда обезземеление (в юридическом смысле) населения, сосредоточение поземельных прав в немногих руках, стоит в неразрывной связи с укреплением служилых и тяглых людей, удержавших в своих руках “владение” землею лишь под условием исправного отправления службы и повинностей. Затем, после свержения ига […] князья могли перенести на себя верховную власть хана; почему вся земля стала считаться собственностью князей» (Леонтович Ф.И. К истории права русских инородцев: древний ойратский устав взысканий (Цааджин-Бичик) // Записки Императорского новороссийского университета. 1879. Т. 28. С. 251–271.Цит.: Ричард Пайпс. Влияние монголов на Русь: «за» и «против». Журнальный клуб Интелрос. Неприкосновенный запас, №5, 2011).
Страница из древнейшего Синодального списка Русской Правды (Пространная редакция), конец XIII в.
Только в 1497 г. царь Иван III принимает Судебник – свод законов, несколько упорядочивший юридическую практику в Московской Руси. Но и этот документ был весьма несовершенным: он не уточнял права и обязанности различных групп населения и не устанавливал наказаний за произвол властей. Можно предположить, что со времен ордынского господства русская элита привыкла пользоваться заведомо трудноисполнимыми и малопонятными законами: так было проще и привычнее сохранять право на беззаконие.
«[Александр Рихтер (1794-1826)] обращает внимание на заимствование русскими монгольского дипломатического этикета, а также на такие доказательства влияния, как изоляция женщин и их одежда, распространение постоялых дворов и трактиров, пищевые предпочтения (чай и хлеб), способы ведения войны, практика наказаний (битье кнутом), использование внесудебных решений, введение денег и системы мер, способы обработки серебра и стали, многочисленные языковые новации.
«При господстве монголов и татар почти переродились русские в азиатцев, и, хотя ненавидели своих притеснителей, однако же во всем им подражали и вступали с ними в родство, когда они обращались в христианство» (А. Рихтер. Исследования о влиянии монголо-татар на Россию // Отечественные записки. 1825. Т. XXII. № 62. С. 370. Цит.: Ричард Пайпс. Влияние монголов на Русь: «за» и «против». Журнальный клуб Интелрос. Неприкосновенный запас, №5, 2011).
И после принятия ислама Золотой Ордой русская церковь продолжала находиться под покровительством ордынских ханов, и не подвергалась ни малейшим гонениям. Хан Узбек, превративший Орду в мусульманский эмират, издал специальный закон, ограждающий церковь на Руси от всяких посягательств: «…Узбеково слово ко всем князьям великим, средним и нижним, воеводам, книжникам, баскакам, писцам, мимоездящим послам, сокольникам, пардусникам во всех улусах, где Бога бессмертного силою наша власть держит и слово наше владеет. Да никто не обидит в Руси церковь соборную. (…) Да пребывает митрополит в тихом и кротком житии; да правым сердцем и без печали молит Бога за нас и детей наших. Кто возьмет что-либо у духовных, заплатит втрое; кто дерзнет порицать веру русскую, кто обидит церковь, монастырь, часовню, да умрет!..» (А. И. Ляпчев. Ордынское иго и тюркоязычные народы, Проза.ру).
При этом «подозревать» Узбека в уважении с немусульманам трудно: так, он без колебаний истребил монголов-христиан, отказавшихся принять ислам. Узбек и его преемники покровительствовали православной церкви постольку, поскольку она требовала от своей паствы покорности ордынским властям. Это было тем более важно для Орды в связи со слабостью княжеской власти, а также из-за постоянной литовской угрозы: нелояльные Орде удельные владетели в большом количестве предавались литовской власти, предпочитая платить твердую дань Вильнюсу и исполнять четко прописанные обязанности в отношении Великого князя литовского и русского, а не подвергаться бесконечным унижениям в Сарае (хотя некоторым уделам на юге Литвы приходилось время от времени платить дань и татарам).
Показательно, что русские феодалы, воевавшие на стороне Литвы против русских земель, непосредственно подчиненных Орде, подвергались отлучению со стороны православной церкви: так, митрополит Алексий отлучил от церкви за союз с литовцами Михаила Тверского и смоленского князя Святослава Ивановича. А татарские властители обращались с православными иерархами как со своими холопами: так, хан Джанибек, узнав, что митрополит Алексий обладает исключительными познаниями в медицине, потребовал у юного князя Дмитрия Ивановича его приезда в Сарай для излечения его жены Тайдулы в следующих выражениях: «Пришли своего главного попа, ибо слышали, что Бог слушает его; если не пришлешь, пойду разорять Русскую Землю» (Игумен Кирилл (Сахаров). Русская Церковь в период монголо-татарского ига. Сайт Русская народная линия).
Во всяком случае, до Сергия Радонежского (середина – конец XIV века), благословившего воинов Дмитрия Донского на Куликовскую битву, о противостоянии церкви Орде ничего не известно. Да и насколько русское войско и православное духовенство считали этот поход началом ликвидации татарского ига, и насколько этот мотив был им приписан позднейшими российскими историками – вопрос сложный.
Другое дело – могла ли православная церковь занять враждебную татарам позицию? Собственных военных сил у церкви не было, надеяться на князей, слабых и полностью зависимых от Орды, было невозможно, как и а помощь извне. Православные государства, Византия, Болгария и Сербия, в те века агонизировали под натиском турок-мусульман, и никому помочь не могли. А католики были согласны обсуждать вопросы помощи только в обмен на признание верховенства Римского папы.
Крушение Византии и Русь
В период татарского ига взаимоотношения церкви на Руси (она не имела автокефалии и подчинялась Константинопольскому патриарху) с католиками, плохие с начала XIII века, ухудшились еще сильнее. В первой половине XV века католики и православные предприняли серьезную попытку преодолеть раскол между двумя ветвями христианства; причиной этого стало тяжелейшее положение, в котором оказались православные на Ближнем Востоке, в Малой Азии и на Балканском полуострове в результате турецких завоеваний. В 1370-х гг. турки-османы, высадившись в Европе, захватили Восточную Фракию, и Константинополь превратился в отрезанный врагами эксклав. От Византийской империи оставалось несколько мелких, изолированных друг от друга, блокированных турками территорий, державшихся в основном за счет помощи венецианцев и генуэзцев. Остатки Византии постепенно дичали; греки погибали от голода, болезней и турецких сабель, и зачастую для того, чтобы спастись, добровольно переходили на сторону мусульман. Не лучше обстояли дела и у православных балканских славян – болгар и сербов. Болгария, разоренная монголами и татарами, пережившая восстания, войны с византийцами, сербами и католиками Латинской империи, подверглась нашествию турок и в 1280 г. была ими завоевана. В 1371 г. турки разгромили сербское войско на реке Марице, а в 1389 г. нанесли сербам страшное поражение на Косовом поле, после чего Сербия перестала существовать.
Самой активной антимусульманской силой в Восточном Средиземноморье становилась католическая Венеция, но некоторые православные греческие сообщества относились к католикам с такой ненавистью, что предпочитали подчиниться туркам. Отчасти это было связано с успешной конкуренцией со стороны католиков (в первую очередь венецианских и генуэзских торговцев), но в большой степени вызывалось высокомерием католиков, не скрывавших презрения к православным. В этом нет ничего удивительного, поскольку православные воспринимались ими как неудачники, неспособные сопротивляться мусульманам, а кроме того, малограмотные в богословии и вообще безнравственные люди. Тут удивляться нечему: постоянные лишения, бесконечная неудачная война и голод не дают времени думать и учиться, делают людей черствыми, разрушают мораль.
«…Бог покарал греков так, что их может смутить всякий. У них два определенных греха: во-первых, они самые надменные люди в свете и всех считают ни во что, хотя сами не стоят ровно ничего. Во-вторых, они менее кого-либо в свете имеют жалость к ближнему. В бытность нашу в Константинополе греческие беглецы из Азии валялись на навозе и вопили от голода, однако не нашлось никого из греков, кто дал бы им что-либо Бога ради, хотя в городе было изобилие всяких припасов. Только алмогавары [легкая пехота из испанского Арагона – прим. авт.], тронутые большою жалостью, делились с беглецами своею пищею. Потому больше двух тысяч нищих греков, ограбленных турками, следовали за алмогаварами повсюду... Ясно, что Бог отнял у греков всякий рассудок» (История Византийской Империи. Том V, Часть 1, Глава 6.).
Стоит ли упрекать католиков за презрение, если греки и балканские славяне действительно терпели от мусульман одно поражение за другим, а образование в православных странах было организовано несравненно хуже, чем в католических? А поскольку католики греков презирали, даже те их воинские части, которые приходили на помощь грекам (в основном из итальянских и испанских государств), вели себя с православным населением грубо и жестоко, позволяя себе грабежи и насилия. Православное население, разумеется, отвечало католикам ненавистью и презрением. Кроме того, после длительной и жестокой войны между православной Никейский и католической Латинской империями в XIII веке в восстановленной Византии активно продолжалась антикатолическая пропаганда, еще более ухудшавшая отношения между ветвями христианства.
Однако в обстановке непрерывного и успешного натиска турок у византийской православной церкви не оставалось иного выхода, как согласиться на объединение с католиками. Еще до начала переговоров о единстве церквей католики проявили готовность помочь братьям во Христе: в 1394 г. папа Бонифаций IX объявил крестовый поход против турок во спасение христиан Балканского полуострова. Основой крестоносной армии были французские, польские и венгерские части, но в нем участвовали англичане, шотландцы, испанцы, немцы, португальцы, швейцарцы, хорваты, итальянцы и чехи. Огромная по меркам того времени армия очень плохо управлялась; разноязыкие рыцари не понимали друг друга и постоянно конфликтовали между собой, ссорились и командиры. Болгары восстали против турецкого господства и присоединились к крестоносцам, а вот сербы послали войска на помощь своим новым хозяевам – туркам. 25 сентября 1396 г. в Болгарии, вблизи города Никополь, произошло кровопролитное сражение, в котором решающую роль сыграли сербы: им удалось опрокинуть рыцарей. Крестоносцы потерпели страшное поражение; пленных турки обезглавили. Несмотря на поражение крестоносцев, византийцы поверили в решимость католиков прийти им на помощь.
Битва при Никополе. Миниатюра «Хроник» Жана Фруассара XV в.
В 1438 г. в городе Феррара открылся собор, объявленный Вселенским и призванный покончить с разделением христианства на православие и католичество. Созвал собор Римский Папа Евгений IV, а его цели утвердил византийский император Иоанн VIII Палеолог; на нем присутствовали Константинопольский патриарх Иосиф II и полномочные представители православных церквей византийских земель, в том числе завоеванных мусульманами, а также валашских и грузинских земель. Присутствовал и митрополит Киевский и всея Руси Исидор. На Соборе обсуждались разногласия по вопросам догматов – о филиокве (добавлении, сделанном Римской церковью в Символ веры), о чистилище, главенстве папы римского во Вселенской Церкви и совершении таинства Евхаристии. Католики, пользуясь безвыходным положением православных, давили на них жестко – вплоть до лишения несогласных средств на пропитание. В 1439 г. император Византии и Константинопольский патриарх пописали соглашение об унии – признании православной церковью верховенства Римского папы при сохранении ею собственных обрядов и обычаев. При этом четыре православных митрополита и один епископ не подписали унию. Полностью текст унии не был оглашен и остался неизвестным участникам собора, что было оскорбительным для представителей восточного христианства. По сути, им грубо выломали руки.
Любовь и доверие, как известно, могут быть только взаимными, а условия, при которых была заключена Флорентийская уния (Собор из-за чумы переехал из Феррары во Флоренцию), не располагали к этим чувствам. Константинопольский патриарх умер до окончания собора, и по возвращении духовенства в Византию в его среде начались разброд и шатания. Православные иерархи один за другим отказывались от унии и каялись за ее подписание; новым патриархом с огромным трудом был избран митрополит Кизический Митрофан, одобрявший унию. Однако большинство православных, как духовенства, так и мирян, ее так и не признали. Попытка объединения западного и восточного христианства привела только к новому расколу – уже внутри православия. Неуступчивость и грубость гораздо более сильных католиков сыграла в этом решающую роль: их поведение оказалось противоречащим главным принципам христианства. На Флорентийском соборе католиками были подписаны буллы об унии и с другими христианскими церквями восточного обряда – Армянской, Яковитской, Сирийской, Халдейской и Маронитской. Но через короткое время в унии с католиками остались только кипрские марониты; остальные восточные церкви от нее отказались. То есть отказ большинства православных от унии следует связывать в основном все-таки с непримиримостью и грубостью католиков.
Надо отметить, что католики, добившись на какое-то время формального объединения с православными, снова попытались оказать им военную помощь против турок. В 1441 г. объединенная католическая армия во главе с королем Польши и Венгрии Владиславом III и полководцем Яношем Хуньяди начинает наступление против мусульман в Венгрии, Сербии, Албании и Болгарии (перед походом Владислав III издал «привилей» с подтверждением равенства прав и свобод православных и католических церквей). В походе участвуют польские, венгерские, молдавские, чешские, хорватские, немецкие, литовские и итальянские войска при поддержке венецианского и бургундского флотов. Их поддерживают болгарские, сербские и албанские отряды. Однако в 1444 г. при Варне (Болгария) огромное турецкое войско нанесло поражение крестоносцам; Владислав III пал в бою. Хуньяди, собравшись с силами, продолжает войну, но в 1448 г. на Косовом поле турки наголову разбивают его войско. Показательно, что помощь болгар крестоносцам была несущественной, а сербские отряды вначале присоединяются к рыцарям, но в ходе Косовской битвы внезапно переходят на сторону турок. Впоследствии сербские отряды вместе с турками участвовали в осаде и штурме Константинополя…
Крестовый поход для освобождения Византии, несмотря на героические действия западноевропейских войск, провалился. Виной этому стала не только сила и многочисленность турок, но и недоверие православного населения Балканского полуострова к иноязычным и иноверным освободителям. Даже командующий византийским флотом Лука Нотарас открыто заявлял, что, по его мнению, «лучше увидеть в городе царствующей турецкую чалму, чем латинскую тиару». С этого момента Византия была обречена. В 1453 г. Константинополь пал; последний император Константин XI погиб в отчаянной уличной схватке. Справедливости ради отметим, что Венеция, инициатор разгрома Константинополя 1204 г., последние годы существования Византии содержала ее бесплатно на собственные средства, а отряды венецианских добровольцев до последних часов обороны великого города составляли ядро его защитников. При падении Константинополя на его стенах погибли 68 только венецианских патрициев. Но их героизм не спас тысячелетнюю православную империю: Византия погибла.
* * *
А что же Русь, и какое отношение она имела к православно-католическим коллизиям, развернувшимся на Балканах? Самое прямое. Выше указывалось, что русское православие в Ферраре и Флоренции представлял митрополит Исидор. Грек, он в 1437 г. был поставлен на Киевский митрополичий престол. Надо отметить, что Великий князь московский Василий II Темный пытался поставить митрополитом рязанского епископа Иону, но посольство Византии настояло на кандидатуре своего соотечественника; для нее было принципиально важно, что Исидор был твердым сторонником унии с католиками.
Василий Темный, желавший видеть на митрополичьем престоле русского, а не грека (русское духовенство, разумеется, было полностью с ним солидарно), смирился с решением императора, скрепя сердце. Исидор, подписав документы об унии, вернулся в Москву, однако оказался в изоляции: русское духовенство, как в Московском княжестве, так и в Польше и Литве, отказалось признать унию. По приезду в Москву Исидор передал великому князю Василию Темному послание папы Римского Евгения IV, содержавшее просьбу помогать митрополиту в воссоединении католической и русской церквей, на что князь отреагировал крайне холодно. Вскоре митрополит провел архиерейское богослужение, в ходе которого помянул предстоятелей в соответствии с принятым во Флоренции порядком церковной пентархии, поставив первым Римского папу. Вскоре Исидор был арестован, осужден на соборе русского духовенства и помещен в тюрьму Чудова монастыря. Однако упорный грек отказался от покаяния и не отрекся от унии. Ему удалось бежать из темницы; он прибыл в Литву, а затем – в Венгрию.
Василий II Темный принимает Исидора в Москве. Миниатюра из Лицевого летописного свода Ивана Грозного. Русь (1468 - 1483 гг. от Р.Х.) Книга 15
Исидор прожил неспокойную жизнь: он бывал в Константинополе, Риме, был возведен в сан кардинала-епископа и финансового управляющего Священной Коллегии Кардиналов. Однако он не забыл о судьбе своей родины, и за несколько месяцев до захвата Константинополя турками прибыл в агонизирующий город. Кардинал-епископ участвовал в последних боях на стенах Константинополя, попал в плен, но снова бежал и добрался до Венеции. В конце жизни он получил формальный сан Константинопольского патриарха, признававшегося только греками-униатами, спасшимися в Западной Европе от турок.
Можно ли осуждать этого талантливого, целеустремленного и храброго человека? Он был греком и действовал в соответствии с интересами Византии; ради ее спасения Исидор и поехал на Русь, и подписал унию с католиками. Он, как и положено византийскому монаху, рассчитывал на помощь своей стране со стороны православной Руси. Но могла ли Русь оказать Византийской империи хоть какую-то помощь? Нет, не могла. Военные силы русских княжеств не были самостоятельными: они подчинялись ханам Золотой Орды, которые были мусульманами. Таким образом, Русь, будучи зависимой от исламского государства, невольно находилась на стороне Турции в ее агрессии против Византии. То есть она находилась в ситуации, подобной сербским вассалам Турции. Поэтому и московский Великий князь столь негативно отреагировал на Флорентийскую унию: Русь входила в состав мусульманского мира, а Исидор и другие греки-униаты находились по другую сторону фронта.
В сложном положении оказалась русская церковь. С одной стороны, судьба Византии, центра православного мира, не могла быть безразлична русским священнослужителям. С другой – ее поддержка означала самые суровые репрессии со стороны татар. С третьей стороны, подчинение Римскому папе лишило бы русских священнослужителей самостоятельности; а верховенство греческого клира над ними с самого начала было эфемерным, и они привыкли к независимости.
После ареста Исидора и осуждения унии, в 1448 г. был созван Московский Собор, поставивший на Русскую митрополию епископа Рязанского Иону без согласования с Константинопольским патриархом-униатом. После этого Русская церковь становится де-факто автокефальной, и сношения продолжаются только с той частью православных, которая отвергла унию.
Результатом стало еще большее обострение отношений с католическим миром. Если в 1449 г. король Польши Казимир согласился на подчинение Русской церкви православных епархий Украины (кроме Галиции, где православные приходы были сразу переданы униатам) и Литвы, то уже в 1458 г. поляки отняли у Русской церкви приходы в Литве и создали там отдельную автокефальную митрополию. В 1459 г. Собор в Москве признал факт разделения Русской церкви на две автокефальные: с этого момента можно говорить о существовании самостоятельной Русской православной церкви (РПЦ).
Московский улус или «Третий Рим»?
Административное обособление РПЦ нуждалось в идейном обосновании, а оно лежало на поверхности: согласие части греков на унию с «латинцами» и подчинение турками-мусульманами несогласных с унией. Последнее обстоятельство в РПЦ начали активно педалировать после упразднения зависимости от Орды, датой которого считается 1480-й г. Великое княжество Московское к концу правления Ивана III (1505 г.) объединило все русские земли, зависевшие ранее от Орды. После этого князь Московский начал именоваться «Великим князем всея Руси» и «царем»: раньше этот титул применялся только по отношению к великим ханам Золотой орды. В 1489 г. посольство Священной Римской империи предложило Ивану III королевский титул, но тот отказался, считая царское достоинство выше королевского. С того же времени в качестве герба Московии появляется двуглавый орел: он означал преемственность нового независимого государства по отношению к Византийской империи (есть также версия, что русский орел символизировал равенство Московского царства с католической Священной Римской империей).
Иван III свергает татарское иго, разорвав изображение хана и приказав умертвить послов. Худ. Н. Шустов, 1862 г. Сумский областной художественный музей имени Н. Х. Онацкого, Сумы, Украина
После столь масштабных изменений РПЦ начала обосновывать свою самостоятельность подчиненностью других православных церквей мусульманам или католикам. Тогда появляется знаменитая максима «Москва – Третий Рим, а четвертому – не бывать». Когда Москву стали называть «Третьим Римом», выяснить трудно: согласно официальной версии, авторство этой идеи принадлежит митрополиту Московскому Зосиме, высказавшему эту мысль в 1492 г. предисловии к своему «Изложению Пасхалии». Возможно, что сама идея была привнесена переселившимися в Московию болгарскими священниками. В 1337 г. в болгарском переводе Манассиевой хроники столица восстановленной Болгарии именуется «Царьград Тырнов», а в комментарии сказано: «Вот что приключилось со старым Римом, наш же юный Царьград растет и мужает, крепнет и молодеет» (Летописта на Константин Манаси. София, 1963. Стихотворная хроника византийского писателя XII в. Константина Манассии, переведенная в XIV в. в Болгарии для царя Ивана Александра. В ней излагается всемирная история, при этом основное внимание уделено истории Рима и особенно Византии). На фоне упадка Константинопольского патриархата это звучало убедительно. А после захвата Константинополя и Болгарии мусульманами и превращения Московии в единственное независимое православное государство объявление Москвы Третьим Римом выглядело естественно. Связующим звеном между Константинополем и Москвой стала также женитьба царя Ивана III на Софии Палеолог, наследнице последнего византийского императора Константина XI. Кроме того, превращение Казанского ханства в вассала Москвы (1487 г.) стало демонстрацией победы православия над исламом – своего рода возмездия за захват турками Константинополя. После завоевания православных земель турками и католической Речью Посполитой Московия как православное государство получила своего рода моральное право считать себя главой православного мира, хотя формально и подчинялось Вселенскому (Константинопольскому) патриархату.
Бронников Ф. А. Встреча царевны Софьи Палеолог псковскими посадниками и боярами в устье Эмбаха на Чудском озере. 1883 г., Шадринский городской краеведческий музей имени В.П. Бирюкова, Шадринск
Надо сказать, что идея преемственности Москвы по отношению к Константинополю поддерживалась и католической церковью: Австрия и Венеция вели ожесточенную войну с мусульманами и нуждались в союзнике на Востоке.
Завоевание при Иване IV Казанского, Астраханского и Сибирского ханства, официальное возведение Ивана IV в царское (т.е. императорское) достоинство – все это сильно укрепило идеологию Москвы как Третьего Рима. В 1589 г. московскому митрополиту Иову лично Вселенским Патриархом Иеремией II было присвоено патриаршее достоинство. О степени влияния Москвы на высшее руководство православной церкви свидетельствует тот факт, что Вселенский патриарх во время переговоров о создании Патриархии в Москве фактически находился под домашним арестом. В это время, вероятно, уже ощущалась и финансовая зависимость православных церквей Балканского полуострова и Ближнего Востока от Москвы; уже в XVII веке она станет очень сильной.
Москва как Третий Рим сильно возвышал национальную самооценку русского народа. При этом идея «Третьего Рима» создавала почву для появления национальной самоуверенности на грани самолюбования; презрения ко всем прочим не только православным, но и вообще другим христианским церквям. Сознание богоизбранности Московского государства и народа породило самодовольство и самоуспокоение. Так же чувствовала себя, например, Эфиопия XIII века, после воссоздания царства Соломонидов и оттеснения мусульманских захватчиков – почила на лаврах и на века застыла в развитии.
Московский улус, после крушения татарского ига осознавший себя Третьим Римом, отгородился от католической Европы и даже в определенной мере от прочих православных народов. Русское благочестие и на официальном, и на неофициальном, народном, уровне стало считаться единственно верным – «неповрежденным». В силу этого католики, а позже – и протестанты вообще перестали считаться в Московии христианами и приравнивались к еретикам и язычникам: при принятии православия они подлежали перекрещиванию; какая огромная разница с недалекими временами Василия Темного, когда западные христиане считались пусть заблуждающимися, но единоверцами! В результате обособления русской церкви укрепляется особая московская религиозность с упором на внешний ритуал и абсолютную неизменность богослужебных форм. Не прекращавшаяся борьба с «латинском» и постоянно появлявшимися ересями способствовали укоренению духа неподвижности и неизменности духовной жизни, к отрицанию любых новаций.
Опричная «поруха»
После восшествия на престол Ивана IV, впоследствии – Страшного (Грозным его назвали позднее публицисты, благосклонные к царю-извергу) Московия оказалась перед выбором: продолжить ли свой, особый – якобы византийский, а на деле неполноценно-ордынский – путь, или же начать движение в сторону Европы. Несмотря на территориальную, политическую и религиозную изоляцию, европейцы все-таки в каких-то количествах присутствовали в Московии. Новгород и Псков продолжали вести торговлю с Европой, хотя и в гораздо меньших масштабах, чем до монгольского завоевания, и там постоянно жили литовцы, немцы и шведы. Было и определенное идейное влияние: в частности, с контактами с Европой некоторые историки связывают появление на Руси ересей стригольников и жидовствующих. При Иване III в Москве появляются итальянцы: хотя их количество было мало, они внесли огромный вклад в возобновление культурного развития русских земель. Итальянцы фактически построили новый Московский Кремль, Нижегородский Кремль, стены Китай-города и несколько известных церквей как в столице, так и в других городах. Аристотель Фиораванти не только возвел Успенский собор и стены Кремля – он построил в Москве пушечный двор (до этого пушки импортировали из Литвы и Швеции). «До середины XVI столетия вся московская артиллерия фактически создавалась по итальянскому образцу с активным участием наемных специалистов из Италии. Это позволило московским князьям иметь лучшую в Восточной Европе артиллерию и превратить княжество в огромное царство. В 1552 г. при штурме Казани погиб Иван Аристотелев - ставший русским воином правнук итальянца Фиораванти.
Нижегородский Кремль
Если первым военным специалистом из Западной Европы на Руси стал итальянец, то первым собственно наемным бойцом стал командир отряда ландскнехтов из Германии. 13 сентября 1502 г. после сражения русских и ливонских войск у озера Смолин под Псковом на сторону «московитов» перешел Лукас Хаммершеттер, командир отряда наемников из Брауншвейга. Хаммершеттер долго служил в России…» (А. Волынец Иностранный легион русских царей. «Русская планета», 25 февраля 2015).
«Сотрудничество Руси и Германии продолжилось в ХV в. В 1491 г. на Русь были приглашены два немецких рудокопа, которые обнаружили на Печоре залежи серебряных руд. В период с 1517 по 1521 гг. из немецких земель прибыло несколько бомбардиров-пушкарей, сыгравших во время татарского нашествия 1521 г. значительную роль. В обороне Москвы отличился пушкарь Николай из Шпайера. В числе защитников Рязани был другой пушкарь − Иоганн Йордан, чье имя среди прочих героев высечено на специальной доске в Рязанском Кремле. Активно вели торговлю с Россией немецкие купцы. Они приезжали через западные границы России, но главным для них был морской путь из Любека, Данцига и, особенно, Гамбурга, через Архангельский порт [ошибка в хронологии: Архангельск был основан в 1584 г., но торговля в устье Северной Двины, в Холмогорах, началась гораздо раньше – прим. авт.], откуда они попадали в Москву» (История российских немцев. Интернет-портал RusDeutsch).
Рязанский Кремль
Благодаря этим контактам европейский путь развития Московии казался открытым: значительная часть русской элиты понимала, что будущее страны связано с опорой на европейцев-христиан. А так как все православные земли, кроме Московии, потеряли самостоятельность, в качестве партнеров оставались только католические государства.
Придя к власти, молодой Иван IV первое время склонялся к европейскому пути развития. О его стремлении вступить на этот путь, но и о его сложностях свидетельствует «дело Шлитте». Вскоре после коронации, в 1547 г., царь поручил немецкому купцу Гансу Шлитте завербовать в Европе и организовать приезд в Москву специалистов различных профессий: металлургов, горняков, строителей, оружейников, врачей, фармацевтов, теологов и переводчиков. Шлитте завербовал в Европе около 300 человек, и они отправились в Москву через Ригу и Любек. Рижская группа была неожиданно арестована по решению властей Ливонского ордена и заключена в Венденском замке. После пяти лет заключения специалисты были вынуждены согласиться остаться в Ливонии. У них не было выхода: мастер Ганц, попытавшийся самостоятельно и без разрешения пробраться в Москву, был схвачен и казнен. Любекская группа также была задержана: Шлитте арестовали власти Любека, потребовавшие огромную сумму за транспортировку специалистов в Московию. Таких денег у купца не было, и он оказался в тюрьме. Завербованных Шлитте специалистов никуда не пустили.
Ганзейский союз, в состав которого входил Любек, и Ливонский орден не желали, чтобы специалисты усилили военный и экономический потенциал Московии. Они действовали и в интересах Швеции, закрывшей Балтийское море для свободного судоходства в русские земли. Следует указать, что способ недопущения специалистов в Московию полностью противоречил даже тогдашнему, весьма расплывчатому международному праву. Ни Ганзейский союз, ни Ливония, ни стоявшая за ними Швеция не находились в состоянии войны с Московией, и подобные действия были незаконны. В Москве их справедливо расценили как грубое национальное оскорбление: с Московией обошлись как с диким, языческим племенем, которому нельзя предоставлять доступа к современной технике. По мнению Н.М. Карамзина, именно «дело Шлитте» стало причиной начала противостояния Московии с Западом, вылившееся в 1558 г. в Ливонскую войну.
Если во времена первых киевских князей-христиан Русь хотя и сильно уступала Европе по уровню развития, но все же воспринималась на Западе как как «своя» (в отличие от мусульманских и языческих стран), то после татарского завоевания все изменилось. До XVI века так грубо по отношению к православным католики не поступали. О Московии в Европе знали очень мало, и воспринимали ее как часть «Тартарии» − так называли европейцы Золотую Орду и возникшие на ее обломках татарские ханства. Слово «Тартария» ассоциировалось у европейцев не только с татарами, но и с древнегреческим Тартаром (адом), и обособленная страна среди глухих лесов представлялась дикой и страшной страной язычников и «сарацинов». Это подтверждалось в сознании европейцев и тем, что во время постоянных московско-литовских войн Москва выступала в союзе с татарами, а литовцы – с поляками и ливонцами. Московско-литовские войны в основном были вызваны попытками Литвы принудить удельных пограничных православных князей к принятию католичества.
Сигизмунд Герберштейн, неоднократно бывавший в Москве в качестве посла Священной Римской империи при правлении Василия III, в своей фундаментальной книге о Московии описывает ее как абсолютно чуждую страну – примерно так же, как европеец того времени писал бы о Японии или Индии (Сигизмунд Герберштейн. Записки о Московии. М.: МГУ. 1988. Восточная литература). Сам он относился к русским доброжелательно; что уж говорить о менее образованных и компетентных европейцах! А могло ли быть по-другому, если само задание, данное Шлитте, свидетельствует о крайней отсталости Московии по сравнению с Европой?
Герберштейн в русском одеянии, пожалованном ему Василием Иоанновичем в 1517 г. (с рисунка того времени). Источник: Сигизмунд Герберштейн. Записки о Московитских делах. СПб., 1908.
За командированием Шлитте в Европу стояла группа особо приближенных к царю высших сановников (А.Ф. Адашев, А.М. Курбский, митрополит Макарий, протопоп Сильвестр и др.), настроенных на европеизацию Московии. Эту группу – фактическое правительство страны – князь Андрей Курбский назвал «Избранной радой». Хотя термин «рада» в Московии никогда не употреблялся (князь-беглец писал свои послания из Литвы, где слово «рада» от немецкого rat – «совет» было общеупотребительным), название «Избранная рада» укоренилось в исторической литературе, поскольку никаких других указаний на эту группу реформаторов, помимо писем Курбского, не сохранилось. Европейский вектор их деятельности несомненен: до опалы членов Рады были проведены военная, судебная, управленческая реформы, сформировалось местное самоуправление. Был созван Земский собор: Московия стала сословно-представительной монархией европейского типа. Появился новый, более совершенный Судебник; упорядочено налогообложение, отменены кормления, принят Устав о государственной службе, создана система приказов (министерств). Был также утвержден Стоглав (сборник решений Стоглавого собора 1551 г.), регулировавший церковные вопросы и в какой-то степени сдерживавший недостатки и пороки церковной жизни. Собор принял важнейший, но так и не исполненный закон о всеобщем образовании. В 1554 г. в Москве открылась первая русская типография.
Князь Курбский. Худ. П. Рыженко
Однако Рада не имела никакой легитимной основы (правительством являлась Боярская дума), и представляла собой неформальную группу высокопоставленных вельмож, умевших оказывать влияние на молодого царя. Крах экспедиции Шлитте нанес по позициям Рады сильнейший удар, но какое-то время она все же оставалась у власти. По мнению историка Владимира Кобрина, пока царь был молод, он находился под влиянием энергичных и умных советников из Избранной рады, которые могли умерять его буйный характер и наставлять на тот путь, который они считали верным (Кобрин В.Б. Иван Грозный. - М.: Московский рабочий, 1989). Но когда царь возмужал, особенно же после завоевания Казанского и Астраханского ханств, он почувствовал себя уверенно и начал выходить из-под влияния советников. Иван IV постепенно становился самодержцем, правящим безо всяких ограничений, не считаясь ни с чем и ни с кем – как истинный татарский эмир, к тому же не ограниченный ни законами шариата, ни этическими нормами, принятыми в исламском мире.
Малообразованные, примитивные люди всегда упрощенно воспринимают окружающий мир, и тянутся к простоте в принятии решений. Все сложное кажется им искусственным и ненужным. Поэтому можно с большой долей уверенности предположить, что Иван IV искренне не понимал, зачем нужен новый Судебник – ведь есть же царь, который все решает! И к чему в этом случае Земский собор? Нужны ли вообще все эти утомительные новации, если в старину обходились без них? Наверняка примерно так думала и значительная часть московской элиты.
По-видимому, впервые Рада вызвала недовольство царя несогласием с его идеей захвата Ливонии. Несправедливость запрета русской торговли на Балтийском море ганзейскими немцами и шведами, как и незаконность «дела Шлитте» были несомненны. Иван IV надеялся на мощь своей армии, недавно разгромившей Казанское и Астраханское ханства, и, по мнению некоторых историков, вовсе не собирался прорубать «окно в Европу» (Филюшкин А.И. Изобретая первую войну России и Европы: Балтийские войны второй половины XVI века глазами современников и потомков. Санкт-Петербург: Дмитрий Буланин, 2013). Согласно этой версии, он просто хотел «выбить» из ливонцев «Юрьеву дань» − ежегодные выплаты за бывший русский город Юрьев (Дерпт), которые Орден прекратил в нарушение договора. Во всяком случае, не существует свидетельств о стремлении Ивана IV прорваться в Европу, и все документы начальной эпохи войны говорят только о требованиях выплаты дани. Почему Рада возражала против нападения на Ливонию, мы, похоже, не узнаем никогда. Возможно, ее члены были достаточно прозорливы для того, чтобы предвидеть создание мощной европейской коалиции против Московии, справиться с которой русская армия не сможет – что, собственно, и произошло. Возможно, Рада также настаивала на доведении до конца уничтожения осколков Золотой Орды, сильнейший из которых, Крымское ханство, представлял собой мощную военную силу и вдобавок опирался на помощь единоверной Турции. Во всяком случае в 1559 г. между Москвой и Орденом было заключено перемирие, инициатором которого стал член Рады окольничий Алексей Адашев. Перемирие закончилось плохо: часть русских войск была переброшена против Крыма, где не добилась успеха, а ливонцы, узнав об уходе русских войск, нарушили перемирие и нанесли оставшимся русским гарнизонам ряд сильных ударов. В 1560-61 гг. русская армия в Ливонии столкнулась с коалицией ливонцев, Литвы и Польши, к которой несколько позже присоединилась и Швеция, и начала терпеть поражения. Как любой деспот, царь обвинил в неудачах тех, кто пытался удержать его от ошибок, т.е. Раду. Столкнувшись с неприязнью царя, Адашев отбыл из столицы на фронт, где был арестован и вскоре умер в заключении. Его родственники были казнены. Протопопа Сильвестра царь обвинил в смерти жены и сослал в Кирилло-Белозерский, а затем в Соловецкий монастырь, где опальный вождь Рады окончил свои дни. Митрополит Макарий репрессиям не подвергся, но, поняв, что реформаторская деятельность более невозможна, попытался оставить митрополичий сан и вскоре умер. Воевода Курбский, сражавшийся с ливонцами, узнал об опале Адашева и Сильвестра, и, опасаясь на свою жизнь, в 1563 г. перешел на сторону врагов. Избранная рада перестала существовать.
В 1565 г. царь создал опричнину – государство в государстве со своей территорией, армией и церковью, противопоставленную т. н. земщине, т. е. всей остальной стране («Опричь» означает «вне»; опричнина находилась вне всякого закона. Это была не имевшая аналогов в мировой истории организация, официально выведенная за пределы правового поля).
Опричники. Худ. Н. Неврев, ранее 1904 г., Государственный музей изобразительных искусств Кыргызстана, Бишкек
Создав опричнину, Иван IV приступил к сокрушению всех и всяческих правовых начал, т.е. возведя произвол в принцип своего правления. Бежавший в Литву Андрей Курбский, обвинявший в своих знаменитых письмах царя в зверствах и бесчинствах, делает упор на то, что эти действия недостойны христианского государя. Иными словами, он требует от царя следовать нравственным принципам и юридическим нормам, которые должны быть едины и для великого государя, и для подданных (неудивительно, что любимым писателем Курбский почитал Максима Грека).
В свою очередь, царь в ответном послании возмущается: как он (Курбский) смеет ослушаться своего государя, даже «строптивого» (т.е. несправедливого)? И формулирует основной принцип произвола: «…Жаловать своих холопов мы всегда были вольны, вольны были и казнить». То есть он впервые объявляет своими холопами (рабами) все население страны. Это не что иное, как принцип восточного, а не христианского и не европейского, владыки: «праведный эмир» – безусловный и неограниченный властелин своих подданных; никакие законы его не связывают (они – для простолюдинов); над ним – только Аллах.
Считается, что государь, создавая опричнину, боролся за усиление верховной власти и централизацию страны. Боярство, невзирая на личные качества бояр (зачастую малопривлекательные) и их частные интересы (часто своекорыстные), пыталось защитить свои права, т.е. боролось за сохранение (точнее, узаконение) законности. Кроме того, нет никаких свидетельств существования боярской оппозиции и противодействия бояр централизации страны. Бояре – не европейские графы и бароны: в Московии крупные феодалы не имели не только замков, но и единых земельных владений. Они были сильны только своим членством в объединенной элите государства, и были не меньше, чем царь, заинтересованы в сильной власти и централизации. В качестве примера «боярской смуты» приводится попытка части аристократии возвести на московский трон во время болезни Ивана IV его двоюродного брата Владимира Старицкого, но это была обычная борьба за престол, не имевшая никакого отношения к борьбе с централизацией. В Московии не было четкого закона о престолонаследии, а Владимир Старицкий, имел на престол не меньше прав, чем сам Иван IV. Бояре, выдвинув его кандидатуру, как раз заботились о законности власти, т.е. об укреплении, а не ослаблении страны. Получается, что теорию борьбы царя с боярской фрондой и опричнину как орудие в этой борьбе следует отвергнуть. Равно как и опору царя на мелкое дворянство и простолюдинов: среди опричников было немало бояр, а к простому народу всегда апеллируют тираны для решения своих задач – это определил еще Аристотель.
Опричнина залила страну кровью, причем не только и не столько боярской; вместе с опальными вельможами убивали их родных, близких и слуг, разоряли и выжигали принадлежавшие им селения. Во время похода опричников против Новгорода, где якобы появилась «измена и крамола», опричники жгли и разоряли города (Тверь, Клин, Торжок) и села на всем пути следования из Москвы, население которых к «измене» никакого отношения иметь не могло. После массового избиения новгородцев (в основном простых горожан, не имевших никакого отношения к политике), город был совершенно разграблен, как и все населенные пункты в окружности до 300 верст от него.
Васнецов А. М. Улица в городе. Эскиз декорации оперы П.И. Чайковского «Опричник» 1911. Государственный центральный театральный музей им. А.А. Бахрушина, Москва
О том, как «искореняли крамолу» опричники, написано в воспоминаниях немецкого авантюриста Генриха Штадена, некоторое время командовавшего одним из опричных отрядов. Он с феноменальным цинизмом описывает грабежи и насилия, массовые убийства и вымогательство, творившиеся им лично и другими опричниками. Опричнина в его описании – это необъявленная непрекращающаяся война против земщины; война без всяких правил, совершенно зверская и бессмысленная. Грабительский смысл этой войны кондотьер совершенно не скрывал. (Виппер Р.Ю. Иван Грозный. М-Л.: Издательство Академии Наук СССР, 1944. Электронная версия). Свидетельства Штадена о бандитском характере опричнины полностью подтверждаются всеми известными русскими и иностранными источниками.
Утверждения поклонников Грозного о том, что жертвами опричнины были якобы политические противники центральной власти и изменники, опровергаются всей массой документальных свидетельств той эпохи, частично опубликованных историком В. Кобриным (Кобрин В.Б. Иван Грозный. М.: Московский рабочий, 1989). Эти документы показывают картину полного ограбления, обнищания, разорения и одичания Московии, разрушения всей крестьянской жизни, упадка и обезлюдения городов.
В. Кобрин отмечает, что «писцовые книги, составленные в первые десятилетия после опричнины, создают впечатление, что страна испытала опустошительное вражеское нашествие». До 90% земли лежало «в пустее». Многие помещики разорились настолько, что бросили свои поместья, откуда разбежались все крестьяне, и «волочились меж двор». В разгромленном и разграбленном Новгороде после ухода опричников распространилось людоедство…
Разгул террора затронул и церковь. В 1569 г. Малюта Скуратов задушил митрополита Филиппа, отказавшегося благословить поход на Новгород. Были убиты архимандриты Чудова монастыря в Москве Евфимий, и Симонова – Иосиф. Был уморен голодом новгородский архиепископ Леонид (новгородских священников и монахов опричники перетопили в Волхове почти всех), убит протопоп Архангельского собора Кремля Иван.
Кончина митрополита Филиппа. Худ. Н. Неврев, 1898. Государственный музей изобразительных искусств Республики Татарстан, Казань
После опричнины, а также после поражения в Ливонской войне (1558-1583 гг.), в которой полегла чуть ли не вся русская армия, Московия представляла собой совершенно опустошенную страну; в источниках того времени этот период называют «порухой». Жертвами массового террора и военного лихолетья, как всегда, стали в первую очередь наиболее энергичные, образованные и нравственные люди, так что жестоко пострадал генофонд нации.
Огромное значение имел и моральный урон. «[Иван Грозный] умел в налаженных бытовых формах совмещать зверство с церковной набожностью, оскверняя самую идею православного царства» (Г.П. Федотов «Святой Филипп митрополит Московский», Париж, 1928 г.). Таким образом, итогом правления Ивана IV стало падение авторитета как царской власти, так и церкви, ослабление нравственных ориентиров народа и обессмысливание идеала праведного православного царства, выражавшегося в догмате «Москва – Третий Рим».
Со времен крещения Руси русские князья старались придерживаться византийской симфонии – гармоничного соправления монарха и православной церкви. Однако превращение Великого княжества Московского в Московский улус превращало симфонию во власть государя над церковью, − наверное, впервые это проявилось в аресте митрополита Исидора по приказу Василия Темного. Опричный террор, затронувший в том числе и церковь – это уже не просто не симфония, а варварство, не имеющее отношения ни к какой теории и вообще к религии.
И все же: в чем причина перехода Ивана IV от европейской модели развития к примитивной полицейской диктатуре восточного типа, от Избранной рады – к опричнине, от Поместного собора – к новгородскому погрому? Некоторые историки и публицисты винят «козни бояр», вынудивших царя перейти к террору; гибель любимой жены, в которой он подозревал заговорщиков; внезапное сумасшествие государя; растущая ненависть и самого государя, и общества к Европе, поддержавшей Польшу и Швецию в борьбе с Московией и т.д. Вероятно, имели место все перечисленные факторы. Но главным все же было сильнейшее давление на царя той элитной группировки, которая хотела править, как во времена «шемякиных судов», т.е. методами произвола, и не желала для себя никаких юридических и нравственных ограничений. Вожди опричнины – Скуратов, Вяземский, Басманов, Годунов, иностранные авантюристы-кондотьеры, такие как тот же Штаден – это была партия произвола, победившая при Иване IV. «Вчерашний раб, татарин», − так характеризует Александр Пушкин в «Борисе Годунове» одного из виднейших опричников, будущего царя Бориса Годунова. «Вчерашний раб» − то есть из небогатых и незнатных, стремящийся сделать карьеру; «татарин» - это к вопросу о выходцах из Орды, переставших быть татарами и мусульманами, но толком не ставших русскими и православными. При этом не стоит винить в опричнине ордынских выходцев: русские дворяне и бояре, привыкшие жить и действовать по правилам Московского улуса, уже давно сами были носителями ордынского менталитета. А многочисленные опричники-европейцы наподобие Штадена, с удовольствием становились «ордынцами» - точно так же, как европейские ренегаты становились турецкими военными и вельможами ради карьеры, денег и возможности удовлетворять свои низменные инстинкты. Причем стать опричником было морально легче, чем ренегатом-«турком»: для этого не надо было принимать ислам, достаточно просто принести присягу московскому царю.
Иван Грозный и Малюта Скуратов. Худ. Седов Г. С., 1870, Николаевский художественный музей имени В.В. Верещагина
Во время правления Ивана IV Московский улус победил полуевропейское Великое княжество Московское. У народа, элиты и церкви не хватило образования и кругозора, чтобы предотвратить такое развитие событий. Привычка подчиняться власти, а власть при татарском господстве была априорно несправедливой и жестокой, вкупе с непониманием интересов страны и неумением защищать собственные права – вот состав зелья, обеспечившего торжество «ордынской» реакции.
Московии было не суждено оправиться от последствий опричнины и ливонской катастрофы. В самом начале XVII века небывалый по масштабам и длительности голод унес жизни сотен тысяч людей – умерло от 10 до 30% населения. А затем начались восстания и вторжения польских отрядов. Страна погрузилась в Смутное время, которое стало несомненным следствием опричной «порухи». В 1606-13 гг. Московия была объектом бесчинств польских, шведских, казацких, повстанческих, татарских, немецких и венгерских отрядов, а также разбойных шаек. Когда наконец восстания подавили, а интервентов изгнали, страна была совершенно разрушена и обескровлена. О масштабах разорения свидетельствует то, что количество крестьянских хозяйств уменьшилось вчетверо, а запашка – в 20 раз; в пограничных Ржевском и Можайском уездах – почти в 200 (!) раз, т.е. практически прекратилась.
«Веселилось надменное русское сердце»
Затяжная и крайне жестокая Ливонская война еще более ухудшила и без того не безоблачные отношения между православием и католичеством, а значит – между Московией и Европой. Власти объединившихся в ходе войны Польши и Литвы решили взять под контроль религиозную ситуацию в Речи Посполитой. В 1596 г. на церковном соборе в Бресте был утвержден Акт о присоединении Киевской митрополии Константинопольской православной церкви во главе с митрополитом Михаилом Рогозой к католической церкви. Однако часть православного духовенства во главе с патриаршим экзархом Никифором, двумя епископами Киевской митрополии и князем Константином Острожским провела отдельный собор, который отказался поддержать унию, подтвердил верность Константинопольскому патриархату и предал «отступников» анафеме. До Брестской унии православные пользовались в Литве полным равноправием, но после ее подписания ситуация сразу изменилась к худшему. Король Сигизмунд III, в отличие от своих предшественников, был фанатиком католичества и начал настоящую войну с православными, отказавшимися признать унию. На православных землях бывшей Литвы воцарилось насилие: церкви захватывались силой, православные дворяне лишались всех прав. Ответом стала череда нескончаемых восстаний, причем православные повстанцы апеллировали к единоверной Московии.
Брестская уния стала страшной трагедией, вызвавшей взаимную ненависть поляков и украинцев, и расколовшей украинцев на враждебные лагеря. Эта травма навсегда сохранилась в народной памяти украинцев.
«Еще до унии, в года
Когда мы были козаками,
Как весело жилось тогда!
Братались с вольными ляхами,
Гордились вольными степями… (…)
Покуда именем Христа
Пришли ксендзы и подпалили
Край - тихий край наш подожгли (...)
Украйна плачет, стонет-плачет!
За головою голова
Слетает с плеч. Палач лютует,
А ксендз безумным языком
Кричит: "Te deum! аллилуйя!"» (Шевченко Т.Г. Кобзарь. Интернет-версия).
Сигизмунд III был, по-видимому, первым европейским королем, который воспринимал православных как язычников и дикарей, а Московию – как дикую страну, не имеющую никакого отношения к Европе.
Конный портрет Сигизмунда III. Худ. П. Рубенс, 1624, Национальный музей Швеции, Стокгольм
Интересно отметить, что первым европейцем, призывавшим колонизировать Московию, был упоминавшийся Штаден. Бежав в Германию, он опубликовал цитировавшуюся выше книгу «Страна и правление московитов, описанные Генрихом фон Штаденом», в которой московиты описываются как дикари и нехристи, а также содержится проект завоевания богатой пушниной северной части страны. Примерно в 1579 г. Штаден переработал книгу в проект «обращения Московии в имперскую провинцию», который он представил императору Священной Римской империи Рудольфу II.
«С началом Смуты не только возросли территориальные претензии к России со стороны ее соседей. Получили широкое распространение планы колонизации России, которые оказывались особо популярны в эпоху колониальных захватов европейских государств. Для ведущих колониальную торговлю держав Россия была весьма привлекательна благодаря волжскому водному пути, который связывал Балтику с Каспием и странами Востока, сулившими несметные богатства. В 1612 г. в английский Государственный совет было представлено «Предложение о подчинении Русского Севера». В проекте указывалось, что если Англия овладеет землями между Архангельском и Волгой или установит протекторат над водным путем до Каспия и получит свободу торговли, то это будет «самым счастливым предложением, когда-либо сделанным государству с тех пор, как Колумб предлагал Генриху VII открытие для него Вест-Индии». Приобретали все новых сторонников и польские планы феодальной колонизации русских земель (на этот раз с помощью насильственных методов).
В Европе многим казалось, что колонизация России может быть осуществлена малой кровью. При этом проводились прямые аналогии с колониальными захватами в Новом свете. Главный польский идеолог колонизации русских земель Павел Пальчовский писал: «Несколько сот испанцев победили несколько сот тысяч индейцев. Московиты, может быть, лучше вооружены, но вряд ли храбрее индейцев» (История внешней политики России. Проекты колонизации России и исход междуцарствия. - М.: Междунар. отношения. - 448 с., ил. - Институт российской истории РАН, 1999).
Вмешательство Речи Посполитой в междоусобицу Смутного времени ухудшило отношения Московии с Европой еще больше. Занятие Москвы Лжедмитрием I привело к появлению в русской столице польских солдат и просто авантюристов, поведение которых привело к восстанию горожан: иноземцы вели себя как в дикой, завоеванной колонии. При этом европейские обычаи настолько сильно отличались от русских, что самые, казалось бы, невинные их проявления вызывали яростную реакцию москвичей. В стране, где женщины, согласно восточному обычаю, покрывали все тело и прятали волосы под платками, иностранки с пышными прическами и глубокими декольте возмущали, а польские оркестры в городе, не знавшем музыки, нервировали население. На пирах русские пугались вилок – они не использовались в Московии и воспринималась как дьявольский символ. Хотя пьяными выходками москвичей удивить было трудно, разгул и дебоши польских солдат, сопровождавшиеся стрельбой и нападениями на горожан, вызывали сильнейшее негодование.
Лжедмирий I. Неизвестный художник, ок. 1606 г., Государственный исторический музей, Москва
Но могло ли все это вызвать восстание в Москве, свергшее и уничтожившее Лжедмитрия? Ведь масса простого народа, взявшаяся за топоры, вилок не видала (так как на пирах не бывала), оголенные плечи полек не созерцала, и даже музыку вряд ли слышала, а пьяные выходки поляков были ненамного гнуснее подобных развлечений соотечественников. Значит, москвичи питались в основном слухами, а распространять их могли только представители элиты. А их вряд ли так уж сильно раздражали такие мерзкие особенности Лжедмитрия, как, например, его неуемное женолюбие: князья и бояре тоже воздержанностью по этой части не отличались. А такие новации Лжедмитрия, как разрешение крестьянам и холопам уходить от помещиков, если те не исполняли своих обязанностей, запрещение мздоимства (!) под страхом наказания, и объявление свободы вероисповедания вызвали у бояр сильнейшее негодование: царь покушался на принципы, закрепленные опричным царствованием Ивана IV – право всякого власть имущего на произвол! Поэтому, скорее всего, восстание против Лжедмитрия было вызвано как культурно-религиозной несовместимостью православного населения и пришельцев-католиков, так и заговором бояр против политики европеизации. Политика эта, хотя и была крайне непоследовательной, угрожала их ордынскому стилю жизни.
Последние минуты Дмитрия Самозванца. Худ. К. Вениг, 1879 г., Нижегородский государственный художественный музей
В разгар Смуты Василий Шуйский попытался использовать вражду католиков с протестантами, привлекая лютеранскую Швецию к борьбе против польских интервентов. Несмотря на большую роль, которую сыграли шведские полки в разгроме поляков, союза русских с шведами не получилось. Главную роль в распаде русско-шведского союза сыграло взаимное недоверие, непонимание и неуважение. Шведы были возмущены тем, что московские власти не выплачивали шведским наемникам денег, и не передали обещанную Выборгским договором крепость Корелу. А передать Корелу шведам оказалось невозможно потому, что категорически против выступили ее жители, а также население других северных городов, привыкших считать шведов врагами (к тому времени непрерывные войны с Швецией шли уже больше 300 лет). В свою очередь, шведы, не получая жалованья, занялись грабежами и насилиями, а в конце концов вообще перешли на сторону поляков. В итоге Московия и Швеция начали войну, закончившуюся поражением русских, лишившем русские земли выхода к Балтике.
Крепость Корела, Приозерск, Ленинградская область
Период между Смутным временем и началом реформ Петра I (приблизительно 1613-97 гг.) можно считать вершиной существования «Московского улуса», апофеозом воплощенной идеи Третьего Рима. Разгром польских и шведских интервентов, сохранение независимости Московского царства, присоединение украинских земель и завоевание гигантских просторов Сибири и Дальнего Востока – все это убеждало русскую элиту в правильности ордынского пути развития, в превосходстве Святой Руси, под которой теперь понимались лишь земли, подвластные московскому царю, и неприемлемости всего чужеродного. Так как мусульманские Турция и Иран были настолько культурно чуждыми, что общности с ними не могло быть в принципе, весь пафос «третье-римской» гордыни направлялся против католиков и протестантов. Московия в тот «Бунташный век» действительно осознавала себя отдельной цивилизацией, противостоящей окружающему ее миру Сатаны. Если знаменитое оскорбительное письмо Ивана IV английской королеве Елизавете I, в котором тиран обзывает отвергшую его «руку и сердце» королеву «пошлой девицей», было его частной инициативой, то спустя столетие такое отношение к Западу (и не только к королям и королевам) проникло в мозг и кровь русской элиты. В 1649 г., обосновывая решение Земского собора о ликвидации привилегий английским торговцам и выдворении их из Московии, царь Алексей Михайлович вменил им в вину казнь короля Карла I: в царском указе говорилось, что англичане «всею землею учинили большое злое дело, государя своего Карлуса короля убили до смерти». Хотя решение о выдворении англичан диктовалось стремлением русских купцов избавиться от конкурентов, показательно предельно высокомерное, нравоучительное его обоснование.
В 1652 г. все жившие в Москве иностранцы, не принявшие православия, получили царский указ переселиться за пределы города – в Новую Немецкую слободу на правом берегу Яузы. В их отношении принимались мелочные бытовые ограничения наподобие запрета нанимать православную прислугу (а где было взять в Москве другую?), и т.д. Во второй половине XVII века время от времени происходили аресты иностранцев, которых обвиняли в распространении «ереси» (т.е. католичества или лютеранства) среди русского населения.
Немецкая слобода в конце XVII века. С гравюры Генриха де Витта. Первая половина листа. Источник: Князьков С. «Очерки из истории Петра Великого и его времени», 1914 г.
Однако одновременно со всплеском «третье-римской» гордыни события Смуты показали русской элите слабость «улусной» сущности русского государства. Отсутствие эффективных органов управления и четкой законодательной базы в стране вкупе со слабостью экономики и необразованностью населения обусловили отставание в военной области, приведшей к грандиозному военному поражению. После Смуты стало понятно, что без энергичного заимствования хотя бы технических достижений Европы Московия рано или поздно станет жертвой колониальных захватов со стороны более сильных стран. А более сильными были все тогдашние соседи – Речь Посполитая, Швеция и Османская империя.
Первым делом привнесение европейских знаний и навыков коснулось, разумеется, армии. В этом не было ничего удивительного: европейские наемники играли большую роль еще в войсках Ивана IV. Во время Смуты талантливый воевода М.В. Скопин-Шуйский попытался организовать русское войско по самому передовому в то время голландскому образцу: 18 тысяч ополченцев были вооружены европейским оружием и обучены группой шведских офицеров, которых возглавлял Кристер Зомме. Эти части разгромили поляков под Тверью и Калязиным. Но вскоре Скопин-Шуйский был отравлен, и его войско рассеялось; командование русскими войсками вскоре взял на себя князь Дмитрий Пожарский – храбрый воин, но недалекий политик: он отказался от услуг, предлагавшихся европейскими наемниками. «Конечной неудаче военной реформы начала XVII в. способствовал ряд обстоятельств и в немалой степени невозможность экономически обеспечить дальнейшее ее осуществление в разоренной многолетней смутой России. Свою роль сыграла и в целом консервативная политика правительства в первые годы царствования Михаила Федоровича, нацеленная в общем на восстановление традиционных, привычных форм жизни как общества, так и государства. Столкновение с европейцами и более близкое знакомство с ними усилило ксенофобские настроения в русском обществе, нежелание сотрудничать с ними, в том числе и в военной области» (Пенской В.В. Попытка военных реформ в России начала XVII века. Вопросы истории, № 11, 2003 г. С. 127).
М. В. Скопин-Шуйский на Памятнике «1000-летие России» в Великом Новгороде
Тем не менее не прекращавшееся противостояние с Речью Посполитой, набеги крымских татар и военная опасность со стороны Швеции принудили Москву взяться за организацию войск по европейскому образцу. В 1630 г. началась организация полков «нового строя»: русских солдат и офицеров готовили инструкторы из Швеции и Голландии во главе с шотландцем Александром Лесли-младшим. К началу русско-польской войны 1632-1634 гг. было сформировано 10 таких полков численностью до 17 тысяч человек. Но и вторая (а если считать наемников в войске Ивана IV – то третья) попытка сформировать русские войска европейского типа провалилась. Во время осады русскими Смоленска крымские татары, по договоренности с поляками, совершили рейд по южным землям Московии, и дворянская конница, бросив «новые полки» и стрельцов, ушла защищать свои усадьбы. В этих условиях среди иностранцев началась паника, и часть из них передалась поляком – при том, что до бегства помещиков иностранцы сражались храбро и эффективно. При расследовании обстоятельств разгрома русских войск под Смоленском многие свидетели утверждали, что помещики бросили армию не только для защиты своих имений, но и из ненависти к «немцам»: они были разъярены явным военным превосходством полков «нового строя» и желали их гибели.
Москва потерпела поражение, и полки «нового строя» распустили, но в 1638 г. вновь приступили к их формированию: превосходство европейской войсковой организации, тактики и вооружения над поместным ополчением и над плохо обученными и мало организованными стрельцами было слишком очевидным. Во время русско-польской войны 1654-67 гг. полки «нового строя» уже были основой русской армии. Правда, они до Северной войны 1700-21 гг. не смогли заменить собой части и соединения старого образца (дворянскую конницу, стрельцов и казаков) из-за нехватки средств – вооружение, обучение и оснащение таких полков стоили гораздо дороже.
Заимствования из Европы не могли ограничиваться армией. Параллельно с формированием полков «нового строя» в Московии начали сооружать первые заводы и фабрики европейского типа. В 1632 г. обрусевший голландец Андрей Виниус основал Тульский оружейный завод: для работы на нем из Голландии приехали 600 мастеров – помимо работы на заводе, они должны были обучать русских. В 1633-34 гг. на Каме был основан первый в Московии Пыскорский медеплавильный завод. В 1648 г. в Москве голландец Фран Акин построил завод по производству ружей; в 1651 г. боярин Борис Морозов основал Павловский металлургический завод, и к 1690 г. в стране уже работал десяток металлургических и механических предприятий, дававших 2400 тонн чугуна (в 5 раз меньше, чем в Англии, но уже не так мало). К тому времени заработали бумагопрядильные, стекольные, полотняные, мыловаренные заводы – всего около 60. По Волге в Каспийское море поплыли первые русские корабли европейской конструкции – сначала «Фредерик» (1636 г.), а затем более крупный «Орел» (1667 г.). В 1655 г. выдающийся русский политик и экономист Афанасий Ордин-Нащокин открыл в Пскове первый русский банк («Земская изба»); затем они появятся только через 100 лет. Голландец Ян ван Сведен организовал в 1665 г. русскую почту…
Тульский оружейный завод. Фото начала ХХ в.
Казалось, величие Московского царства не за горами: оно получило заводы и современную регулярную армию, вооруженную современными пушками и мушкетами. То, чего не смог сделать Иван IV, сумел Алексей Михайлович, совершенно напрасно прозванный Тишайшим. Результаты не заставили ждать: после тяжелейшей войны была присоединена Левобережная Украина и многострадальный Смоленск. «Златокипящая Мангазея» наполнила бюджет сибирскими мехами, так что средств какое-то время хватало и на промышленное развитие, и на войны. В 1618 г. русские казаки открыли путь в Китай, а в 1648 г. казак Семен Дежнев обогнул Чукотку и впервые увидел американские берега. В Москву потянулись православные иерархи из Константинополя, Софии, Ниша, Ясс, Антиохии и даже самого Иерусалима. Все они просили денег и помощи у московского царя, и льстиво объявляли Московию центром Вселенной.
«…Сие был Третий Рим. Веселилось надменное русское сердце» - так описывал Москву того времени Алексей Толстой в романе «Петр I».
Однако европейские новации, включая заводы и полки «нового строя», оказались чужеродными вкраплениями в огромном ордынском теле страны. Ловкого татарского улана на низкорослой косматой лошадке заковали в рыцарский панцирь, нахлобучили на бритую голову тяжелый бацинет и вооружили двуручным цвайхендером. А он-то привык к тегиляю, легкой сабле и луку!
Ордынский организм отторгал пересаженные органы. Свободной рабочей силы в Московии не было: избежавшие закрепощения крестьяне не желали работать на заводах, а крепостные могли это делать только по приказу помещика. Не было инженеров (после Смуты не осталось даже специалистов, знавших секрет пушечной меди!). В результате на заводах работали прикрепленные крепостные, каторжники да совсем немного наемных бродяг, которым некуда было деться. Понятно, что все они работали плохо. Мануфактуры XVII века снабжали своими изделиями почти исключительно армию и государев двор, и на развитие всей остальной страны не влияли. Первый корабль, «Фредерик», погиб после первого же шторма, второй («Орел») был захвачен восставшими разинцами, брошен голландской командой, со страху сбежавшей в Персию, и тоже погиб. Первый русский банк всего через год работы закрыл новый псковский воевода: он не понимал, зачем он нужен. Пыскорский медный завод уже в 1657 г. он был заброшен из-за отсутствия специалистов-рудознатцев. Павловский ружейный завод тоже пришлось закрыть: его ружья были низкого качества, и армия отказалась их покупать. Металлы, несмотря на строительство заводов, все равно приходилось импортировать за огромные деньги. Завозили из-за границы также оружие, пилы, топоры, замки, часы, гвозди, сковороды, стаканы, иголки, тарелки, булавки, ножницы, ножи. Кроме того, малообразованные и плохо организованные русские купцы под лозунгами защиты православия боролись против присутствия иностранцев на внутреннем рынке – это под их давлением Земский собор 1649 г. решил изгнать англичан. В 1653 г. был принят Торговый, а в 1667 г. Новоторговый уставы, носившие протекционистский характер. Они защищали местную промышленность от конкуренции, но при этом консервировали ее отсталость: без конкуренции «отечественные производители» работали так же, как их предшественники и сто, и двести лет назад. «…Купцы наши - чистые варвары... Первым делом ему нужно гнилой товар продать, - три года будет врать, божиться, плакать - подсовывать гнилье, покуда и свежее у него не сгниет», - так характеризовал русских купцов Виниус-младший в романе А.Н. Толстого (Толстой А.Н. Петр Первый. Полное собрание сочинений: в 15 т. Т. 9. М.: ОГИЗ, 1946).
Военно-промышленная европеизация Московии парадоксальным сопровождалась усилением ее ордынских правовых основ. Земский собор 1649 г. принял решение о закрепощении крестьян, а вскоре после него началась самая страшная трагедия в истории России – церковный раскол. Он сопровождался массовой гибелью и разорением страны в масштабе, сопоставимом со временами опричнины и Смуты. Таким образом, всего за столетие Московское государство трижды подверглось чудовищному опустошению, что нанесло непоправимый ущерб стране в материальном и в духовном смысле. Восстания в городах (1648-50 гг.), проходившие под лозунгами самоуправления, были жестоко подавлены. Восстание казаков, крестьян и инородцев под руководством Степана Разина (1668-71 гг.) залило кровью Поволжье, Дон и Урал. Тридцатилетняя Руина – гражданская война на Украине (1657-87 гг.) совершенно обезлюдела богатейший край. Верный старому обряду Север к концу века представлял собой сплошное пепелище. Десятилетия насилия и произвола почти уничтожили тонкий слой образованных людей, утопили в крови людей духовно свободных, нравственных, верных принципам долга и чести. Уцелевшее население, закрепощенное и обездоленное, по сути, превратилось в рабов.
В 1980-е гг. на Московию обрушилась еще одна беда – гораздо менее известная, чем войны, восстания и раскол, но не менее серьезная: резко сократился приток сибирской пушнины, этого почти единственного ценного экспортного товара. Излишки пушного зверя к тому времени уничтожили русские «охочие люди» и ясачные инородцы: приток «мягкой рухляди» настолько уменьшился, что Сибирь превратилась из высокодоходной колонии в убыточную. Центры пушного промысла, Жиганск и Зашиверск, обезлюдели, в развалинах еще недавно «златокипящей Мангазеи» ухали полярные совы…
Денег в Московии не стало. Большинство полков «нового строя» пришлось распустить. Замирала торговля – все меньше иностранных судов приходили в Архангельск и Астрахань, а своих кораблей и своих торговцев, способных плыть с товарами за границу, не было. Непрерывно бунтовали оголодавшие стрельцы. Разбойный приказ докладывал Боярской думе, что только под Москвой орудуют 30 тысяч разбойников. В Московском царстве царило двоевластие: правительница Софья никак не могла справиться с малолетним царем Петром…
XVII века заканчивался. Натянуть восточное, средневековое Московское царство на европейский железный каркас, соединить ордынскую сущность с современными милитаристскими технологиями не получилось. Московский улус, считавший себя царством, должен было либо исчезнуть, поглощенный более развитыми соседями, либо изменить свою сущность и перестать быть улусом.
Беспристрастность Клио
Соприкасаясь с такими великими историческими драмами, как монгольское нашествие, столкновения русских с крестоносцами, гибель Киевской Руси и деяния Александра Невского, невольно хочется заклеймить злодеев и воспеть героев, отделить зерна правды от лживых плевел, проклясть глупость и преклониться перед мудростью. Но это оказывается крайне сложно: Клио беспристрастна.
Могли ли русские князья сплотиться перед лицом монголов, забыть распри и не дать государству погибнуть? Они не смогли подняться выше своего культурного и профессионального уровня, а в том, что он был невысок, виноваты они не были. Виновата изолированность и отсталость страны, т.е. природа, а значит – никто. Могли ли монгольские завоеватели быть более гуманными, не дробить Русь, на унижать князей и народ поверженной страны тяжелым ярмом? Они опасались роста сопротивления и делали все, что подавить его в зародыше, иначе потеряли бы власть над страной. Могли ли ханы Золотой Орды не принимать ислам, а выбрать христианство или, хотя бы, остаться язычниками? Это был бы смертельный риск: ядро их государства, Поволжье, было давно исламизировано, и править им было можно, только опираясь на имамов, мулл и шейхов. Могли ли католики относиться к православным с большим уважением? Во всяком случае, это с их стороны был бы духовный подвиг: уважать тех, кто беднее, слабее и менее образован, очень трудно; они сумели совершать военные подвиги, но на подвиг духовный их не хватало. Могли ли русские бояре и дьяки убрать Ивана Грозного, не ввязываться в Ливонскую войну, избежав таким образом ужасов опричнины? Для этого им опять же требовался более широкий кругозор и более высокие культурный и образовательный уровень. Могли поляки в Москве при Лжедмитрии поменьше куражиться, а русские – не свирепеть при виде вилок и женских декольте? Мог ли царь Алексей Михайлович отказать дворянам, требовавшим закрепостить крестьян?
Однозначных ответов на эти вопросы нет. Многое зависело и от личных качеств исторических персонажей, и от неожиданных поворотов в их судьбе. Могли ли литовские войска успеть к началу Куликовской битвы (они опоздали всего на один переход) − тогда армия Дмитрия Донского была бы уничтожена. Мог Иван IV умереть молодым – и царем стал бы Владимир Старицкий. Могло у Василия Шуйского хватить ума не травить своего четвероюродного племянника – и главным героем Смуты стал бы не Пожарский, а Скопин-Шуйский. Во всех этих случаях история страны пошла бы по-другому, и нас учили бы в школе, что именно такие повороты истории были предопределены.
Так что споры об исторических судьбах бесконечны, а бесстрастная Клио будет вечно молчать.
Автор: Трифонов Е.